Ох эти примеры, эта рисовка друг перед другом! Конечно же, мы поскидали с себя одежду, конечно же, выбежали натираться снегом...
В палатке стояла толкотня, от обнаженных тел шел пар. Петр, одеваясь, посмеивался над нами: не устояли. Я чувствовал, как в каждую пору вливалась будоражащая душу сила, она рвалась наружу, и мы звучно хлопали друг друга ладонями по упругим спинам.
- Если не захвораю,- сказал "судья" Вася,- то каждое утро стану принимать снежные ванны. Надо поправить пошатнувшееся здоровье.
- Дохляк ты, Вася,-сказал Трифон,-Тебе пора подаваться в моржи. Для закалки. Подождем, не станешь ли кашлять.
Мы были готовы начинать рабочий день и ждали, что скажет Петр.
Он сидел на койке задумчивый и как будто немного растерянный, он как будто не знал, что делать.
Елена лежала, закрывшись одеялом с головой. Иней на одеяле растаял, свернувшись в крупные капли. Елена словно и не слышала нашего шума, нашей возни и оживленности - ни разу не пошевелилась, не взглянула.
Петр сказал нам:
- Идите к Кате Проталиной, она вас покормит. Я скоро буду...
Возбуждение наше улеглось, мы вышли из палатки тихо, с ощущением неловкости, как из дома, где лежит тяжелобольной. Молча шли меж палаток к Катиному вагончику. Пахло в утренней свежести дымком, хвоей, морозом...
Я отстал от группы и вернулся в палатку.
Петр все так же удрученно сидел на койке, с несвойственным для него выражением раскаяния и мольбы. Елена плакала, билась на койке в судорожных рыданиях, невнятно бормоча что-то, выкрикивая сквозь стиснутые зубы:
- Зачем? Зачем мне все это? Почему я? О господи!.. Ненавижу... презираю... Себя презираю!..- различал я отдельные слова.
- Что с ней? - Я присел рядом с Петром.
Он приложил палец к губам - молчи, мол,- и беспомощно развёл руками. Елена услышала мой вопрос; Она широким взмахом откинула с себя одеяло и вскочила, в расстегнутом пальто, шерстяной платок съехал набок, из-под него выбились белыми клоками волосы, лицо бледное, глаза на нем расширились, как у безумной. Мы встали, готовые ко всему. Смотреть на нее было жутковато.
Елена, как слепая, протянула перед собой руки и шагнула к Петру, повисла у него на шее, вдруг ослабев. Долго стояла так, замерев, поддерживаемая Петром. Потом глубоко и шумно вздохнула, отстранилась, и мы увидели ее лицо, омытое слезами, и улыбку, застенчивую и виноватую,- так улыбаются люди, перенесшие кризис, слабо и. жалобно.
- Прости, Петр,- сказала она.- Я сама по знаю, что со мной было, ничего не помню. Но так должно было случиться - подкатывало под самое сердце. Всю дорогу, все дни. И вот... Ты меня не спрашивай ни о чем, ладно?
- Я и не спрашиваю,- ответил Петр, поправляя на ее голове платок, пряча под него белые пряди.
- Идите, ребята,- сказала Елена.- Мне хочется побыть одной.
В вагончике Кати Проталиной мы наскоро перехватили кое-чего и разошлись. Петр направился к тому месту, где устанавливалась пилорама и где шоферы и бульдозеристы, разложив под машинами костры, разогревали моторы.
Я собрал свою бригаду и повел ее на холмы валить лес. Вскоре туда приполз бульдозер. Прибежал быстрый на ногу, нетерпеливый подрывник; он, должно быть, привык, подпаливая взрывчатку, отбегать в укрытие, и движения его были только по прямой, скользящие, как стрелы; он будет рвать корни.
Это была кромка тайги, срезанная обрывистым берегом реки, с величественным строем сосен, с упавшими от старости деревьями, с валежником, с путаницей засыпанных снегом мелких кустов, похожих на шалаши, скупо и жиденько позолоченных солнцем. Мы не раз в пути вторгались в такие дебри и знали, как с ними расправляться...
Я подозвал Леню Аксенова. От холода он подрагивал и сутулился, переминаясь с ноги на ногу.
- Для такой работы пальто твое едва ли пригодно,- сказал я.- В полах запутаешься, упадешь.
- Я их заткну за ремень.- Он подобрал полы и концы их засунул за пояс.- Вот так. По-солдатски.
- Если по-солдатски, то сойдет,- согласился я.- Идем покажу, как обращаться с пилой.
- Уже видел. Не раз.
- Тогда держи ее.- Я передал ему пилу.- Держи крепче, а то вырвется из рук. Начнем вот с этой березы. Трудненько будет нагибаться-то. Пилить начнем с этой стороны, а с обратной сделаешь надрез. Треугольничком. Понял?
- Вполне, сэр. Я парень способный. С воображением. Во мне мятежная душа, в ней поселилось нечто рискованное. Никто не знает, что я могу совершить в следующую минуту, и сам я не знаю. Как видите, мне авторитетного руководителя не хватает...- Он опустился на колено и снизу вверх взглянул на меня, сощурясь, с нескрываемой издевкой, потом поднес пилу к белому стволу, и руки его напряглись, плечи будто окаменели. Береза попалась высокая, но не толстая и была срезана одним прикосновением.
- Что скажет бригадир? - Леня поднялся с колена.
- Для первого раза сойдет, попробуем другую, потолще.
Срезав и эту, он попросил:
- Если позволите, подберусь вон к той красавице.
- Только осторожно, с умом...
- Спасибо за совет.
Мы пролезли по снегу к сосне. Взглянули на комель, а затем невольно - взгляд скользнул по стволу, все выше, выше, запрокинулась голова - к зеленой вершине, врезавшейся в самое небо. Ствол был покрыт бронзовой, сверкавшей на солнце чешуей. Аксенов уже смелее и как-то сноровистее вошел полотном пилы в древесину, от сырых опилок тек смоляной аромат.
- Иди чуть-чуть левее,- подсказал я.
- Ничего! - крикнул в ответ Леня.- Свалится и так.
Пила дошла почти до среза и застопорилась, сосна, наклоняясь, прислонилась к соседней. Пилу зажало, как тисками,- ни вытащить, ни прогнать. Аксенов не понимал, как все это произошло...
- Да, действительно, в твоей душе поселилось нечто рискованное,- сказал я Лене.- До глупости рискованное. Придется выколачивать.
Подошли Илья Дурасов и Серега Климов. Покружились вокруг дерева, потоптали снег, взглянули вверх, где сосны сплелись ветвями, как сестры, которые боялись разорвать объятия и расстаться.
- Надо подрезать вон ту сосну,- сказал Илья.- Она упадет на эту и толкнет ее на землю. Усвоили мою мысль?
Серёга Климов определил с желчной насмешкой:
- Это называется: заплутались в трех соснах. Срамота!
- Пили,- сказал я Илье.
Застрявшую сосну удалось столкнуть. Но, падая, она так вывернула ствол, что искорежила пилу. Аксенов взял пилу в руки - полотно изогнуто, режущая цепь разорвана,- подержал немного, как бы изучая, и осторожно положил на свежий пень.
- Ничего себе начало науки,- произнес он, впервые испытывая что-то вроде неловкости или стыда.- На этом, я думаю, господа, и закончится моя карьера лесоруба.
Жаль, аппарат испортил, это большой урон при нашей бедности...
- Карьера твоя не закончилась, Аксенов,- сказал я с раздражением.- Она только начинается... Илья, отдай ему свою "Дружбу".
- Вот еще новости! А я с чем останусь? Ему подавай пилы, а он будет их ломать? Ишь, хлюст выискался.
- Поработаешь пока на обрубке сучьев, на погрузке, а вечером решим. Отдай.
Дурасов сердито сунул в руки Аксенова пилу, повернулся и полез по снегу туда, откуда слышались шум бульдозера и размашистые всплески падающих деревьев. Аксенов вопросительно взглянул мне в лицо.
- Будешь обрабатывать вот этот участок,- сказал я.- Пилы для нас дороже золота, учти.
- Учту,- сказал Леня, все время щуря свои светлые, со скептической усмешкой глаза.
- Сейчас пришлю двоих ребят на помощь.
- Спасибо. За рыцарское великодушие!
Развязный тон его, наглость, прикрытая иронической улыбочкой, и эта демонстрация превосходства над другими вызывали во мне неприязнь, ярость закипала медленно и тяжело.
- Вот что, парень,- сказал и, придвинувшись к нему,- всю эту бутафорию, что понавешал на себя, следовало перед отъездом сбросить и оставить дома. А уж если не догадался сделать этого там, сбрось здесь. Пока не поздно... Твои замашки для такой обстановки не подойдут. Ты сюда работать приехал, а не состязаться в остротах...
- Всяческие состязания, а тем более в остротах - глупость, простите,- сказал Леня небрежно.- Просто так разговаривают молодые люди моего круга... С вашего позволения, пойду сводить лес на указанной для меня делянке, бригадир.- Он церемонно поклонился, усмехаясь.- Жду обещанных помощников...
- Иди,- сказал я.- Береги пилу. Изволь быть осторожным, а то придавит хлыстом!
Аксенов простодушно засмеялся и полез по снегу к тому участку, который я ему указал. "Вывихнутый парень,- подумал я, провожая его взглядом.- И своего, настоящего, много и чужого, наносного, хоть отбавляй".
Мимо, сердито, прерывисто урча, продирался бульдозер Глеба Анохина. Он то откатывался назад, то опять, как бы набравшись сил, с разбегу врезался в чащобу, рушил белые шалаши из кустов и валежника. Вздымая клубы снежной пыли, машина Анохина подползла к самому обрыву.
Молодая сосна, ровная и изящная, красовалась тут, засматриваясь в зеркало реки; зеленая корона ветвей, чуть припорошенная снежком, подрагивала и искрилась на солнце. Анохин слегка тронул ее ножом, встряхнул, и вниз посыпалось, вспыхивая, золото искр: потом бульдозер, взревев, как бык, уперся в ствол и выдрал сосну с корнями. Она как будто протяжно и жалобно вскрикнула, прощаясь с родным гнездом, где выросла и похорошела, и полетела короной вниз, ударилась о ребристый заснеженный лед и утихла, бездыханная; вешние струи унесут ее, качая, к могучему Енисею.