Выдвинув ящики письменного стола, он достал оттуда пачку конвертов, газетные вырезки, фотографические снимки. Были тут письма агрономов, колхозников, учителей, солдат. Одно письмо протянул мне:
- Вот, прочтите.
Письмо было солдатское. Автор его писал:
"Уважаемый товарищ председатель! Приближается срок окончания моей службы в Советской Армии. Я человек холостой, совсем одинокий. Размышляю, куда бы поехать после демобилизации. Из литературы о сельскохозяйственной выставке узнал про славный колхоз "Большевик" и теперь имею мечту поработать у вас. Гражданская специальность моя - водитель автомашины. Знаком с электромоторами. По службе взысканий нет".
- Примете? - спросил я.
- Что же, - ответил Горшков, - хорошие люди нам очень нужны, а я уже списался с командованием части и выяснил, что этого стоит принять - отличник.
Аким Васильевич рассказал и о том, как однажды получил письмо с Дона. Писала ему молодая незнакомая девушка. Она недавно окончила сельскохозяйственный институт и была назначена агрономом в один из придонских колхозов. Девушка жаловалась на свою незадачливую судьбу: "В колхозе, куда я приехала, давно уже работает пожилой агроном, человек старой выучки, - писала она. - Он тут всем командует, его слушаются, а мне, молодому специалисту, не дают развернуться, поэтому и работать не хочется…" Она спрашивала, как быть.
В колхоз "Большевик" как раз в то время приехала тоже молодая девушка Светлана Смирнова, только что окончившая Тимирязевскую сельскохозяйственную академию. Аким Васильевич показал ей это письмо и попросил ответить. Светлана ответила. Вот что писала она молодой специалистке из донского колхоза:
"Мне кажется, что Вы зря обижаетесь. Не думайте, что Вы знаете больше, чем ваши товарищи. Работайте и не беспокойтесь, что труд Ваш не будет замечен. Люди уважают тех, кто трудолюбив".
Машинописная копия письма Светланы хранилась в бумагах Горшкова.
Я спросил Горшкова, почему он не сам ответил на это письмо.
- Мне, знаете ли, захотелось, чтобы о своем назначении и месте в жизни задумалась не только та девушка, но и наша Светлана, - сказал Горшков.
"А ведь председатель поступил очень правильно", - подумал я.
Мы долго просидели в ту ночь за чаем и разговорами, а утром Горшков предложил мне пройтись, поглядеть хозяйство артели.
Каждый раз, приезжая сюда, я видел какую-нибудь новостройку. Вот и теперь недалеко от колхозного клуба в глаза сразу же бросилось новое здание с застекленными верандочками, обнесенное невысокой деревянной оградой.
- Это у нас дошкольный комбинат - ясли и детский садик. Недавно открыли, - пояснил Горшков.
В другом месте плотники ставили еще один новый дом. Колхозные электрики тянули куда-то проводку.
Остановившись возле нового домика, Аким Васильевич сказал:
- А здесь у нас общежитие для девчат. Приезжает к нам, знаете ли, из разных районов молодежь. Просится в колхоз. Мы говорим: поживите, поработайте, а там будет видно. Тех, кто покажет себя старательным, принимаем. Обеспечиваем общежитием, чтобы по чужим углам не ютились. Хотите взглянуть?
Мы зашли. В большой комнате общежития было неуютно. Кровати застланы кое-как, на скорую руку. Пол не метен.
За столом сидели две девушки в полушалках и ватниках. На столе - остатки какой-то еды, немытая посуда.
- Что же это вы делаете? - удивленно спросил Аким.
- Обедали, товарищ Горшков.
- Вот так, даже не раздеваясь?
Девчата сидели потупившись и молчали.
- Может быть, у вас холодно?
- Нет, тепло.
- Так что же вы ватнички-то не сняли?
- Торопились, Аким Васильевич.
- Ай-ай-ай! И пол не метен.
- Веник еще не выписали со склада.
- А сами-то не догадались связать? В колхозе давно ли живете?
- С весны.
- Откуда приехали к нам?
- А мы меленковские, Владимирской области, - ответила одна из девчат.
- Так неужели вы и дома жили в такой грязи? Нехорошо, некультурно. Вы бы у порога половичок положили, чтоб ноги обтирать. Веничек связать - дело тоже, знаете ли, простое. И коечки убирать как следует надо.
Он был явно смущен и раздосадован тем, что, желая показать один из очагов нового быта, привел меня в это неуютное помещение.
Потом мы побывали на хозяйственном дворе, в механической мастерской, в Доме сельскохозяйственной науки, а Горшков все нет-нет да и возвращался мыслью к общежитию девчат, как бы оправдываясь, говорил:
- Не сразу, понимаете ли, но и там все устроится…
И уже вечером дома, сидя за чаем, вдруг что-то вспомнил, подошел к телефону и позвонил своему заместителю Романенко:
- Иван Федосеевич, мы, знаете ли, были сегодня в общежитии у девушек - очень уж там неприглядно. Надо им чем-то помочь.
После чая он опять увел меня в кабинет и завел речь о том, что вот, мол, переделать дом или даже построить новый гораздо легче, чем перестроить психологию человека.
- У нас, знаете ли, за последние годы в лесу много лосей развелось, - сказал он. - Охота на них, конечно, запрещена, но бывает, что браконьеры нарушают порядок. Вот недавно был такой случай. Наши колхозники убирали овес возле Вековской стражи. Там небольшой участочек примыкает к самому лесу. Вдруг в лесу раздается выстрел, а вслед за тем на опушку из чащи выбежал молоденький лось. Огляделся - и прямо к людям. Шагов двадцать не добежал, грянулся оземь.
Подошли к нему - видят: кровь. Попытался он встать, но сил не хватило. Голову вытянул, смотрит на людей такими, понимаете ли, тоскующими глазами и весь дрожит каждой жилочкой. Одна женщина даже заплакала от жалости.
Стреножили лося, взвалили на телегу и увезли. А через некоторое время появляется из лесу человек. Наш же колхозник, баламутный парень, шофером на трехтонке работает. Остановили его, спрашивают:
- Не ты ли стрелял?
Отказывается.
- Ты - больше некому.
- Да у меня и ружья с собой нету.
Тут одна женщина и говорит:
- Бесстыжие глаза, я же тебя утром видела, ты с ружьем шел. К месту происшествия надо вести его…
А парень упрямится:
- Никуда идти не желаю.
Однако народ приказал, и тут уж ничего не поделаешь- надо идти. По следам вернулись к тому месту, где он стрелял в лося, и неподалеку нашли его "ижевку". Он ее, понимаете ли, в кустах спрятал.
Поступок браконьера обсуждали на общем собрании. Некоторые предлагали даже исключить его из колхоза. Тут ведь дело не столько в лосе, сколько в том, что человек пытался обмануть коллектив. А коллектив обмана не терпит. Вот лось - животное, в диком состоянии находится, а и оно от злого человека к народу шарахнулось защиты искать. Конечно, инстинкт самосохранения, но все же, понимаете ли, очень наглядно.
На собрании этому парню все припомнили. В конце концов строгий выговор с последним предупреждением записали, а за браконьерство взыскали штраф.
- Ну а с лосем что же?
- Лося пришлось прирезать. Жалко было. Такое красивое животное. Молодой еще бык, с белыми чулочками на ногах… Вот так, - закончил он, - многие люди еще не осознают безобразия своих поступков. - И, помолчав немного, добавил - Дом, знаете ли, переделать легко, а душу человеческую куда как труднее. Да вот хотя бы и красили… - начал было он, но, махнув рукой, замолчал.
- А что красили? - спросил я.
- Да то же самое!
Красилями в Мещере называют жителей Палищенского куста, в который входит целое гнездо деревень - Палищи, Маклаки, Спудни, Демидово, Мокрое. Улицы этих деревень живописны. Обшитые тесом дома, крылечки, ворота покрашены масляной краской. Преобладают светло-синие, зеленые, ярко-оранжевые тона. Каждый дом что писаный пряник.
Еще до революции жители этих деревень промышляли крашением одежды и тканей. Отсюда и прилепилось к ним прозвище - красили. В одиночку или небольшими артелями красили разбредались по всей мещерской округе, оглашая деревенские улицы протяжным криком:
- В окраску берем, старо на ново переделыва-ам!
- Красили маклачить пошли, - говорили о них в деревнях.
Красили ходили от двора к двору с большими узлами, забирая в работу холсты, пряжу и старые, вылинявшие обноски. Потом возвращались к себе в Палищи, купали "товар" в чанах с кипящей краской, сушили его, отглаживали и снова пускались в путь, разнося окрашенные вещи заказчикам.
Промысел этот считался довольно барышным, но со временем красильное ремесло стало менее выгодным. В деревенской жизни произошли заметные перемены. В лавках сельпо бойчее пошла торговля мануфактурой, ткать холсты крестьяне давным-давно перестали. В Палищах были созданы колхозы, и бывшие красили бросили свой отхожий промысел. Но в годы войны сюда в эвакуацию прибыл некий мастер трафаретной живописи. Оглядевшись на новом месте, пришелец развернул производство настенных ковриков и покрывал. При помощи нескольких картонных трафаретов и простейшей сапожной щетки предприимчивый живописец превращал обыкновенную простыню в цветистое покрывало. Старое байковое одеяльце он перекрашивал в настенный коврик с изображением оленей, лебедей, Серого Волка и Красной Шапочки.
Продукция трафаретного живописца шла, что называется, нарасхват. Уже чуть ли не в каждой избе можно было встретить ковер с оленем или с тремя богатырями, остановившимися на распутье в древнем диком поле.