Снег растаял давно. Прошлогодняя опавшая хвоя и мелкие сучья шуршали под ногами. Вернее, только под моими ногами: Алексей двигался удивительно легко и бесшумно.
Всю ночь мы не спали, балагурили. Я объяснял Алексею строение молекулы воды, потом перешел на закон всемирного тяготения, а под конец попытался вкратце пересказать "Угрюм-реку" Вячеслава Шишкова.
- Выдумка, видать, славная, только… - поморщился Алексей, - как у тебя получается - ни складу ни ладу… Весь интерес пропадает. Хочешь, я расскажу, как меня, парнишкой еще, в тайге балаганом давило?.. Занятная произошла история.
Да…
Поехали мы в тайгу кедровый орех добывать. Собралось нас пятеро: два брата и две сестры из одной семьи, а я, пятый, чужой к ним примазался. Все молодежь, один Афонька малость постарше.
Лошади у меня не было, зато Афонька своих две взял, ну и вышло, что добычу на семь частей делить надо. Мне плевать на это - первый раз ехал орех добывать, больше интерес заманивал, чем доходы, а вот Афонька обрадовался такому случаю: "У меня, говорит, арифметика простая: шесть седьмых теперь получаю, а была бы у тебя лошадь, мне только шесть восьмых досталось бы. А лошадям все равно, что пять, что шесть раз в тайгу сходить - хвост не отвалится". Потом всю дорогу дразнил меня "пешеходом". И смешного-то в этом ничего не было: все мы, после того как колесная дорога кончилась, шли пешком, а на лошадей только харчи и всякий инструмент таежный вьючили. Да уж такой язык был у парня, - как зацепит какое-нибудь слово, потом полгода не спускает.
Выехали мы поздно; как ни старались пораньше выбраться, а только-только в паужин со двора тронулись. То потничок у седла худой окажется - подлатать надо, то подпруга не дотягивается - ремешок натачиваешь, или вдруг туесок со сметаной потечет - переливать в другой приходится. Сборы в тайгу - дело серьезное. Вот забудешь, к слову, ложку взять, ну и приходится после чумачком из бересты суп хлебать. А по осени и бересту-то отодрать не скоро удастся.
Да…
Не доверял нам Афонька, сам все проверил.
"Ну ладно, говорит, кажись, ничего не забыли, складай на телегу".
До Уватчика доехали еще засветло. Свернули с дороги, в распадочек заехали и на ночевку устроились. Разожгли костер и спать вокруг улеглись. Вдруг Афонька пошарил в кармане и говорит:
"Ах, пятнай тебя, забыл ведь трубку-то! На опечек, видно, положил, когда веревку подвивал, там она и осталась".
Нам смешно, а ему хоть плачь: очень к трубке привык. Полежал, повздыхал наш Афонька, глядим, натянул обутки и подался. И что же ты думаешь? Тридцать километров за ночь взад и вперед отмахал, а на заре с трубкой обратно вернулся.
Отправились дальше. Встречается нам на пути объездчик, узнал Афоньку, спрашивает:
"В какую тайгу, Афоня, идешь?" - "В Чепкыр".
Удивился я. Сперва промолчал, а как стали на хребтик подыматься, я и говорю Афоньке:
"Да ведь в Чепкыре всегда народу полно, бабы из города пешие ходят. Мы же в Черный хотели идти?"
Афонька мне: "Дурак ты, Алешка, да мы ни в Чепкыр, ни в Черный не пойдем, а в Красном шишковать будем. Объездчик-то, Иван Терентьевич, знает, что я в худую тайгу не пойду. Спросит кто-нибудь его: "Куда, дескать, Афонька пошел?" Он и скажет: "В Чепкыр". Ну и пускай себе на здоровье в Чепкыре шишкуют, нам зато в Красном будет хорошо. Там у меня добрый ключик спрятан".
- Как это: ключик спрятан? - перебил я Алексея.
- Ну-у? Будто ты не знаешь, как в тайге воду прячут? - недоверчиво спросил Алексей.
- Нет, не знаю, - признался я.
- То-то! - лукаво подмигнул Алексей. - Погоди, дойдет дело - скажу.
От Уватчика до Красного километров двадцать пять, больше не будет. Тропа до сворота на Мангулай хорошая, торная. Ну, а там половину этого расстояния пришлось без дороги пробираться. Проволынились мы тут порядочно. В пади бурелом такой, что пешой не пробьшься.
К вечеру только кое-как дошли до Красного. Глядим: шишки - черно, как вороньем кедры залеплены. Афонька прямо скачет от радости.
"Видал, говорит, какая рясная шишка? И ни души нет. Тайга-то сухой слывет, никто в нее и не заходит. Куда человек без питья? Теперь пойдем воду искать".
Петька с девчатами остался сумы разбирать, а я потащился с Афонькой. Пехотинку с собой захватил. Одно ружье и было на всех.
Отошли мы от табора шагов триста, остановился Афоня, пошевелил ногой мох и говорит:
"Будто как здесь. Два года в Красном не был. Запамятовал. А ну, поковыряй…"
Взял я сук, стал мох разворачивать. Слышу, и вправду вода под мохом журчит. Маленький ключик. Да ведь что: прямо из-под земли бьет. И тут же опять в землю уходит, бот ты его и найди!
"Это хорошо, - радуется Афонька, - а я думал, что не сыщу. Теперь смотри, Алеха, чтобы одной дорогой к воде не ходить, не то тропа промнется. Будем уезжать, опять завалим".
Пошли обратно. Только отвернулись от ключа, Афонька цап меня за плечо и шепчет: "Стреляй, стреляй! Медведь".
Сдернул я пехотинку с плеча, заложил боевой патрон, а сам дрожу: что греха таить, перепугался. Расстанавливаю сошки, а сам как есть ничего не вижу.
"Ну, смотри, Алеха, - гудит мне на ухо Афоня, - промахнешь - не уйти. Задерет".
И нож из-за пояса тащит. В жар меня бросило.
"Да не вижу я, Афоня. На-ка, стреляй сам", - бормочу и сую приклад ему в руки.
"Эх, милый, - говорит Афонька и пальцем вперед тычет. - Вот же он, на колодине".
Стоит на выворотне бурундук на задних лапках и стручок какой-то лущит. Афонька прямо со смеху лопнул.
"Ну, герой!" - говорит.
Ночевали под открытым небом. Замерзли, как тараканы. Чуть рассвело, принялись балаган себе ладить.
Накололи из сушняка пластин штук двенадцать. Натаскали. А там просто: забили в землю две березовые рогули, на них слегу положили, односкатником, пластины поставили, а сверху четверти на три моху навалили. Грунт в тайге, надо тебе сказать, прямо пакостный. По колено мох, а под мохом щебенка. Земли вовсе нет. Били, били мы с Афонькой рогули, никак не лезут - хрустит камень, а не раздается. Так мало-мало заткнули, одно что пластинником нажало здорово - с мохом пудов сто будет. И готово.
Выспались в ту ночь как следует. Тепло в балагане: кругом защита, а спереди костер горит. Даже однорядками не закрывались. Раненько утречком, пока похлебка варилась, Афонька пару киев сделал.
- Что это за кий? - спросил я Алексея, представляя себе бильярдный кий.
- Совсем простой инструмент: лиственничный чурбан на пуд и больше весом, а в него на шпонку черен врублен, метра два-три длиной. Вроде молотка получается, - объяснил Алексей. - Да, так вот, вышли мы из табора, Афонька и говорит: "Ты, Алеха, поздоровее, бить будешь со мной, а остальные шишку собирать". - "Ладно, мне все равно", - отвечаю, а сам едва кий на плече держу.
Подвел меня Афонька к кедрине. Не толстая - сантиметров на двадцать пять. "Теперь, говорит, воткни черен в мох поглубже, положи чурбан на плечо да с размаху и чкни в дерево. Только смотри не промахнись".
Ну, думаю, держи карман - промахнусь! Первым рыбаком был, на бегу харюза острогой закалывал.
Надулся, отвел чурбан подальше, чтобы разгон был сильнее, и долбанул по кедрине. И что бы ты думал? В самом деле промахнулся! Да что получилось-то: чурбан с размаху вниз потянул, черен из мха вырвался да концом в правое ухо мне и въехал. Я, понятно, с ног долой. Афонька хохочет, заливается: "Ну как?" - спрашивает. "Ухо, кажись, оторвало". - "Нет, говорит, два у тебя на месте, а третьего и не было".
Поднялся я с земли, гудит голова, будто толще стала впятеро.
"Ну ничего, - уговаривает Афонька, - у меня первый раз еще хуже было. Давай я теперь ударю, а ты гляди, куда шишки падать будут. А то в мох влипнут - не найдешь".
Стукнул Афоня по кедрине, а я кверху смотрю, шуршит где-то по веткам, будто птица летит, а ничего не видно. Только вдруг как вырвется шишка из хвои да прямо в лицо мне, даже слезы выступили. А плакать стыдно; чувствую: проверку мне делает.
"Видел, куда шишка упала?" - спрашивает Афоня.
"На нос. Да отскочила", - говорю, а сам схватил ее с земли, да и пустил Афоньке в спину.
"Молодец, пятнай тебя! - похвалил Афонька. - Злости много, добрый таежник будешь".
- Но дереву это вредит? - спросил я. - Бить по живому стволу таким тяжелым чурбаном.
- Вредит, конечно, - отозвался Алексей. - И теперь с этим борются. А я же тебе, как было, рассказываю.
Да…
Попривык я, попадать научился. Афонька бил по толстому кедрачу, а я молодняк околачивал. Девчата с Петькой шишку собирали.
Вот уже чего бы проще, шишку подбирать, а тяжелое это дело. Весь день согнувшись ходишь, сбоку на лямочке котомка привешена, вниз тянет. Наберешь в нее ведра два-три - в большой мешок ссыпаешь. Набьешь мешки доверху, а вечерком к табору в сусек стаскивать надо. Первые дни было хорошо: близко, а потом с полкилометра и далее таскать приходилось. Шишка тяжелая, вроде картошки, а главное, дорога по тайге плохая: бурелом, ноги в мох по колено уходят и холку сквозь мешок режет здорово.
Поработали мы так недели две, холоднее стало, утренники каждый день падали. Зато шишка легче пошла. Чуть стукнешь, так и сыплется. И серы меньше на шишке: орех суше. Все бы хорошо, да случилось кряду две беды.