Максим взглянул на склоненную к станку спину Тамары, вздохнул, словно от немого укора, и пошел вдоль токарной линии. Остановился у бездействующего станка. Чей это? Ах, ну да, Николая Пшеничного! Скарга же предупреждал, что тот не сможет явиться на ночную, у него вечером встреча с рационализаторами района. Встреча плановая, отменить нельзя. Из райкома звонили. Ну, к этому не привыкать: парень нарасхват. Интересно, что рассказали ему дружки об их встрече на шоссе? Они наверняка поняли, что Зарембу не запугать. Не таких видел.
Максим быстро прошел узким переходом в складское помещение. Вдоль стен тянулись высокие, как в архиве, стеллажи с ящиками. Здесь складировалась вся дневная продукция: болты, гайки, патрубки, втулки. Заремба начал выдвигать ящики, ощупывать еще теплые после обработки детали. Поднялся на стремянку.
- Ты что там ищешь? - спросил его мастер Скарга, подняв к нему сморщенное, в склеротических жилках лицо. - Может, я помогу?
- Вряд ли вы мне поможете, Иван Мусиевич, - ответил Заремба и вытянул еще одну кассету. - Сейчас все будет ясно.
Это была кассета, в которой хранились наиболее ценные детали - бронзовые втулки для электромоторов. Заремба знал, что эти втулки, или, как их называли, "вкладыши", очень хорошо подходили к автомашине "Жигули" последней модели. По договору цех вытачивал их и передавал централизованным порядком министерству автомобильного транспорта. Поговаривали, что за каждую такую деталь мастера-барышники сдирали с автолюбителей баснословные деньги.
Кассета была наполовину пуста. Кто-то поработал здесь основательно. Трудно ли вынести в кармане или через забор перекинуть "доброму дядюшке" с автостанции? А потом "Жигули" на ночных трассах… "Жигули" на базарных торжищах… "Жигули" возле ресторанов…
Заремба спустился по лесенке, глянул с болью на своего учителя.
- Вот так, Мусиевич, - покачал он головой. - Вы тут ночей не досыпаете, а кто-то на вас хороший бизнес делает.
- Ты о чем, сыночек? - заморгал усталыми глазами Скарга.
- Все о том же. Вкладыши воруют. Веселый у нас цех, Мусиевич. Ох и веселый! Только плясать почему-то не хочется…
Домой Максим вернулся в третьем часу ночи. Присел на кухне, открыл термос, налил себе горячего, еще с утра заваренного крепкого чая. Долго пил, бездумно глядя в пустой угол, и на него постепенно как бы наваливался весь сегодняшний день и вся эта суматошная гремучая ночь с "Жигулями", резцами, эмульсией, вкладышами…
Выключил свет и направился на веранду. Будить Валю не хотелось. Лег на твердый топчан, под голову - маленькую подушку-думочку. Большие окна открыты настежь, в них вливается ранний летний рассвет. Где-то далеко загудел теплоход. Еще раз, еще… Звуки были звонкие, гортанные, будто корабль совершал увеселительную прогулку по Днепру, и ему было досадно, что раскинувшийся по крутым холмам город спит с вызывающим безразличием…
Проснулся Максим от недовольного Валиного голоса. Было уже совсем светло. Дьявольщина, все на свете проспал! Но оказалось, шел только седьмой час.
Валя была в длинной ночной рубашке, волосы растрепаны, лицо со следами несмытой косметики.
- Тебя зовут к телефону! Этот твой неугомонный партийный секретарь. Господи, нигде покою нет!..
Действительно, звонил Сиволап. Поинтересовался, как прошла ночная смена, удалось ли добить "аварийные"? Как чувствуют себя ребята?
- Как после всякой ночной… Задание сделали, но…
- А ты как, в форме? - перебил Сиволап.
- Я вас слушаю, Иван Фотиевич, - пытаясь скрыть раздражение, резковато ответил Максим.
- Хорошо… - Сиволап помедлил, как бы поняв неуместность своего бодрого тона. - Извини за ранний звонок. Надень что-нибудь попараднее и - в партком. Если ложно, прямо сейчас выезжай.
- В театр вроде бы рановато… - хмуро пошутил Заремба.
- Почти угадал, - проговорил с усмешкой Сиволап. - Только сегодня главную роль сыграешь ты сам. Поэтому, прошу, не задерживайся.
Заремба положил трубку. Валентина заметила его крайнее удивление.
- Снова аврал? Когда же вам дадут, наконец, жить по-человечески?
- Нет, тут что-то другое. Похоже, намечается театральное представление. Опять какие-нибудь гости или комиссия по обмену опытом…
2
- Антон Иванович, прилетает доктор Рейч, - сказал по телефону директор института Рубанчук. - Доктор Рейч из Ульма, помните?
- Помню, - тихо ответил Антон Иванович, и Рубанчуку показалось, что в неспешном ответе Богуша промелькнула некоторая растерянность.
Странно… Рубанчук знал про давнее знакомство Богуша с известным ныне западногерманским врачом. Спросил мягко:
- Как чувствуете себя, Антон Иванович? Когда будете в институте? Покажу вам телеграмму от Рейча.
- Сейчас… сейчас приду, Андрей Павлович, - торопливо произнес Антон Иванович, и Рубанчук понял, что в груди Богуша что-то дрогнуло.
Похоже, что его уже ждали. Гардеробщица заранее почтительно открыла перед Богушем дверь. Он вошел в просторный холл, в прохладу высотного дома. Пахло краской и невыветрившейся сыростью, которая еще долго остается в новых зданиях. Грузный, с продолговатым волевым лицом, он шел широким, неторопливым шагом, властно держа голову с поредевшими седыми волосами. Безупречный серый костюм, белая рубашка… Нет, лифт не нужен, спасибо. Он поднимается на третий этаж пешком. Может и выше, если надо.
Гардеробщица смущенно развела руками. Богуш глянул на ее гладко зачесанные волосы, на идеально выутюженный синий халат, и легкая улыбка тронула его губы. Подумал, что эта всегда опрятная женщина сегодня словно специально приготовилась к встрече с ним. Он приветливо кивнул и направился к лестнице. Гардеробщица восхищенно посмотрела ему вслед. Был Антон Иванович орлом, орлом и остался. Хоть и шестьдесят пять ему исполнилось.
Богуш поднялся на третий этаж, вошел в приемную директора. Но тут распахнулись двери, и из кабинета стремительно вылетел Коля Карнаухов. Старший научный сотрудник ослепил своим белоснежным халатом и скрылся в коридоре.
- Заходите, заходите, Антон Иванович, - тут же услышал Богуш голос Рубанчука. Директор был в темно-синем костюме, видно, только что приехал в институт.
- Куда это вы своего адъютанта отправили? - спросил с легким недовольством Богуш. - Пронесся, как метеорит.
- В аптеку, - сдержал усмешку Рубанчук и взял со стола листок бумаги. - Вот, взгляните, великий Рейч вспоминает вас добрым словом.
Богуш читал долго, перечитывал, всматривался, словно хотел за текстом на телеграфном бланке увидеть самого Рейча… Хирург из Ульма. Давнее, очень давнее знакомство. С довоенных времен… "Прибываю двадцать восьмого… Привет доктору Богушу".
Пока Богуш читал телеграмму, Рубанчук несколько раз прошелся в задумчивости по кабинету, потом вернулся к большому письменному столу, блестевшему лакированной поверхностью, и нажал на кнопку.
Вошла санитарка Марьяна, быстроглазая, симпатичная девушка, временно исполнявшая должность секретарши, поскольку сама секретарша - сухая, чопорная дама - была в отпуске.
Марьяна была дальней родственницей Богуша, приехала в Киев поступать в мединститут, но пока работала в институте санитаркой, стаж зарабатывала. Зная, что Антон Иванович, а вслед за ним и другие относятся к ней с ласковой снисходительностью, она позволяла себе с начальством некоторую вольность.
- Гости едут, Марьяна, - Рубанчук озабоченно сдвинул брови. - Зарубежные. Проверь, чтобы профилакторий был чист, как стеклышко.
- И на солнце есть пятна, Андрей Павлович. Давно доказано, - ответила девушка игриво.
- Делай, как тебе сказано, Марьяна, - резко оборвал ее Богуш и, проводив девушку хмурым взглядом, посмотрел на Рубанчука. - Вы что, хотите разместить их в профилактории?
- Да. Пусть поживут над озером, - сказал Рубанчук. - Профессор Полищук выехал из шестого коттеджа, и комнаты свободны. У вас есть возражения?
Богуш неопределенно пожал плечами. Он уважал директора, этого широкоплечего, сильного человека с темно-русым чубом. Ему только сорок два, но как хирург он пользуется вполне заслуженной популярностью среди трансплантологов. Последнее время вынашивает идею окончательно преодолеть барьер несовместимости при пересадках органов. Идея-то, конечно, не новая. И после сенсаций Барнарда столько уж было шума, всемирных "открытий", столько раз человечеству предлагали окончательный рецепт исцеления. Но, в сущности, все оставалось пока на стадии не всегда оправдывающихся экспериментов. Рубанчук, как понимал Богуш, не очень тешил себя надеждой открытия панацеи. Однако кое-что они смогли сделать. В биолаборатории Николая Гавриловича Карнаухова создали новую антилимфоцитарную сыворотку, вещь многообещающую, о которой уже писали в центральной прессе. Судя по последним тестам, с ее помощью удастся продвинуться довольно далеко вперед. А возможно, и нащупать наконец загадочный ключик к раскрытию тайны несовместимости.
- Значит, Рейч… - задумчиво произнес Богуш, теребя в руках телеграмму.
- Он мне в Париже говорил, что помнит вас с войны..
- Любопытно, весьма любопытно, - продолжал Богуш, словно не слышал слов директора. - В годы войны он был рядовым армейским врачом, а теперь гляди, как его вознесло… Хирург мировой величины.
- Бог микрохирургии! Преодолел кризис отторжения в сфере микроциркуляции, - почтительно произнес Рубанчук. - На парижской конференции упоминал два случая успешной операции на капиллярном уровне. Говорил: блестяще получилось.
- Вы уверены, что блестяще? - усомнился Богуш. - Капилляры-то капиллярами, а с лейкоцитами как?
- Об этом нигде ни слова. Наверно, поэтому и ищет с нами контакт. Прослышал, поди, о сыворотке Карнаухова.