Длинные дощатые столы резали глаза непривычной белизной. Их накрыли простынями. Удивляла сервировка - пестрое смешение всего того, что имелось в нашем кухонном хозяйство: тарелки разных калибров, стаканы, железные кружки, аккуратно отпиленные березовые кругляши, сырые и сочные, покрытые бумажными салфетками, а на них пирожные, конфеты, апельсины. И выстроившиеся в очереди бутылки... Стены были украшены елками, из угла в угол протянулись гирлянды разноцветных фонариков...
- Алеша, я здесь! - крикнула мне Катя.- Пробивайся сюда! - Она была одета в светлое легкое платье с короткими рукавами и глубоким вырезом на груди, точно праздновала не Новый год на Ангаре, а Первое мая в Горьком.
- Ты не застынешь, Катя? - сказал я, оглядывая ее.
- Что ты! Мне жарко. Потом у меня вот что есть.- Она набросила на плечи мягкий мохнатый шарф, спрятала в него руки.- Видишь? Теплый, как печка. И красивый. Налей мне шампанского.
С другого бока от Кати втиснулся Леня Аксенов.
- Прошу простить за вторжение, бригадир. Другой щели не нашлось, куда бы я мог пролезть. Не помешаю? Впрочем, сегодня никто никому не мешает. Что вы будете пить?
- Шампанское. Затем все остальное. А ты?
- Я бы хотел коктейль. За неимением такового ограничусь фруктовой водицей. Вас не будет шокировать фруктовая водица?..
- Это что же? Приказ генерала придерживаться сухого закона?
Леня с надменной медлительностью повернулся ко мне, сощурился насмешливо.
- Отцовские приказы на таком расстоянии практически бессильны.
Мороз Сибирский объявил в это время:
- Прошу наполнить бокалы, граждане! Не торопитесь, а то расплещете бесценную влагу. Говори, Петр!
Начальник берега встал, нарядный, сдержанно торжественный и немного печальный, улыбнулся застенчиво.
- Добрый старый год внес небольшие, но весьма существенные изменения в наших судьбах. Он перевел стрелку на нашем пути, и жизнь взяла иное направление. Проводим же с почетом этого "стрелочника" в Историю - на покой. Он никогда не исчезнет из нашей памяти!
Едва успели помянуть добрым словом год прошедший, как Трифон оповестил зычно о приходе нового года, и Петру опять пришлось встать.
- Хорошо, хорошо говори,- попросила его Анка.
- Я обращаюсь сейчас в первую очередь к своим ребятам, с которыми работал и жил в Москве и кого увлек за собой вот сюда...
- Нас вы считаете чужими? - спросил Леня Аксенов.
- Нет, не считаю. Но перед своими несу моральное обязательство. Буду рад, если все остальные присоединятся к тому, что я скажу...- Петр, держа перед собой алюминиевую кружку с шампанским, взглянул на меня, потом на Трифона, на Анку, Илью, Серегу, Васю, тронул за плечо Елену, сидящую рядом с ним.- Друзья мои, мы только начинаем обживать этот берег. Но уже кое-что испробовали. И к морозу прикоснулись вплотную, и снабжение идет по бездорожью, и широкого экрана пока нет. Мы ведь у истоков огромного начала... Посмотрите-ка туда, вперед.- Он протянул руку в сторону темного угла столовой, и все невольно повернули головы, чтобы взглянуть в том же направлении.- Вон он, город,- видите? - молодой, в огнях, с дворцами - весь берег занял! Он возьмет у нас не один год жизни, немало сил... Будут весны, осени, зимы, дожди, ненастье. Все преодолеем. Нет большего счастья, чем счастье преодоления!.. И опять я, как тогда, в общежитии, заявляю: на легкое не рассчитывайте.
- А ты нас не пугай! - негромко, но веско сказал кто-то.
- Не пугаю, но предупреждаю: неуверенных прошу разрядить обстановку, чтобы дать простор деятельным и уверенным.
- Таких не предвидится,-сказал Трифон.-Закругляйся.
Петр неожиданно рассмеялся.
- Вот люди!.. Никогда не дадут поговорить. Что ж, с Новым годом, товарищи, с новыми успехами!..- Он приподнял кружку, призывая всех присоединиться к нему, выпил до дна, сел и поцеловал Елену.
Катя Проталина тоже выпила, поставила стакан и, счастливая, с сияющими радостью глазами, повернулась ко мне.
- Хорошо-то как, господи! Алеша, можно, я тебя поцелую? Нет, ты меня поцелуй.
- С наслаждением, Катя,- сказал я и поцеловал ее.
Леню Аксенова, видимо, забавляла и сама Катя и ее чрезмерная восторженность.
- Быть может, синьорита, вы прибегнете и к моей помощи и смысле поцелуев, я пока свободный и смогу уделить вам крупицу своего внимания...
- Что ты, Леня! - Катя, смеясь, махнула на него рукой.- Тебе рано целоваться. Ты еще маленький...
Леня, откинув голову, взглянул на нее снисходительно.
- Разве вы не замечаете, синьорита, что я выше вас на целую голову? Во всех отношениях, учтите...
А застольное веселье уже набирало свою силу и размах, все забыли, где это веселье происходит, в каком здании, в каком месте. Трифон сбросил с себя кумачовый балахон и шапку, сорвал с лица паклю и, поставив на колени аккордеон, заиграл. И уже содрогнулось здание от первых пробных перестуков каблуков, уже образовался круг, и в этот круг выталкивали еще не осмелившихся плясунов. А те, что оставались за столом, произносили тосты, сепаратно, друг за друга, чокались, выпивали и целовались, клянясь в верности.
- Илюха,- говорил Серега Климов, держась за отвороты пиджака Ильи Дурасова,- я тебе друг. Ты знаешь, что я тебе друг по гроб жизни! Ты в прорубь головой - я за тобой. Вот как! Потому что люблю...
Илья ковырял вилкой холодную котлету.
- Отцепись, Серега, пиджак помнешь. Хорош ты друг, если сбежать хотел прямо с дороги. Товарищ называется...
- Вспоминаешь? Печальный факт в моей биографии, единственный, вспоминаешь. А ты про хорошее вспомни.
- Хорошего-то у тебя больно мало,- хмуро сказал Илья.- Зачем Алешку Токарева обидел? Потому что пакость уже не умещается в тебе, надо на кого-то вылить.
Серега вскрикнул, обиженный, кривляясь:
- Подумаешь, персона! Слова сказать нельзя. За кого заступаешься-то? Ну ладно, я сказал не то, вообще не надо было ничего говорить... Да еще при генеральском сынке. Ну, я виноват. Хочешь, пойду повинюсь перед ним? Хочешь?
- Хочу.
Серега стремительно вскочил и очутился возле меня.
- Алешка,- сказал он, оглядываясь на Илью,- я винюсь перед тобой. Я свинья, я не смел тебя тревожить в такой момент, даже напоминать не смел. Ты меня простил?
- Простил, Серега,- сказал я.- Все в порядке.
- Видишь, Илюха! Он же настоящий друг. Давай поцелуемся, Алеша...- Он звонко чмокнул меня в щеку и отодвинулся опять к Илье Дурасову.
Катя спросила:
- Что у вас было, Алеша? Вы поссорились? Из-за чего? Он тебя оскорбил?
- Чепуха. Мало ли что может быть между людьми, когда они долго живут вместе - в комнате или в палатке - и успели друг другу надоесть!..
Она помахала пальчиком перед моими глазами.
- О, ты что-то скрываешь! Ох ты и хитрый, Алеша! По глазам вижу. Потанцуем немного?
Мы вылезли из-за стола, вступили на "пятачок", где толкались, задевая друг друга, танцующие. Было жарко, шумно и тесно. Столовая напоминала корабль, который сорвался с якоря и пошел, покачиваясь, по волнам, вольный и сверкающий, сквозь тайгу, сквозь стужу, сквозь ночь...
Трифон не переставал играть, отрывал пальцы от клавишей только за тем, чтобы взять стакан и отхлебнуть вина. Анка сидела рядом и платочком смахивала с его лба, из под крутой медной пряди, крупные капли пота. В коротенькую паузу, пока Трифон промачивал горло, Анка подступила к нам и попросила меня:
- Алеша, потанцуй со мной. Извини, Катя...- Она грубовато взяла мою руку и положила себе на плечо; отдалившись немного от Кати, она спросила строго: - Ты всерьез ею увлекся?
- С чего ты взяла?
- Я все замечаю, можешь быть уверен. Ты сказал ей, что женат?
- Зачем?
- А чтобы она не питала надежд. Ты ей нравишься, я это вижу.
- У нее жених есть. В армии. Скоро приедет сюда.
- Жених далеко, а ты рядом.
- Как ты можешь о ней так нехорошо думать, Анка?
- Я о ней очень хорошо думаю, Катя замечательная. Но ты тоже не плох.
- Она мне нравится. Но как-то по-другому, как товарищ, что ли...
- Она тебе - как товарищ, а ты ей - как парень, мужчина. Вот и скажи ей прямо, откровенно. А если духу не хватает сказать, значит нравится не только как товарищ. И я не удивлюсь: она не может не нравиться. Но тогда напиши Жене, расскажи ей все начистоту, пускай и она чувствует себя свободной.
- Она, я думаю, и так свободна.
Анка, откинувшись, взглянула на меня как бы издалека.
- Нехорошо сказал. Выходит, мало ты ее знаешь, Женю, хоть и считаешься мужем.
- Вот именно, считаюсь.
- Опять нехорошо сказал.- Анка вздохнула как будто с разочарованием.- Иди, Катя ждет. Скажи, что у меня голова закружилась.- Она оставила меня и пробралась сквозь толчею к Трифону.
- Чем она расстроена, Анка? - спросила Катя, когда я к ней вернулся.
- Просила, чтобы я повлиял на Трифона, винца тянет сверх меры.
- Что ты! Он пьет меньше других, я за всеми слежу. Тут что-то другое... Ах как жарко, тесно!..
- Выйдем прогуляемся,- предложил я.
- Выйдем.
Мы незаметно оделись и вышли на волю. Холод как будто поджидал нас за дверью, сразу же окружил, постепенно сжимая объятия. Небо застыло, черное, глухое, в тусклых звездах, задернутых реденьким туманом. Застыла тайга, тоже черная и глухая. Кажется, что и жизнь застыла. Лишь тончайший треск, как от пылающих поленьев, наполнял воздух. Катя взяла меня под руку и ознобно вздрогнула, то ли от стужи, то ли от волнения.
- Закрой рот шарфом, а то схватишь простуду.- Я поднял воротник ее шубейки, поправил шарф.