Наше тождество, вероятно, смущает Елочку. Пока нам удалось единственное - отвоевать ее у футболистов. Теперь она официально считается нашей девушкой. Желающих приударить за Елочкой отныне предостерегают:
- Бросьте. Не суйтесь. У нее парень. Даже двое.
Я озабоченно кидаю на Гусакова взгляд механика. Поршни и шестерни у того работают бесперебойно. Очевидно, у него там все смазано. И смазка первый сорт, можно не беспокоиться.
Я опять занимаюсь Елочкой и все-таки выжимаю из нее причитающуюся улыбку.
Тут же раздается звонок. Гусаков убирает конспект в папку, смотрит в нашу сторону и сухо говорит:
- Севостьянов и Зуев, в деканат!
Кирилл нехотя закрывает книгу. Трет лоб. Я подталкиваю его.
- Шевелись!
Мы идем в деканат.
- Ни пуха ни пера! - кричат однокурсники.
Комсорг Бурлаков хлопает меня ниже спины. Хлопок сопровождается цитатой из Франсуа Вийона: "И сколько весит этот зад, узнает скоро шея".
- Ладно. Мелочная, низкопробная зависть, - огрызаюсь я.
- В чем дело? - сурово допрашивает декан.
Он еле выглядывает из-за телефонного столика. Зато плечи его гораздо шире. Такое впечатление, будто телефонный столик раздвинули наподобие обеденного стола.
У окна скучает Гусаков.
Я невозмутимо смотрю на декана, на Гусакова и молчу. Это проверенный годами метод. Сколько бы меня ни ругали, я молчу. Отвечать ругающему - только подбрасывать ему свежие мысли. Со мной он иссякает быстрехонько. Не получив отдачу, он невольно начинает слушать свой голос. Ему становится стыдно за себя: мол, экий я тугодум, экий корявый у меня язык. Теперь уж не поймешь, кто виновник - я или он.
- В чем дело? - повторяет декан.
И Кирилл срывается.
Сколько раз я учил его уму-разуму, так нет - он срывается.
- Я ушел в знак протеста! - горячится Кирилл. - Разве у него лекции? Он писал их двадцать лет назад. За это время вышли тысячи книг, а он читает лекции двадцатилетней давности. Только вычеркнул некие изречения. Вот и весь труд!
Никудышные у Кирилла нервы. Я согласен: лекции Гусакова - дрянь. Вероятно, они ему самому осточертели порядком. Только переписать заново не доходят руки. Лень или заела обыденщина. И лезть из-за этого на скандал ни к чему. Просто нерационально во всех смыслах. Трудно, что ли, отсидеть два раза по сорок пять минут? Отсидел - и ступай на четыре стороны. Но Кириллу обязательно надо орать и размахивать руками. Суетливый он человек.
- Севостьянов, не забывайтесь, - ворчит декан, - вы всего-навсего студент, а Николай Николаевич - ученый, знающий свое дело.
- Пусть говорит, пусть говорит, - кротко просит Гусаков.
- Он Сартра называет мракобесом, трубадуром мировой реакции, - возмущается Кирилл. - А Сартр ездил на Кубу и писал о Фиделе. В Сартра бросили бомбу. Какой же он мракобес?
- Николай Николаевич - специалист, - уклончиво отвечает декан. Сам он преподает средневековую историю, а зарубежную литературу считает монополией Гусакова.
- Видите ли, - снисходительно поясняет Гусаков, - речь идет о Сартре-писателе. Вы путаете Сартра-писателя с Сартром-человеком.
- Это же неотделимо! - вопит Кирилл.
- Ну вот.
Гусаков разводит руками: полюбуйтесь на этого студента, - но тот почему-то сразу затихает.
- Можно посещать лекции другого преподавателя? Разрешите? - миролюбиво просит Кирилл, я бы сказал, умоляюще просит.
- Разрешите ему, разрешите, - оскорбляется Гусаков.
- Не разрешаю, - хмурится декан. - Порядок есть порядок. Заработайте кандидатскую степень, тогда и капризничайте. А пока марш на лекции.
Мы выходим в коридор.
- Ты словно Сусекин. Ты кисель, ты размазня, - говорю я Кириллу. - На экзамене Гусаков припомнит. Будет тебе наука.
- Я сам припомню! - петушится Кирилл.
У окна маячит Елочка. "Болеть" за нас она считает своим священным долгом. В качестве нашей девушки.
До этого она "болела" за футбольную команду. Раньше за ней ухаживали одиннадцать футболистов - команда мастеров класса "Б" в полном составе. Так было, пока в это дело не вмешались мы с Кириллом.
Елочка берет Кирилла под руку. Я это предчувствовал. То, что она возьмет под руку Кирилла, а не меня. Еще бы, он читал книгу и не смотрел на Елочку.
Кирилл мягко отнимает руку.
- Болит, возьми Йога.
- Вот как?
Елочка обиженно уходит по коридору. Что тут скажешь? Не владеет собой Кирилл. Так ли трудно пройти с Елочкой до аудитории? Даже если болит рука, хотя я раньше не замечал, чтобы она у него болела. Но сейчас я молчу. Меня это устраивает. То, что Елочка уходит. Она уходит не от меня. Она уходит от Кирилла. Я немного доволен. Мы не только друзья, но и соперники.
- Не забудь, вечером литгруппа, - напоминает Кирилл. Он задумчиво смотрит вслед Елочке.
Следующую лекцию, по истории СССР, читает доктор наук Спасский. Он грузно разваливается на стуле, чешет мизинцем ухо и ведет речь о стрелецком бунте. Временами доктор достает из бумажника пожелтевшие блокнотные листы и цитирует летописца.
Кирилл завороженно следит за Спасским: уж очень интересно читает этот доктор наук. Я и сам не могу заниматься посторонним делом. Пробовал листать Лорку - ничего не вышло. Лишь временами удается бросить взгляд на Елочку. Она сидит к нам спиной. Она сердита.
Всегда заметно по затылку, сердится человек или нет. Если сердится, затылок точно каменный. Твердый на взгляд.
После лекций мы подходим к Елочке. Она слишком увлечена своей папкой бежевого цвета и нас не замечает. Она перекладывает в папке учебники и конспекты. Закрывает замок "молнию". Сосредоточенно морщит лоб. Тянет замок "молнию" в обратную сторону, словно распарывает папку, и вновь копается в ее недрах. Будто от этого зависит ее молодая и прекрасная жизнь. Разве заметишь в этакой серьезной ситуации двух мужчин? Тех, что подошли и терпеливо ждут. Куда там! Тут не до мужчин…
- Хватит тебе. Хочется есть, - произносит Кирилл укоризненно.
- Я еще должна с вами обедать? - спрашивает Елочка обреченно и поднимает глаза.
Они печальны. Они говорят: что ж, терзайте меня, нежное, беззащитное создание.
Я ни слова, мои нервы начеку. А вот на лице Кирилла страдание.
- Идем, Елочка, ну, пожалуйста.
- Что ж, идем, - грустно кивает Елочка.
Мы молча шагаем. В середине Елочка, Кирилл и я по бокам. Ее конвой. Елочка прерывисто вздыхает. Кирилл кривит губы. Я единственный держу себя в руках. Это тянется до первой магазинной витрины.
- Туфли! - вскрикивает Елочка и вспархивает к витрине. - Ой! - Она указывает на красные остроносые туфельки.
- Очень милые туфельки, - льстиво подтверждает мой друг Севостьянов.
Но Елочку теперь не остановишь, на этом она не успокоится. Пропал наш обед.
- Юбка!
Юбка из толстой шерсти - мечта Елочки. Когда у нее будут свои деньги, она первым делом купит такую юбку. Это нам известно давно, тем не менее минут двадцать мы топчемся вокруг молодой дамы (дама судачит с продавщицей кваса) и обсуждаем ее юбку, толстую, волосатую, будто сшитую из войлока.
Мы передвигаемся с минимальной скоростью, на какую способен человек. Если пойти в обратную сторону, и то больше шансов попасть в столовую. Во всяком случае, можно выйти с противоположной стороны земного шара. Нас гложет червь голода, а мы дискутируем возле каждой витрины. Вернее, Елочка дискутирует сама с собой. Она решает проблемы, волнующие блондинок и брюнеток тысячелетиями. Мы только изнеможенно бормочем: "Да, да…" Нам бы вопить во все горло. Но Кирилл не решается протестовать. А для меня это лишний повод потренировать нервы. Раз уж он подвернулся, почему бы его не использовать?