В районном Комитете партии, как обычно, шло какое-то совещание. В приоткрытую дверь Катя разглядела Гурьянова, сидевшего невдалеке от входа. Просунув в дверь голову, она поманила его к себе. Гурьянов без промедления поднялся и вышел в коридор.
- Что, от отца письмо пришло? - спросил он.
- Нет, мне просто нужно срочно посоветоваться с вами.
Девушка отвела Гурьянова в конец коридора к окну и рассказала ему о последнем сообщении Аверкина. Старый слесарь, выслушав ее, нахмурился и спросил:
- Думаешь, он шел следом?
- Уверена.
- Хорошо, побудь здесь. Я сейчас со своими ребятами поговорю, надо проучить этого типа. Сегодня как раз мы толковали о патрулировании в районе. Пора отвадить шпиков... так пугнуть, чтоб нос боялись сунуть.
Гурьянов ушел. Катя прижалась к косяку окна и стала наблюдать за улицей. Но, сколько она ни вглядывалась во мглу, никого подозрительного не заметила.
Гурьянов пропадал недолго. Вскоре он вернулся с тремя рослыми парнями и сказал:
- Растолкуй им, по каким переулкам ходишь.
Катя в нескольких словах объяснила дружинникам, где проходит кратчайший путь к ее дому, и сказала о приметах Аверкина. Парни тут же, при ней, договорились, в каком месте лучше всего устроить засаду, и по одному ушли.
Катя показалась на улице минут через двадцать, Оглядевшись по сторонам, она пошла обычной дорогой.
Город уже готовился ко сну. Улицы опустели. Тарахтя и дымя, проехала последняя паровая конка. Где-то на Неве прогудел буксирный пароходик. Девушка настороженно прислушивалась ко всем звукам и от волнения не могла дышать полной грудью. Сердце билось учащенно. Казалось, сейчас где-то рядом прогрохочут выстрелы. Но вокруг все было спокойно. Только звонко разносился стук ее каблуков о каменные плиты панели.
Шагов за сто до поворота Катя услышала из темного подъезда шепот:
- Не пугайтесь, - за углом наши. Идите не останавливаясь.
Катя повернула в переулок и, никого не заметив, прибавила шагу. Когда она отошла на изрядное расстояние, за спиной вдруг услышала шарканье ног, пыхтение и глухие удары. Девушка оглянулась. Трое парней, схватив какого-то типа, прижали его к забору.
Катя побежала к ним и, увидев, что они держат незнакомого человека, сказала:
- Это не он.
- Не важно, - ответил один из дружинников. - Этот тоже крался. Мы их отучим бегать за нашими девушками!
Глава двадцать первая. В "КРЕСТАХ"
В тюрьме матросы завели корабельные порядки. Цементный пол они называли палубой, стены - переборками, а камеру - кубриком. Каждое утро слышался свист и раздавалась команда:
- Вязать койки!
До завтрака все занимались мокрой приборкой, а потом начиналось перестукивание.
Тюремный телеграф работал беспрерывно. Связь была установлена с соседями слева, справа и с теми, кто находился на другом этаже. Кронштадтцев волновали флотские дела. Каждая весть с воли вызывала у них то шумное одобрение, то проклятия и негодование. Больше всего их возмущали действия "социалиста" Керенского, который свирепствовал в угоду буржуазии и соглашателей. Разбушевавшийся премьер-министр издал приказ о роспуске Центробалта, закрытии матросских большевистских газет и потребовал ареста всех "подозрительных лиц, призывающих не повиноваться Временному правительству" и зачинщиков выступлений против войны на линейных кораблях "Петропавловск", "Республика", "Слава". В случае неисполнения приказа Керенский грозился объявить команды непокорных кораблей изменниками родины и революции.
- Вот ведь адвокатишка паршивый! - воскликнул Проняков, принявший эту весть по тюремному телеграфу. - Смотри, как наловчился словом "революция" играть.
- Да, он сделает все, что угодно, лишь бы на поверхности плавать... - сказал другой матрос, наградив министра весьма нелестным эпитетом.
Иустин Тарутин, презирая Керенского, называл его Александрой Федоровной, то есть так, как звали бывшую царицу.
Ликование у заключенных вызвала смелость кронштадтского Совета и команд линейных кораблей, которые с достоинством ответили министру, что никаких контрреволюционеров в своей среде они не знают, а посему арестов производить не будут. В знак пренебрежения к грозным приказам Керенского, моряки почти всюду избрали в новый Центробалт своих старых делегатов.
- Вот это утерли нос! - радовались матросы.
Василий Кокорев и его товарищи завидовали морякам, умеющим добывать свежие новости, так как сами ничего не знали ни о заводе, ни о товарищах. Тюремный телеграф лишь известил о том, что рабочим под угрозой судебного преследования приказано сдать оружие.
"Неужели наши ребята подчинятся? - думал Василий. - Нет, Дема отдаст что-нибудь ненужное, а остальное припрячет. Но как там бабушка? Кто ей добудет денег? Ведь продавать-то нечего. Без меня она там с голоду помрет. А на работу такую старую не возьмут. Хоть бы записку послать Савелию Матвеевичу".
Ночами, лежа в темноте на нарах с открытыми глазами, Василий старался в своем воображении представить Катю опечаленной его арестом. Но она почему-то возникала перед ним такой, какой приходила на набережную Невы, чуть задорной и насмешливой, пристально всматривалась и говорила: "Ну-ка, покажись, какой ты в тюрьме?!" - А глаза при этом просили: "Ничего мне не говори, я все понимаю. Держись!"
"Надо скорей вырываться из тюрьмы, - говорил себе Василий. - Но как? Что они нам могут предъявить? Участие в вооруженной демонстрации? Тогда надо посадить в тюрьму тысячи. У нас отнято оружие. Но не мы же стреляли в народ, а те мерзавцы. Правда, в протоколе милиции все изложено по-иному. Но это же неприкрытый сговор и жульничество! Мало ли что они напишут. У нас есть свидетели. Но где они теперь?"
По милицейскому протоколу, составленному с помощью Аверкина, получалось, что "бесчинствующие мастеровые Путиловского завода напали на офицеров, не позволявших осквернять божий храм и стрелять в народ". Откуда-то у начальника отделения появились золотые кресты и чаша, которые вместе с винтовкой прилагались к делу, как вещественные доказательства грабежа. Кроме того, в протоколе были записаны аверкинские провокационные вопросы: "Какая часть золота, вывезенного из Германии в запломбированном вагоне, попала в руки рабочих?", "Кто подкупил их и подбивал на бесчинства?", "Какими деньгами платили - бумажными или золотыми?"
Вася тут же, в милиции, сказал, что ни он, ни его товарищи не будут отвечать на вопросы шпика. Начальник отделения ухмыльнулся и записал: "Обвиняемый Кокорев В. С. запретил своим сообщникам отвечать следственным органам". При этом он подвинул протокол и предложил:
- Подпишите.
Вася внимательно прочитал милицейское сочинение и сказал:
- Вашу стряпню я не подпишу. Здесь каждое слово - брехня!
Подписывать протокол отказались и его товарищи.
"Это все мы сделали правильно, - рассуждал юноша. - Теперь надо только найти свидетелей, которые докажут вздорность обвинений. Двое из них известны - это Дема и его брат Филипп. Но их же могут притянуть к ответу, как соучастников. В милицейском протоколе есть хитрая запись: "Офицеров избивали также и неизвестные матросы Балтийского флота". Обязательно надо посоветоваться с адвокатом. Но где его взять? Понадобятся большие деньги. Вот попались в непромокаемую!"
Однажды послышался тревожный стук в стену. Андрею Пронякову сообщили, что Ленин объявлен вне закона. Оклеветал его в печати тот же Алексинский, который и о кронштадтцах сочинял, что они по указке германского штаба отделились от всей России и выпускают на острове Котлин свои деньги. Этот подлец посмел называть вождя рабочих немецким агентом!
- А что известно о самом Ленине? - запросил Проняков. - Не арестован ли он?
- Видимо, ушел в подполье, - донесся через некоторое время ответ. - Газеты выдумывают всякий вздор: улетел на аэроплане, уплыл на подводной лодке, прячется на военном корабле.
- А может, наши действительно захватили его с собой? - рассуждали матросы. - Из Кронштадта без боя его не возьмешь. - Но тут же возникли сомнения. - Нет, Ленин не поставит матросов в такое опасное положение. Он где-то в другом месте.
- Давайте требовать прогулок, - сказал Тарутин. - Умные люди не дают посадить себя за решетку, а остаются на воле и продолжают бороться. Довольно сидеть в сухом доке! Пора приглядеться, - нет ли слабины в охранке и взять курс на побег.
Иустин взял тяжелый табурет и, подойдя к двери, обитой железом, начал колотить в нее с такой силой, что по тюрьме покатился грохот, похожий на пушечную пальбу.
К дверям подбежали всполошившиеся надзиратели.
- Перестать! Кто там нарушает?
- Зовите сюда начальника! - потребовал Тарутин.
- Еще чего?! Прекратить безобразие!
- Зови, говорят, а то всю тюрьму разнесем!
В этот момент, словно по сговору, начали с таким же грохотом барабанить в двери заключенные других камер. Старший надзиратель побежал за начальником тюрьмы. Тот появился минут через пятнадцать. Дверь открылась. Надзиратель скомандовал:
- Встать!
На пороге появился невзрачный прапорщик, с серым обрюзгшим лицом, рыжеватыми усами щеточкой и хитрыми припухшими глазами. За его спиной стояли с винтовками на изготовку солдаты тюремной стражи.
- Кто здесь безобразничает? - спросил он каким-то блеющим голосом и шевельнул усами.
- С кем имеем честь? - поинтересовался Тарутин.
- На вытяжку, когда говоришь с начальником тюрьмы! - прикрикнул старший надзиратель.
- А-а, - протянул моряк, - слыхали... член партии эсеров Васкевич. Очень... неприятно. Почему вы не даете нам прогулок?
- Не имею на это соответствующих распоряжений.