- Знаешь, - обратился он ко мне, - что Катюша придумала? Скажи по душам: не худо на стол собрано? Поесть и без мяса хватает? Ну, а на что мы зверя сейчас пойдем убивать? Ясно: не от нужды, а так, охотничьи души отвести, успокоить. Катюша и насоветовала: "Повытаскивайте, говорит, изо всех патронов пули и ступайте. Еще лучше: пальнете - зверь ускачет, а вам досады больше, вроде промахнулись". Это ее бобрушки разжалобили…
- Бобрушки не бобрушки, - отнекивалась Катюша, - а зачем летом зверя убивать? И законом это запрещено.
Мне сразу понравилась эта мысль - с холостыми патронами провести ночь на солонцах. Вся прелесть охоты сохранялась, а никчемного уничтожения зверя и в самом деле не хотелось.
- Правильно! - поддержал я предложение Катюши. - Так и сделаем.
- Только вот что, милый, - серьезно сказал Алексей, - возьмись-ка ты сам повытаскать пули. На себя не надеюсь, - могу оставить одну.
Стало совсем весело. Поговорили о возможных приключениях на нашей необычной охоте, вроде встречи с медведем…
Алексей вдруг заторопился.
- Ну, давай отдыхай, - сказал он, вставая. - А я побегу на завод, вернусь пораньше, сразу в тайгу поплетемся.
И все же не вытерпел, чтобы не рассказать еще историю:
- В третьем году, в эту же пору летом, пошел я за Чепкыр - болотце там есть, - троелистки нарвать на лекарство. Хорошая трава - сорок болезней излечивает. Прихожу. Лужица - так, небольшая, а троелистка жирная, сочная, потянешь ее из воды, как струна лопается. Хожу, шлепаюсь вокруг лужицы, все покрупнее троелистку выискиваю. А возле этой лужицы кочкарник, осока - во! - до плеча доходит. Прогалина неширокая - ельники с боков ее стиснули, пересечешь ближний ельничек, на бугорке в бору балаган, в нем я и переночевать задумал. Ну, рву троелистку. Вдруг натыкаюсь - след! Через кочкарник и прямо к лужице. На грязи копыта отпечатались: здоровенный сохатый ходит. И должно быть, часто погуливает - местами даже тропки протоптаны. Эх, думаю, жаль, нельзя стрелять в эту пору вашего брата. Да, по правде, я и пришел-то без ружьишка.
Поскребло у меня на душе, да ладно - нарвал травы, ушел в балаган. Время к вечеру. Чай поставил варить. От нечего делать березу срубил, снял бересту. Катюше туесок под варенье лажу. Посвистываю. Гляжу, подъезжает к балагану объездчик Иван Терентьевич. Поздоровались. Слез он с лошади, расседлал ее, стреножил: пусть, мол, попасется.
"Ну, ты что, Алеха?" - говорит.
"А что? Ничего. Пришел троелистки набрать. Ночь на вольном воздухе пересплю".
Сидим. Чай распиваем, про зверя разговариваем.
"Вот, говорю, в эту лужицу сохатый повадился ходить. Следы свежие. На ночь от гнуса ходит спасаться".
"Врешь?" - не верит Иван Терентьевич.
"Не вру. Пойдем посмотрим".
Убедился Иван Терентьевич.
"Я его, говорит, ночью свалю".
"Вот те на! - думаю. - Еще объездчик". Поспорил я с ним. Да куда! Он на своем: "свалю" да "свалю", мне, мол, можно. Так и ушел к болоту, а я спать улегся.
Ночь. Небо запасмурилось. В лесу темень. Костер горит. С елок мох над огнем сосулями свесился, от костра горячим воздухом тянет, мотает мох, как ветром бороду. Чудно. И не спится мне, все про зверя думаю: вот он из ельника выходит, головой трясет - комара отмахивает, вот бредет по кочкарнику, осока шевелится; вот подходит к лужице, бух в нее! Вода всплеснулась, зверь фыркает, сопит, голова над водой что бочонок торчит… Эх, на прицел взять!.. Темень, да ничего, не промахнулся бы… Вдруг слышу: бах! - выпалил Иван Терентьевич.
Вскочил я, а сердце так и мечется. Думаю: "Эх, поди, напугал только зверя. Стрельнул мимо".
Подходит Иван Терентьевич. Со штанов вода течет, на голяшки трава намоталась - берег топкий, он на корточках сидел, до пояса его в грязь и засосало.
"Слава богу, слава богу!" - говорит.
"Свалил?" - спрашиваю.
"Свалил, - говорит. - Слава богу, слава богу!"
Отдохнул, обсох у огня.
"Я тебе, говорит, Алешка, четвертую часть и печенку должен. Ты мне на зверя указал. Рассветает - пойдем свежевать".
Я ему: "Не по закону ты сделал, и доли твоей мне не надо".
Он: "Разрешение я оформлю. Вот тебе честное слово! Знаю сам. Помоги вытащить".
Рассветало. Приходим к лужице. Ясное море, он, оказывается, сослепу своего коня понужнул. Угодил ему прямо под лопатку…
- Ну, я отправился, не то опоздаю, - прервал свой рассказ Алексей.
Я вышел на крыльцо вместе с ним. Он взял меня за руку и, оглянувшись на дверь, сказал:
- Вот что, милый, Катюша-то на тебя обижается.
- За что? - встревожился я. - Чем я мог обидеть ее?
- Мы с тобой друзья, живем попросту, - притянул он меня к себе поближе, - а Катюша вроде как в стороне. Ты ее даже на "вы" называешь: ей это обидно.
- Алеша! Что ж в этом обидного? "Вы" - уважение к женщине.
- Не в этом сила, - перебил меня Алексей, - может, не так я сказал, может, не обидно ей, а горько, что ли…
Теперь я понял, и мне стало самому горько и стыдно.
Я вытаскивал пули из патронов, Катюша прибиралась на кухне, видимо куда-то очень спеша. Никогда она так не гремела посудой, как в этот раз. Наконец шум стих, и Катя появилась в горнице, на ходу вытирая полотенцем руки. Она что-то хотела мне сказать, да засовестилась и отвернулась.
- Катя, ты чего испугалась? - подтрунил я. - Первый раз, что ли, меня увидела?
Но как-то неуверенно выговаривалось первое "ты".
То же самое получалось и у Катюши. Кое-как она решилась.
- Попить захочешь, - неуверенно сказала она, - возьмите на кухне молоко. Я кринку в ведро с водой поставила. Сама неподалечку схожу.
- Ты надолго, Катя? Не то я снова спать на сеновал уйду.
- А чего тебе на сеновал? Сейчас и в избе прохладно. Ложись на кровать и спи.
И, радуясь, что твердо выговорила "тебе", она убежала.
Меня одолевала скука. Пули из патронов я вынул, и больше делать было нечего. Я вышел на крылечко, сел на ступеньку.
Возле меня, на песке, широко раскинув лапы, лежал мохнатый серый кот. Проплутав где-то всю ночь, он теперь нежился на пригреве. Я покликал:
- Васька, Васька! Кис, кис, кис!
Васька быстро поднял голову, вытаращил круглые желтые глаза, но, сообразив, что кличут его от нечего делать, откинулся снова на песок, вывернулся вверх животом и прикрыл лапкой нос. Дескать, идите лучше спать и другим не мешайте.
Так я и поступил.
Проснулся я после полудня, когда вернулась Катюша. Она тотчас принялась готовить обед. Все у нее было припасено с утра, оставалось только расставить на столе посуду да сварить на таганке уху из налимов. Я взялся ей помогать, стал чистить картошку. Катюша на шестке между двух кирпичей, поставленных на ребро, разводила огонь. Когда щепки разгорелись и пламя дружно охватило котелок, Катюша села рядом со мной на скамью.
- Чего я тебя спрошу, - начала она, по-ребячьи побалтывая ногами, - да не знаю, как начать. Только, чур, про наш разговор никому не рассказывать. Такая у меня затея: вздумала я потихоньку от Лешки грамоте выучиться…
- Грамоте? Вот умница. А почему потихоньку? Неужели Алеша препятствует?
Катюша сокрушенно смотрела на меня: "Ничего-то вы не поняли".
- В том и затея, - объяснила она, - чтобы он пока не догадывался. Вот я второй месяц тайком и бегаю. Лешка - на работу, я уберусь - и к подружке. Хорошо она грамотная. Началось-то ради смеха, а теперь твердит мне одно: "Не оставляй свою затею". Так вот, как вы думаете?
- Катенька, - серьезно сказал я, - да за такую затею тебя расцеловать следует.
Катя расхохоталась.
- Ну, это-то чего! Нет, вы скажите… скажи, - поправилась она, - на чем мне надо будет остановиться?
- То есть как остановиться? - не понял я.
- Да ведь нельзя же мне без конца учиться! Я тебя и задумала спросить.
- А ты учись, Катя. Учись без конца. Коли взялась, так зачем же тебе останавливаться?
- Ну-у, - разочарованно протянула Катюша, - так-то мне все говорят. Что толку из этого? Это не совет. Никакой из меня доктор или инженер не получится. Да и не хочу я инженером быть. А ты бы мне сказал, сколько самое большее для дома надо грамоты.
Переспорить ее было трудно. И я пошел в обход:
- Смотря чему ты уже научилась.
Катюша с готовностью побежала на кухню, где-то на полке погремела посудой и принесла тетрадку, бережно обернутую газетой.
Раскрыв тетрадь, я увидел крупные буквы, чуть ли не в медный пятак величиной, со всех сторон измятые, как утильные консервные банки. Они тесно лепились в строчку, иногда даже взбираясь друг другу на плечи. Разрывов между словами почти не было. Писала Катя так, как говорила, - сплошь и рядом встречались сибирские словечки и обороты речи, орфографические ошибки…
И все-таки все это было здорово!
Я несколько раз перелистал тетрадь. Катюша с тревогой наблюдала за выражением моего лица. Тогда, прикинувшись совершенно равнодушным, я сказал:
- На этом останавливаться рано. Даже для дома мало.
- А как же я совсем была неграмотной?
- Зачем же ты тогда вздумала учиться?
- А если письмо написать захочу? - защищалась Катюша.
- Ну и не напишешь. Гляди, у тебя сплошные ошибки.
Катюша недоверчиво повела бровями.
- Все слова получаются понятные.
- А написаны неправильно.
- Да как же неправильно, когда все понятно? Подружка каждый раз сама проверяет.
Я высказал Катюше свои сомнения в грамотности ее подружки и поинтересовался, почему бы ей, Катюше, не пойти учиться в школу для взрослых.