Катерина Александровна не привыкла к дружбе и была очень сильно занята своими планами, а потому не могла отвечать ни на страстные поцелуи Марьи Николаевны, ни на придирки Ольги Никифоровны. Она держала себя холодно, неприступно и всматривалась в окружающую ее жизнь. В ту бессонную ночь, когда мы застаем ее в приюте, она уже вполне сознавала, что это место в приюте, эта постель в общей спальне будут только станцией, временным помещением для нее. Она видела, что не Гиреева, не Боголюбов, не начальница, не помощницы ведут здесь хозяйственные дела, а в сущности швейцар, кухарка, прачка и вообще прислуга. Они распоряжаются закупкой провизии; они изобретают дешевые обеды; они же берегут белье, посуду и тому подобное или способствуют уничтожению этих предметов. Но кроме хозяйственной части эти люди захватили в свои руки и право наблюдения за нравственностью живущих в приюте: они наблюдают и за детьми, и за помощницами и передают прислуге Боголюбова, Грохова, Гиреевой обо всем происходящем в доме. При помощи сплетен этих личностей Гиреева, Белокопытова, Грохов, Боголюбов и сама Анна Васильевна узнают все, что случается в приюте. Подвергнуться опале этих лиц - значит навлечь на себя неприятности со стороны властей. Катерина Александровна поняла, что ее деятельность должна ограничиться одними полицейскими обязанностями, что она не могла принести никакой пользы воспитанницам, так как не от нее зависело изменить их пищу или дать им лучшее образование или внести разнообразие в их жизнь. Она видела, что и ей самой никогда не освоиться с поцелуями и слезами Марьи Николаевны, с ехидною злобой Ольги Никифоровны или с холодным пренебрежением Анны Васильевны. Она начала задумываться о том, что предпринять, как выйти из этого мирка пошлости и глупости. Покуда в ее голове еще не было никакого определенного плана об исходе, но она уже начинала убеждать себя в том, что она вырвется отсюда при первой возможности, и в ее отношениях ко всем неприятностям нового положения начало проглядывать невозмутимое спокойствие. Так обыкновенно встречают люди жизненные невзгоды, когда они твердо убеждены, что эти невзгоды пройдут. В ее взгляде на все происходившее кругом явился оттенок юмора. Она с улыбкой слушала колкости Зубовой и слезливые излияния Постниковой; она без раздражения выносила презрительные взгляды Анны Васильевны и даже не оскорбилась, когда сын Анны Васильевны назвал ее "милочкой". Молодая девушка еще не знала, как тяжело будет ей сохранять хладнокровие и спокойствие, когда неприятности и обиды будут длиться не день, не два, а целые месяцы и, может быть, года. Но покуда она еще не падала духом. Ее поведение отчасти озадачивало окружающих, и они уже начинали смотреть на Катерину Александровну подозрительными глазами, стараясь узнать, не имеет ли она каких-нибудь слишком близких и важных благодетелей, связь с которыми дает ей возможность не бояться никого. Все знали, что ее определила на место княгиня Гиреева, все видели, что однажды к ней на минуту заехала Глафира Васильевна, и потому предположениям не было конца.
- Она там с прислугой княгини, кажется, знакома, - заметила как-то Анна Васильевна Зубовой, делая пренебрежительную гримасу.
Зубова поняла, что нужно сейчас же навести справки.
- Вы, милая Катерина Александровна, давно знакомы с Глафирой Васильевной? - спросила как бы мельком Зубова, делая самое невинное лицо. - Верно, мамаша ваша дружна была с ней?
- Нет, матушка не была дружна с ней, - ответила Катерина Александровна.
- Так это вашего покойного батюшки знакомство?
- Отец ее не знал…
- Неужели! А она так любит вас, так любит; верно, вы выросли под ее тепленьким крылышком?
Катерина Александровна улыбнулась.
- Я росла в своей семье, - ответила она. Зубова начинала сердиться.
- Странно что-то. Не знакомы, никогда не видали друг друга, а между тем она справляться о вас как о дочери приезжала!
Катерина Александровна ничего не ответила.
- Вы уж очень скрытные, - некстати проворчала Зубова.
- Это вам так кажется, - засмеялась Катерина Александровна. - Мне нечего рассказывать, потому я и молчу.
Вечером Марья Николаевна таинственно шептала Катерине Александровне:
- Кисочка, у вас, верно, есть какая-нибудь тайна.
- Тайна? - удивилась Катерина Александровна.
- Ну да. Утром вы так ловко увернулись от ответов этой противной Зубовой. Я сейчас же поняла, что вы не хотите, чтобы знали о ваших отношениях к княгине.
- Марья Николаевна, вы ничего не поняли, - промолвила Катерина Александровна. - Мои отношения к княгине ограничиваются тем, что я воспитывалась в ее школе, потом попросила у нее места и была определепа сюда.
Марья Николаевна надула свои бледные губы.
- От меня-то, кажется, не для чего скрывать! - воскликнула она. - Вы холодная, холодная! Я вас так люблю, так обожаю…
- За что же, Марья Николаевна? Вы так мало меня знаете.
- Неприступная! - нахмурилась Марья Николаевна и сделала детски-обиженное лицо.
В тот же вечер Зубова говорила Анне Васильевне:
- Прилежаева-то не через служанку княгини попала к нам в помощницы. Ее, кажется, знает сама княгиня. Это просто к нам шпиона подослали.
- Ну и пускай подсылают! - раздражительно промолвила Зорина. - Мне нечего бояться. Я с княгиней сама знакома; мы домами знакомы!
- Да я ведь знаю, Анна Васильевна. Не станет же княгиня вас равнять с какой-нибудь девчонкой, - простодушно заметила Зубова. - Конечно, может быть, эта девчонка и станет сплетничать на вас, да не поверит же ей княгиня.
- Что сплетничать-то? - раздражалась снова Зорина.
- Конечно, нечего! - успокоила ее Зубова. - Разумеется, можно выдумать что-нибудь, да ведь это все пустяки. Если она и станет рассказывать, что вот у вас живет добрейший Александр Иванович, то ведь это будет пустая сплетня. Княгиня сама может убедиться, что он не у вас прописан, что он только в гости к вам ходит.
- Что же вы думаете, что уж и сыну запретят ходить к матери! - воскликнула Анна Васильевна.
- Как можно, как можно! Это ни с чем не сообразно! - распиналась Ольга Никифоровна. - Разумеется, эта девчонка не постыдится утверждать, что он у вас безвыходно живет, что он только для виду прописан на другой квартире.
- Да она разве об этом что-нибудь говорила?
- Нет, нет, не говорила. Но все же, знаете, уж сейчас видно, что она под нас подкопаться хочет.
- Ну, мы еще посмотрим, кто кого выживет отсюда. Я не люблю, чтобы за мною следили! - твердо промолвила Зорина.
- Конечно, конечно, у вас связи-то покрепче! - успокоила ее Зубова.
Обе женщины обманывали друг друга. Зубова намекала на незаконное житье Александра Ивановича у матери для того, чтобы дать понять Анне Васильевне, что и она, Зубова, видит очень хорошо грешки начальницы и только по своей преданности молчит о них. Анна Васильевна гордо заметила, что никто не может запретить сыну бывать у матери, но в глубине души начала сильно тревожиться, вполне сознавая, что не сегодня, так завтра до Гиреевой и до Белокопытовой могут дойти слухи о пребывании мужчины в женском приюте и что, пожалуй, не только ее Александру придется оставить свою мать, но и самой матери трудно будет усидеть на месте.
Катерина Александровна, конечно, и не подозревала, что ее считают шпионом княгини, что ее боятся, но она ясно видела, что с ней обращаются как-то странно. Она не понимала, почему к ней пристают с расспросами Зубова и Постникова, почему Зорина говорит при ней особенно многозначительным тоном о своей силе, о том, что под нее трудно подкопаться, что ее уже пробовали сжить с места некоторые люди, но сами слетали с мест прежде нее. Если бы Катерина Александровна знала все тайные причины этих сцен, то ей показались бы еще смешнее все эти жалкие, пошлые и глупые личности.
Смотря на них, молодая девушка сознавала одно то, что она не уживется с ними, что ей тяжело между ними, и вследствие этого сознания стремилась вырваться из их среды хотя на время, в свободные дни, вырваться в свой уголок, к матери. Этот бедный уголок начинал делаться ей особенно дорогим, особенно милым, и молодая девушка употребила все свои усилия, чтобы в нем дышалось легко и свободно всем, кто заходил в него отдохнуть, а в особенности маленькой Даше, начинавшей не на шутку беспокоить старшую сестру своей бледностью и недетской серьезностью.
III
ЗАТИШЬЕ
Марья Дмитриевна нанимала небольшую квартиру во втором этаже деревянного дома, против школы гвардейских подпрапорщиков. Этот дом уцелел до сих пор. В квартиру вели довольно крутая лестница и галерея. Помещение состояло из трех комнат, кухни и темной передней. Две комнаты выходили окнами на улицу; окна третьей комнаты и кухни выходили на галерею. Марья Дмитриевна не могла оставить за собою все это помещение и потому отдавала две комнаты жилицам, оставив себе третью. Эта комната была в два окна, довольно светлая.
При взгляде на эту комнату можно было сейчас же заметить, что чья-то заботливая женская рука трудилась над ее убранством. Дешевенькая, подержанная мебель была чиста и подновлена; на подоконниках красовались горшки с дешевыми гераниями и белыми китайскими розами; на столе была разостлана белая вязаная салфетка. Все это было бедно, крайне просто, но какое праздничное чувство разлилось в душе Катерины Александровны, когда она окончательно обставила этот уголок!
- Ну, мама, теперь и ты будешь жить как люди! - говорила она, целуя свою слабую, беспомощную мать.
- Пошли тебе господь силы, Катюша! - промолвила в ответ Марья Дмитриевна. - Тяжело тебе будет нас содержать.
- И, мама, что за тяжело? Все работать будем…
- Будем, будем, Катюша, - вздохнула Марья Дмитриевна. - Что-то господь пошлет в награду.