- Слон трубит, - определил Тарутин. - Говорят, он пудами овощи и хлеб жрет. А нам с тобой хоть бы полбуханочки. Живот здорово подвело: со вчерашнего утра ничего не ел.
- Нда-а, - протянул Проняков. - Сейчас бы тепленького ржаного хлебца с прокладочкой из сальца. Вкуснота!
- Знаешь что?. - вдруг решил Тарутин. - Ты тут поглядывай, а я мигом обернусь! Не видал, где камбуз?
- Нет, не примечал. Ты у солдат спроси, может, чайная или тайная лавочка есть. Вот тебе деньги.
- Не надо, - отказался Иустин. - Своих хватит.
Он спустился вниз и скрылся за каменными строениями. Проняков, присев на корточки, стал зорко поглядывать по сторонам. Минут через пять он приметил движение в парке: вдали от дерева к дереву перебегали солдаты. В руках у них были винтовки, а за спинами горбатились ранцы.
"С фронта прибыли, - догадался Проняков. - Неужто воевать с ними придется? Ничего глупей не придумаешь! Они ведь хотят того же, чего и мы. Вот Подлецы соглашатели, все запутали!"
- Эй, за пулеметом, не зевать! - крикнул он соседям.
- Видим, - ответили пулеметчики. - Пугнуть бы надо, чтоб близко не подходили!
- Но-но! Я вам пугну! - послышался снизу грозный голос. - Без команды - ни одного выстрела.
***
Войска Временного правительства, обойдя Петропавловскую крепость с востока и запада, стягивали вокруг нее плотное кольцо. Они подходили все ближе и ближе. Уже был занят парк, заполнены прилегающие улицы и проспекты.
Матросы сумрачно наблюдали за подготовкой противника к осаде.
Многие нет-нет да поглядывали в сторону моря: не покажутся ли на Неве дымы кораблей, идущих на помощь. Но широкая река была пустынна.
К Иоанновским воротам подошел парламентер. Размахивая белым флажком, он выкрикнул:
- Эй, в крепости! Вышлите для переговоров своих парламентеров. На размышления даем полчаса.
Парламентер ловко повернулся кругом, звякнул шпорами и ушел.
Осажденные выбрали для переговоров трех человек. Но к ним присоединились еще офицеры из гарнизона крепости. Они вместе прошли сквозь цепи войск и скрылись за деревьями парка.
Переговоры велись долго. Наконец парламентеры появились на улице. Они возвращались в крепость нахмуренными и с какими-то незнакомыми морякам людьми.
- Все ясно... Сдаваться! - определил Иустин Тарутин. - Ораторов для уговора ведут. У-у, трусы. Весь флот опозорят. Но я никому не подчинюсь и оружия не сдам. Без меня позорьтесь.
- Что же ты, один воевать будешь? - спросил Проняков.
- Буду, - упрямо ответил Иустин. - Не испугаюсь!
Он зарядил винтовку обоймой, сел в тень под куст и, сердито сверкая глазами, закурил.
- Слушай, Иустин, давай без глупостей! - сказал Андрей. - Ты же моряк и понимаешь, что без дисциплины нашему брату невозможно.
- И ты туда же! - перебил его Тарутин. - В уговаривающие записался?
Андрей чуть было не вспылил, но удержался и ответил с укором:
- Уговаривать дурней не такое уж большое удовольствие, но напомнить я обязан… из-за мелкого желания покобениться нельзя подводить товарищей. Подчиняйся большинству. Прошу только одного: посиди тут, пожалуйста, без всяких фокусов, а я мигом вернусь.
- Ладно, катись…
Оставив Тарутина, Проняков пошел к Петровским воротам… У Меньшикова бастиона он увидел митингующих. Там дело уже дошло до голосования. Большинство согласилось подчиниться призыву большевиков и сдать оружие.
Вскоре в крепость въехали два грузовика и остановились посреди двора. В их кузова полетели винтовки, шашки, палаши, револьверы, пулеметные ленты. Многие матросы бросали винтовки без затворов, револьверы без барабанов.
Проняков, боясь, что взбешенный Тарутин натворит без него глупостей, бросил свою винтовку в общую кучу и поспешил к Иустину, забрать его оружие. Но тот заартачился:
- Не отдам! Пусть ни мне, ни им.
Схватив свою винтовку, он вышел на стену и закинул ее в Кронверкский залив. Туда же полетели и подсумки с патронами. Потом он вытащил из ножен палаш, торопливо вырыл им под кустом небольшую продолговатую яму, уложил в нее свой маузер и сказал:
- Давай и твой; может, еще вернемся сюда. Оружие пригодится.
Оба маузера он аккуратно обернул куском толя, валявшимся у стены, засыпал яму землей и начал утаптывать. А Проняков тем временем выскоблил на кирпиче крепостной стены стрелку с цифрой "4".
- Смотри, - сказал он, - от нее ровно четыре шага.
- Есть, - ответил Тарутин. - А теперь пошли сдаваться. Шут с вами, подчиняюсь.
Но сдаваться было некому. Солдаты, осаждавшие крепость, вошли только в Иоанновский бастион.
Позже в крепости появились какие-то военные и штатские. Установив на открытом воздухе столы, они стали записывать сдавшихся матросов и отпускать через Петровские ворота в Иоанновский бастион.
Матросы стали покидать крепость. Солдаты, заполнившие дворик Иоанновского равелина, стоявшие у наружных стен крепости и моста, видя молодых безоружных моряков, удивились:
- Да это ж наши годки! А говорили, что тут бандиты какие-то.
Глава двадцатая. НА ВОЛЕ И В ТЮРЬМЕ
На углу Садовой и Невского Дементия Рыкунова зацепила пуля, посланная с крыши высокого дома. Рана была болезненной, но не опасной: пуля, пройдя сверху донизу вдоль лопатки, не задела кости, а пробила лишь мякоть на левом плече.
Вечером, меняя ему дома повязку, Игнатьевна спросила:
- А где же ты Васю оставил?
- Скоро придет, - заверил ее юноша, но и сам встревожился: "Куда же он делся? Не убили ли его?"
Он не стал ужинать, а выпил лишь кружку воды и прилег на топчан. Рана горела, боль отдавала в виски. Дементий закрыл глаза и вдруг почувствовал слабость и головокружение. Где-то во тьме слышалась стрельба, гул голосов. Звуки сливались, походили на перезвон кузнечных молотов... замелькали полосы раскаленного железа, и от горнов дохнуло жаром…
Игнатьевна часа через два разбудила беспокойно ворочавшегося во сне парня.
- Васи-то нет, - сказала она.
Дема с трудом поднялся, тряхнул головой, чтобы согнать с себя сон, и вновь почувствовал, как под ним заколебался пол и поплыли стены. Он схватился за край стола.
- Э-э… парень! - воскликнула Игнатьевна. - Да у тебя никак жар?
Она заглянула ему в глаза, дотронулась рукой до горячего лба.
- Ложись-ка в постель. Горе мне с вами.
- Ничего, бабушка. Вот посижу немного... и пойду искать.
- Куда ты такой пойдешь? Еще рану разбередишь. Отлежаться надо.
Игнатьевна помогла Деме раздеться, положила ему на лоб мокрое полотенце и пошла на завод. Найдя Савелия Матвеевича в завкоме среди дружинников, она спросила:
- А Васю моего не видели?
Лемехов, как бы припоминая, начал теребить ус.
- Да он будто с матросами был. Не пошел ли ночевать с Филькой на "Аврору"? Нынче многие наши ноги стерли. Шутка ли - пройти столько верст! И Вася заметно прихрамывал, - выдумывал кузнец. - Не беспокойся, Игнатьевна, вернется. Завтра я сам на Франко-русский схожу.
На другой день Петроград стал походить на оккупированный город: по мостовым, грохоча колесами, двигались пушки, двуколки, походные кухни, всюду разъезжали конные патрули и стояли заставы. Юнкера и донские казаки хватали всякого, в ком подозревали участника демонстрации, и тащили в штаб военного округа.
Савелий Матвеевич только к вечеру зашел навестить Дему.
- Как плечо? - спросил он.
- Вроде не болит, да вот Игнатьевна не позволяет подниматься.
- Правильно делает; отлежись, пока тихо. А где же ты дружка своего потерял?
- Сам не пойму. У Сенного рынка были вместе, а потом - делся куда-то. Надо бы сходить на Садовую, может, люди видели.
- Сейчас по улицам не очень-то находишься. Живо в тюрьму угодишь.
- Савелий Матвеевич, что ж это, конец всему?
- Ничего, не такое видели. Но придется выждать. Центральный Комитет велит в бой не ввязываться, а оружие припрятать до лучших времен. У вас тут с Васей, наверное, целый склад?
- Да нет, - сказал Дема. - Моя винтовка, три пистолета, тесак и патронов штук двести.
- Давай мне их, сегодня же зарою. Завернув оружие в мешок, Савелий Матвеевич посидел еще немного и, когда сумерки сгустились, ушел домой.
Выборгская сторона оказалась отрезанной от центра города. Все мосты были разведены, а по набережным патрулировали кавалеристы и пехотинцы. Всех, кто переправлялся через Неву на лодке, солдаты обыскивали и отводили к дежурному офицеру. Тот либо отпускал нарушителя, либо отправлял в Главный штаб.
Выборжцы, побывавшие за Невой, видели, как взбесившиеся гостинодворцы, юнкера и чиновники избивали мастеровых и тащили "купать" в Фонтанке. Рабочему человеку опасно было показываться на Садовой улице, на Литейном и Невском проспектах: за всякое неосторожное слово, даже за косой взгляд его могли обвинить в шпионаже и растерзать.
- Как же мы дальше будем существовать? - спросила у Наташи Катя.
- Видимо, полулегально, - ответила та. - Ты читала, что о Ленине в газетах пишут?
- Возмутительно! Как им не совестно?
- Нашла у кого совесть искать! Они придерживаются правила: лги больше, обливай человека грязью, авось да что-нибудь прилипнет.
- Но мы должны протестовать... защитить его!
- Как же ты это сделаешь, когда все наши газеты разорены и закрыты?
- Объявить забастовку.
- Хотели, даже собрались в сторожке "Рено", но Владимир Ильич против. Он говорит, что забастовка может вызвать ответные меры и при таком засилии военщины привести к полному разгрому, а мы обязаны сохранить боевые силы. Ленин сам переходит на нелегальное положение.