Нет, это не пьяная банда. Тут другое. "Хребтину сломаем…" Могут… Все могут… Никого на шоссе. Заремба стоял перед парнями, словно загнанный в ловушку зверь. Мысль его перебросилась к заводу, и он будто увидел наглую ухмылку токаря Кольки Пшеничного. Сцепились на днях, когда тот возле складских стеллажей запихивал себе в карман спецовки дефицитные втулки. "Гляди, законник, чтобы тебе хребтину не сломали!" - пригрозил ему Колька. Он и раньше угрожал: не лезь, куда не следует, а то обожжешься!
Вот, значит, и встретились. Трое на одного… Наглые рожи, угрожающие взгляды. Будто те бандиты из напоенных горячей влагой джунглей. Дай таким оружие - не остановятся ни перед чем. Они словно наслаждались, чувствуя сейчас свою власть над ним, не испытывая ни малейшего страхе перед безоружным человеком.
В груди Зарембы вдруг вспыхнула слепая ярость. Перед глазами снова запылало далекое зарево. И снова послышался голос Орнандо: "Продержаться… Надо продержаться…" Если бы Орнандо был здесь. И его ребята из охраны. И хлопцы из цеха. И все наши…
Не думая, двинулся прямо на них. Если ждать нападения - сомнут.
Они как-то растерянно расступились. Очевидно, поняли, что схватка с Зарембой добром не кончится. И уж во всяком случае не будет легкой расправой над безоружным.
- Прочь с дороги! - резко крикнул он и пошел прямо по шоссе.
- Иди, иди! - выкрикнул ему в спину тот, в белой майке. - И за велосипед не хватайся, все равно раньше нас у КП не будешь! Ножками топай, вот так, ножками!
Он заколебался.
- И не думай жаловаться, законник! Все равно ничего не докажешь, - прохрипел другой парень, и Заремба, обернувшись, увидел в его руке увесистую железную штангу. - Топай, тебе сказали! А будешь трогать рабочих - голову оторвем!
Законник!.. Вот теперь все стало предельно ясно. Колькины дружки, по его указанию выследили, перехватили. Законник! Любимое словцо Пшеничного. Ну, что ж, сейчас выбора не было, и он пошел по шоссе. В тот же миг стукнули дверцы, взревел мотор, и колеса грузно покатили по гравию. Из открытого окошка донесся хриплый голос:
- Не забывай, законник! Мы еще встретимся!
Машина рванула с места и помчала к городу. На шоссе стало тихо. Заремба возвратился на место своего падения, отыскал велосипед. Как ни странно, он оказался целым. Только цепь соскочила с задней шестеренки. Заремба принялся натягивать ее. Не сразу получилось. Каждое движение отдавалось в боку жгучей болью, и левая рука словно онемела. Пальцы были непослушными, чужими.
Когда, с трудом нажимая на педали, подъехал к знакомой будке КП, лейтенант Петрушин будто ожидал его. В кителе, с белой кобурой на боку, стоял он возле своей ярко освещенной стеклянной храмины.
- Ты что это там ночевать вздумал? - спросил он с легкой подозрительностью в голосе. - Пять часов киснуть в болоте!
- А ты все сечешь. Молодец! - невесело похвалил его Заремба.
- Служба. Куда денешься…
В тоне Петрушина было самодовольство. Ему нравилось, что заводчане помнят и уважают его. Один начинающий поэт даже стихи написал про него в заводской многотиражке. Дескать, в деле дерзок, смел, отчаян, спуску не дает подонкам, в городе и у окраин слышен голос его звонкий… Почему звонкий - это не уточнялось, голос у Петрушина был как раз сипловатый, тихий, но было приятно читать о себе художественное слово.
Услышав о происшествии на шоссе, лейтенант строго свел брови, подумал, потом оглядел со всех сторон замызганный велосипед, будто хотел еще раз убедиться, что именно эта машина стала объектом бандитского нападения.
- Говоришь, "Жигули"? - переспросил деловым тоном Петрушин. - Разыщем мерзавцев. Номерок их я себе записал. - Он похлопал рукой по планшету на боку. - Еще издали их засек. Слишком уж гнали. Взял на прицел своего "локатора" - машинка эта у меня, скажу тебе, безотказная! - вижу: действительно, мчат, словно в космосе. Не остановились, когда я им дал сигнал. Вот и пришлось взять на карандаш.
- Бандюги! - вскипел Заремба. - Повидал я таких…
- Где ж это? - с улыбкой переспросил Петрушин.
- В загранкомандировке. Там, где вода теплее. В джунглях. Шинный завод мы им строили. - Заремба начал успокаиваться. - Славные там ребята, но бедность… Дороги, понимаешь, у них никудышные, скаты за неделю летят, а другого транспорта нет. Вот мы и построили им завод. Кстати, и наш завод поставлял им оборудование.
- Хорошо подзаработал? - откровенно спросил Петрушин.
- Да я не зарабатывать ездил, хотя и в этом меня не обидели, - отмахнулся Заремба. - Хотелось посмотреть, как люди живут на другой половине шарика. Что такое - Латинская Америка?.. Ну, а как увидел их халупы разнесчастные… А потом этих мерзавцев с американскими автоматами…
- Да, опасный народ, - сделал вполне резонный вывод Петрушин, невольно поправляя на себе ремень с оттягивающей его кобурой.
Заремба подумал, лицо его помрачнело.
- А эти, думаешь, менее опасны? - кивнул он в ту сторону, куда умчались "Жигули". - Ожирели, оскотинились, за лишнюю сотню товарища угробят. Таким поперек дороги не становись, не пожалеют.
- Так ты им что - поперек дороги стал?
- Их-то я как раз и не знаю. - Заремба перешел на деловой тон: - Хорошо, что ты записал их номер. Задержать их нужно.
- Основания какие?
- Они же меня нарочно в кювет сбили. Чудом спасся.
- Сбили - не сбили - доказывать надо. Может, ты сам свалился… Это такая публика, что свои права качать умеет. - Он поднял руку. - Минутку подожди, сейчас кое-что уточню. - Он поднялся к себе в стекляшку, позвонил куда-то, поговорил и снова вышел к Зарембе. - Я навел справку. Машина принадлежит Савращуку. Не знаешь такого?
- Нет. У себя не держим. Завод сволочей не любит.
- Ну, не весь завод одинаковый, - задумчиво произнес лейтенант. - Ты вот что… Фамилию эту запомни и при случае постарайся уточнить, где следует. Конечно, мы этому Савращуку на хвост наступим. Не скоро он сядет в свой драндулет. Только мне кажется… - Петрушин немного передвинул вперед кобуру. - Нехорошим здесь пахнет. Если ты им вправду где-то дорожку перешел, гляди в оба.
- Справимся, - твердо отрубил Заремба. - Теперь я с ними по-другому поговорю.
Домой подкатил совсем поздно. Жил он, как говорят, в примаках. Каменный дом над Днепром окружен огромным садом. Тесть Максима, тоже из заводчан, из бывших руководителей, сумел к своему пенсионному рубежу сколотить надежную копейку и соорудить эту красностенную виллу, к которой точно подходило старое английское выражение: "Мой дом - моя крепость".
Сейчас в крепости не видно ни огонька. Тишина. Максим подумал, что Валя, очевидно, еще в театре, на работе. Тесть, Порфирий Саввич Курашкевич, вояжирует по кавказским курортам. А Степа, дальний родственник тестя, конечно, спит в беседке после изнурительной работы в саду.
Поставив велосипед под сараем, Заремба направился к крыльцу. Взгляд его зацепился за что-то сваленное горой посреди двора. Доски - не доски… Да это же кирпич. Днем, наверно, привезли самосвалом и сбросили прямо вот так. Торопились, видать, по всему двору раскидали.
"Снова у тестя прибыль", - подумал Заремба и ощутил ноющую боль в левой руке, ушибленной при падении. Вечное доставание, выбивание, устраивание, перепродажа - как все это надоело Максиму! Говорил однажды со своим тестем напрямую: "Вы же полковник в отставке, Порфирий Саввич, у вас за спиной столько славных дел, вы после войны поднимали наш завод. А теперь одна забота - нагрести побольше. И все вам мало, мало!.."
Максим поднялся на крыльцо, хотел отпереть ключом дверь, но понял, что она незаперта. Значит, жена дома. Нашел ее в темной комнате, возле приоткрытого окна. Слабый огонек сигареты дрожал в ее руке.
- Ты что это притаилась? - встревожился он и потянулся к выключателю.
- Не нужно… не зажигай… - устало отозвалась Валя.
Он сел в кресло возле нее. Было трудно молчать, и спрашивать тоже. Так и сидели в темноте, в полном одиночестве. Наконец он не выдержал. Мир кончается, что ли? Ну, болеет Света, значит, надо лечить, спасать девочку. Все дети болеют… Перемелется…
- Ничего не перемелется, - сказала сдавленным голосом Валентина и положила ему на колено горячую ладонь. - Мне звонили в театр, чтобы я завтра явилась в клинику.
- Звонили? - насторожился Максим. - Но это еще ни о чем не говорит. Ты же сама просила, чтобы они сообщали…
- Вот они и сообщили.
- Стало хуже?
- Был консилиум.
- Ну?
- Не знаю.
- Может, ничего страшного? - У Зарембы прорвалось раздражение. - Неужели этот твой Рубанчук не в состоянии…
- Не "мой"! - бросила глухо Валентина. - И чтобы я больше этого не слышала!
Он начал ее успокаивать. Речь ведь не о прошлом, не об их отношениях… Главное - это его институт, специалисты высшего класса, которые проводят операции по пересадке органов. Недаром и Порфирий Саввич так настойчиво добивается, чтобы Светочку оперировали именно здесь, у Рубанчука, вернее, в хирургии Антона Ивановича Богуша.
- Ты ничего не знаешь, - перебила мужа Валентина. - Ты даже не представляешь, какие у них отношения.
- Отношения?.. О чем ты?
- У моего отца с этим Богушем. Отец раньше никаких дел с ним не имел, называл его предателем… Они вместе воевали… Кажется, плен, концлагерь…
- Погоди, ты путаешь! Твой отец закончил войну полковником…