- Не прикидывайся простачком, нам все известно.
Они перерыли постели, повыбрасывали из комода на пол белье, заглянули во все уголки и, наткнувшись на Катины учебники и тетради, начали перелистывать их.
- Откуда это? Чье?
- Дочери, - ответил отец, - она в гимназии учится.
- В гимназии? - удивился околоточный. - Ого! А все бедняков из себя разыгрываете.
Полицейские увели отца с собой.
Кате с матерью удалось увидеть его только после суда в пересыльной тюрьме. Их пропустили в длинную комнату свиданий и поставили за деревянный барьер. Вдоль барьера и железной решетки, за которой находились осужденные, расхаживал надзиратель.
Все присутствующие здесь перекликались одновременно; нужно было напрягать слух, чтобы уловить голос отца в общем шуме.
- Дали пять лет… ссылают в Якутию, - сообщил он.
Лицо отца было серым, он зарос бородой и казался таким худым, что Катя заплакала от жалости.
- Не плачь, дочка… держи голову выше. Твой отец попал в тюрьму не за грабеж. Когда вырастешь, узнаешь, чего я добивался. И ты, мать, не горюй. Вернусь, не пропаду.
Отец еще что-то выкрикивал, но за барьером женщины подняли такой плач, что Катя уже ничего не расслышала. Она только видела, как надзиратели отрывали от железной решетки руки арестантов и силой уводили их из комнаты свиданий.
Девушка на всю жизнь запомнила и тот день, когда ее вызвала к себе начальница гимназии - высокая и прямая старуха с блеклыми глазами. Разглядывая Катю в лорнет, она сказала:
- Вот что, милая девочка… М-мы очень сожалеем… я знаю твои успехи в классе… но у нас бесплатно не учат, а твои родители не внесли платы.
- У мамы сейчас нет денег, - сказала Катя.
- Я так и думала. Мы, конечно, могли бы обратиться к попечителю, похлопотать об отсрочке… но твой отец - государственный преступник.
Нет, мой папа не преступник.
- Честные люди не попадают в тюрьму, - отделяя слово от слова, поучающе заметила начальница.
У Кати перехватило дыхание от обиды за отца.
- Это неправда, он честный!
- Что-о? Кто тебе позволил таким тоном разговаривать со старшими?! - поднимаясь с кресла, повысила голос начальница. - Ты дочь прачки и не должна забывать об этом. Немедля собери книги - и вон из гимназии!
Выходя из кабинета, Катя ничего не видела перед собой.
"Конец, всему конец, - думалось ей. - Больше уже не приду в гимназию, не сяду за парту, не разверну тетрадки… Никогда! Меня не вызовут ни к карте, ни к доске и не скажут: "Отлично, Алешина". Никогда…"
Уроки уже начались. Сдерживая подступавшие к горлу рыдания, Катя уселась на подоконник в конце опустевшего коридора и там пробыла до звонка. А когда девочки выбежали из класса, она с сухими глазами прошла к своей парте, собрала в сумку книги и, не отвечая на расспросы любопытных, поспешила в раздевалку.
Волю слезам девочка дала лишь дома. Бросив сумку на кровать, она уткнулась носом в подушку и разрыдалась.
Мать успокаивала ее:
- Плюнь ты на эту гимназию. Без нее проживешь. Я тебе место у хороших господ присмотрела. На всем готовом и три рубля в месяц. Работа пустяковая: за двумя девочками присматривать да прислуживать, когда гости придут.
- Не буду я прислуживать вашим хорошим господам, - в сердцах ответила Катя. - Лучше в Неву брошусь.
На другой день еще до гудка она пошла к проходной завода "Айваз" и там, встретив старого друга отца - слесаря Гурьянова, - рассказала ему обо всем.
Тот слушал ее и возмущался:
- Вот ведь подлые! Ну, погоди, отольются им наши слезы, все припомним.
Гурьянов провел Катю на завод и зашел с ней в механическую мастерскую.
- Тут у нас мастер свой, - шепотом сказал он, - попробую уговорить. Подожди немного.
Гурьянов ходил недолго и вернулся веселый.
- Вот тебе записка, иди оформляйся в контору. Только не забудь лишний год себе прибавить, а то не примут, - посоветовал он.
В этот же день Катя получила пропуск на завод - круглую жестянку с рабочим номером - и на следующее утро по гудку явилась в механический цех. Мастер поставил ее на браковку металлических изделий. Дело оказалось не сложным, девушка за неделю приноровилась к нему.
Как-то зимой Катю подозвал к себе Гурьянов и вполголоса спросил:
- По вечерам ты бываешь свободна?
- Если надо, освобожусь.
- Нам связная нужна. Смотри, дело очень серьезное, - предупредил он. - Будешь встречаться с людьми, которых ищет полиция. Не боишься шпиков и тюрьмы?
- Постараюсь не попадаться.
- И язычок придется прикусить: никто не должен знать, где и с кем ты виделась. Понятно?
- Понимаю.
По заданиям, которые передавала тетя Феня - седоволосая мастерица лампового цеха, с очень моложавым лицом и горячими темными глазами, - Катя ездила в разные концы города. Она знала пароли и отзывы явочных квартир, запоминала тексты решений, которые не следовало размножать на бумаге, и передавала их устно. Катя научилась быть осторожной и скрытной. Даже мать не догадывалась о том, что дочь ее стала подпольщицей.
Вот и теперь, получив для маскировки обеденный судок, Алешина спешила в трактир "Долина". Завод бастовал, надо было получить листовки Петербургского комитета большевиков.
Глава вторая. ЛОКАУТ
- Вставай, Васек, вставай… Ишь, заспался! На работу пора.
На улице едва брезжил рассвет. Руки у бабушки были холодные, как ледяшки. Она всю ночь простояла в очереди за хлебом и забежала домой лишь на несколько минут, чтобы обогреться.
Вася лег поздно, - он не выспался. Голова была тяжелой, глаза слипались.
- Мы бастуем, - сонным голосом сказал юноша и, повернувшись лицом к стене, натянул одеяло на голову.
Это не удивило старушку. За последние месяцы многие цеха "Путиловца" не раз бастовали. Прижав озябшие руки к теплому чайнику, она ждала, когда согреется в нем вода, и прислушивалась к разноголосому завыванию первых заводских гудков. За сорок лет жизни в Чугунном переулке Степанида Игнатьевна привыкла узнавать их по голосам. Вот загнусавил завод резиновых изделий, "Треугольник"; его перебил "Тильманс" и слился с задыхающимся гудком "Анчара". Тонко запела "Екатерингофская мануфактура". А зычного путиловского гудка не было слышно. Это встревожило старушку. Она не помнила случая, чтобы в будний день завод не призывал мастеровых в свои цеха. Даже когда рабочие бастовали, и то он гудел в урочное время: "Авось кто не выдержит безденежья и выйдет на работу". А тут вдруг молчит.
"Не к добру это", - решила Игнатьевна и вновь принялась тормошить внука.
- Васек, ваш-то не гудит. Не стряслось ли что… сходил бы на завод.
Юноша отбросил одеяло, приподнял взлохмаченную голову и прислушался. "Путиловец" действительно не гудел.
"Неужели наши захватили качегарку и не дают включить гудок? А как же солдаты? Не дерутся ли там?"
Вася соскочил с топчана, быстро оделся и, не умываясь, хотел было выбежать на улицу, но бабушка удержала его:
- Куда ж ты, шальной?! Чайку хоть выпей.
Игнатьевна наполнила кружку кипятком, подкрашенным брусничником, и положила на стол черный ржаной сухарь.
Обжигаясь, гоноша торопливо глотал несладкий чай и с хрустом жевал сухарь.
В доме уже проснулись все жильцы. Наверху скрипели половицы. За стеной на кухне гудели примуса и плескалась вода, с другой стороны доносился натужный кашель и детский плач. Дом был заселен от подвала до чердака. Чуть ли не в каждой комнате ютилось по две-три семьи, а одинокие рабочие снимали в этих семьях углы и койки. Лишь Васе с бабушкой удалось остаться после смерти матери в отдельной клетушке у кухни, так как хозяин дома - бакалейщик Хомяков - приходился им дальним родственником.
Игнатьевна тоже уселась пить пустой чай.
- Надолго ли забастовали? - спросила она.
- Не знаю, - хмурясь ответил внук. - Директор прогнал наших делегатов и фронтом грозился. Подумаешь, испугал! Решили не выходить сегодня.
- Значит, весь завод забастовал? - удивилась Игнатьевна. - А где мы с тобой денег возьмем? Мне уж и хлеб покупать не на что, и за квартиру не плачено…
В это время с улицы кто-то постучал в стенку.
Вася нахлобучил на голову кепку и, надевая на ходу куртку, выбежал на крыльцо.
По всей ширине переулка, как в обычное рабочее утро, шли мужчины и женщины. Темный от сажи, плотно утоптанный снег поскрипывал под ногами.
Невдалеке от крыльца, залихватски сдвинув старенькую барашковую шапку набекрень, в тужурке нараспашку стоял скуластый парень - Дема Рыкунов. Он лишь на полгода старше Васи, но казался намного взрослей его, так как был шире в плечах и выше почти на голову.
- Чего на заводе делается? - спросил Дема.
- Не дерутся ли там с солдатами? - высказал догадку Вася.
- Пошли быстрей!
Рыкунов славился за Нарвской заставой своей силой и крепкими кулаками. В Чугунном переулке из парней никто не мог его одолеть. В кулачных драках Дёма смело шел против троих и побеждал. Побаивался он только своего угрюмого отца - одноглазого вагранщика - и робел при Савелии Матвеевиче - старом кузнеце, у которого работал молотобойцем.
Кокорев давно знал Дему Рыкунова, но по-настоящему сдружился с ним лишь на заводе. В старо-кузнечный цех Василий попал, когда ему шел пятнадцатый год. Бабушка тогда служила чаеварщицей в кузнице. Она уговорила мастера принять внука на обучение.
Вася таскал уголь для горнов, подметал окалину у наковален, складывал в штабельки негодные, лопнувшие поковки и бегал по мастерским с поручениями мастера.