Путиловцы усаживались на стулья, стоявшие у голых конторских столов, расстегивали куртки, полушубки, утирали лбы, вытаскивали кисеты и закуривали. От некоторых попахивало порохом и дымом; совсем еще недавно они сражались на улицах. Их обветренные лица потемнели, обросли бородами, - в дни боев некогда было бриться, - а глаза горячо светились, в них не успело остыть возбуждение рукопашных схваток и бурных митингов на площадях.
Недавних бойцов встречали веселыми возгласами:
- Жив, Семеныч? А я думал, что тебя тот толстый городовой насмерть пристукнул.
- Кишка тонка! - отшучивался пострадавший. - Но ты вовремя его по затылку огрел. Если по честному признаться, так до сих пор шею не могу повернуть. Вот ведь боров!
, - Сергей, куда ж красота твоя подевалась? Половина уса обгорела, жена любить не будет.
- Да ну их, этих гаванских! Мы надумали дымом полицейских выкурить. А какой-то чудак бензину плеснул… Сам подпалился и меня зацепило. Без усов теперь придется ходить.
Путиловцы балагурили и при этом курили так, что махорочный дым волнами колыхался под потолком.
Стрелка конторских часов показывала уже седьмой час, а большевиков собралось немного.
- Что-то маловато наших.
- Да-а, не очень много осталось, - заметил старый литейщик. - Потеряли многих, в одном тринадцатом году человек пятьдесят в тюрьму попало. Потом - кого на фронт, кого в ссылку…
- А другого на кладбище, - перебил его глуховатый котельщик. - Помните Георгия Шкапина? Ну, того, что стихи писал? Так он в военном госпитале в позапрошлом году скончался.
- Где теперь Митя Апельсинчик? Тоже приметный парень был - румяный, веселый. Ему жандарм из револьвера в ногу угодил. И нам с тобой, Антон, чуть тогда не попало. Не забыл собрания за прудом на Резерве?
- Как же! Еще старика Костюкова взяли, а мы с тобой по Корабельной во все лопатки удирали.
И пошли воспоминания. Где только не встречались путиловцы! Боясь собираться в домах, чтобы не попасть в засаду, они сходились под открытым небом у деревни Волынка, на Лаутровой даче, на водопаде речки Лиговки, в Паташевском и Шереметьевском лесах. Ни слежка, ни аресты, ни ссылка не могли остановить их.
В контору вошел Савелий Матвеевич. Он привел Васю Кокорева и Дему Рыкунова.
- Большевиками желают быть, - сказал он. - Разрешите им присутствовать на собрании? Ручаюсь за обоих.
- Хорошее пополнение! - разглядывая парней, отметил один из стариков. - Спасибо, Савелий Матвеевич. Только вот... не молоды ли?
- Да вроде созрели. На деле проверены. Ум, как говорится, бороды не ждет.
Глава одиннадцатая. В МОРСКОЙ КРЕПОСТИ
Виталий Аверкин со своей группой действовал осторожно и хитро, как советовал брат. Тайные агенты не вышибали дверей и не взламывали решеток на окнах, они только выкриками подогревали озлобленную толпу, доставали ломы, топоры, горючее.
Врываясь в помещения вместе с толпой, сообщники Аверкина находили заранее приготовленные бутылки с бензином, разбивали их о стеллажи, о стены, да так, чтобы горючее попало на папки с делами. Пламя в несколько минут охватывало все этажи. Люди едва успевали выскакивать на улицу.
К зданию судебных установлений с грохотом и звоном примчались пожарники в медных касках, но толпа не дала им загасить пожар.
На другой день утром Виталий получил от брата пухлый конверт с деньгами. Всеволод был доволен.
- Чисто сделано, - похвалил он. - Многие газеты сваливают вину на обезумевшую толпу. Наш шеф поручает то же самое проделать в Кронштадте. Если местные агенты растеряются и замешкаются, ваше дело - любыми путями, вплоть до взрыва, уничтожить архивы охранного отделения. Выезжать надо немедля. На сборы полчаса.
Собрать агентов было нетрудно, они все сидели в соседнем трактире и ждали обещанных денег. Виталий выдал им по сто рублей, а все остальное оставил себе.
В фырчавшем казенном автомобиле они доехали по приморской дороге до Лисьего Носа, а оттуда по льду, мимо фортов, переправились в Кронштадт.
В крепости внешне все было спокойно: матросы и солдаты строем возвращались с занятий в казармы, на перекрестках стояли усатые городовые и никто их не трогал. Но в отделении охранки все были настороже: от агентов то и дело поступали тревожные донесения.
На острове Котлин уже бастовали рабочие Пароходного завода. Забастовщики утром пришли к генерал-губернатору крепости адмиралу Вирену и потребовали введения новых порядков в Кронштадте. Адмирал накричал на судостроителей и приказал им завтра утром собраться на Якорной площади.
"С забастовщиками адмиралу справиться, конечно, будет нетрудно, - думал Аверкин. - Но как он удержит солдат и матросов, возбужденных слухами, проникающими из Питера?"
Один из осведомителей охранки донес, что вчера вечером в чайной на Козьем болоте матросы сговаривались с солдатами о совместном вооруженном выступлении. На какой день они его назначили, осведомитель не знал.
Аверкин помог кронштадтским агентам расставить бутыли с горючим в таких местах, чтобы пламя одновременно охватило здание со всех сторон, и ждал новых донесений агентуры, разосланной по всему городу.
Перед ужином стало известно, что адмирал Вирен собирал у себя старших офицеров и, выяснив, что кронштадтский гарнизон не надежен, приказал вооружить моряков-новобранцев. Эти парни, призванные поздней осенью на флот со всех концов России, еще не плавали на кораблях и не успели сплотиться, как старослужащие. Молодых матросов в экипаже держали строго: с первых же дней всех наголо остригли, ленточки на бескозырки не выдавали и за ворота даже по воскресеньям без строя не выпускали. Целые дни парней гоняли по плацу, обучая поворачиваться, ходить шеренгой, перестраиваться и отдавать честь высшим чинам. Оторванные от всего, что творилось в стране, запуганные свирепым режимом флотского экипажа и строгостями военного времени, молодые матросы боялись фельдфебелей и были послушны офицерам. Батальоны новобранцев годились для подавления волнений.
Уже начало темнеть. Поужинав, Аверкин досадовал: "Зря нас прислали в Кронштадт. В крепости не будет того, что в Петрограде. Стоит только адмиралу зыкнуть, как все здесь уляжется. Архивы надо просто подпалить, будто произошел обычный пожар. Он хотел было узнать у помощника начальника отделения, где можно устроиться на ночлег, а тот вдруг сказал ему:
- Выходите на улицу. Только что на вечерней поверке взбунтовались две роты учебно-минного отряда. Сейчас они расхватывают винтовки. Надо быть готовыми ко всему, потому что взбунтовался и Первый пехотный полк. Это, конечно, не без сговора, так как солдаты идут с оркестром к казармам учебно-минного отряда.
- Значит, пора? - спросил Аверкин.
- Н-нет, немножко повременим. Пусть выяснится, как поведут себя новобранцы.
Аверкин вышел на улицу. На углу стояли его сообщники, переодетые в матросскую форму. Они курили и вслушивались в явственно разносившуюся в морозном воздухе "Марьсельезу".
- Это оркестр Крепостного полка играет, - сказал один из агентов. - Идут к Первому Балтийскому экипажу.
- Может, уже пора? - спросил другой.
- Подождем. Лучше сходи разнюхай, как там… кто возьмет верх.
Отослав агента, Аверкин прислонился к фонарному столбу и продолжал вслушиваться.
Музыка оборвалась так же неожиданно, как и возникла. На какое-то время в Кронштадте все затихло. Потом послышались глухие удары по железу, гомон многих голосов и разрозненные выстрелы…
"Началось, - решил Аверкин. Он ждал частых залпов, но вместо стрельбы вдруг донеслось далекое "ура". - И новобранцы не спасли!"
Сыщик просигналил своим сообщникам, чтобы те готовились к поджогу.
Вернувшийся от казарм Первого Балтийского экипажа запыхавшийся агент рассказал:
- Все к чертям!.. Новобранцам еще патроны раздавали, когда матросы ворота взломали... Офицеры принялись стрелять из окон канцелярии… Но тут выбежали во двор штрафники из переходящей роты, они закричали: "Мы с вами!" И все пошло кувырком.
Слушая агента, Аверкин заметил, как из здания охранки, словно крысы с тонущего корабля, стали выбегать на улицу сотрудники и скрываться во мгле.
Сыщик засунул два пальца в рот и, свистнув, со злобным озорством крикнул:
- Круши!. Подпаливай крысиное гнездо!
- Бей, не жалей! - подхватил его крик стоявший рядом агент и запустил камнем в окно.
Стекла со звоном посыпались на панель. Агенты разбивали о стены бутылки с горючим, поджигали паклю и втыкали ее в отдушины. Вскоре заплясали, запрыгали яркие языки огня… Здание запылало.
Убедясь, что такого пожара никто уже не загасит, Аверкин поглубже нахлобучил на глаза шапку и пошел к Петровскому парку.
К гавани, к вмерзшим в лед кораблям направлялись и восставшие. С ними шли уже два духовых оркестра. Гулко грохотали барабаны.
Моряки, служившие на кораблях, услышав в столь поздний час "Марсельезу", с криками "ура" стали покидать палубы тральщиков, миноносцев, крейсеров. Одни выбегали на пирсы, а другие прямо по льду устремлялись к берегу.
У Петровского парка произошло небывалое: солдаты и матросы, обычно враждовавшие между собой в дни увольнений, обнимались, поздравляли друг друга с победой. Сюда же стали сбегаться и рабочие пароходного завода.
- Пошли в манеж! - зычным голосом предложил невысокий человек в кожаной тужурке. - На митинг!
- На митинг! - подхватили матросы. Аверкин вместе с ликующей толпой устремился
к зданию морского манежа. По старой привычке его тянуло поглядеть: кто же будет верховодить восставшими. Ведь в Петрограде, наверное, спросят, что было в Кронштадте. А какой же он сыщик, если не сумеет увидеть самого главного!