Но вот однажды вместе с ветром в комнату залетел вначале один, а потом и второй, и третий комар. Ничего, конечно, особенного в этом не было. И в прежние годы с наступлением тепла комары залетали в комнату, суетливо кружились вокруг лампочки. Но то были обыкновенные луговые комары, к которым все давным-давно привыкли и не очень-то обращали на них внимание. А эти удивляли своими размерами, размахом крыльев, окраской. Были они, наверное, величиной с палец, ядовито-зеленые, длиннохвостые. Екатерина Матвеевна поймала одного на ладонь, показала Афанасию:
- Гляди, какие гости.
- Да уж гости, - вначале улыбнулся было Афанасий, а потом призадумался: - Что-то не нравится мне все это.
Екатерина Матвеевна отпустила пленника и поторопилась закрыть окошко, потому что комары ринулись на свет зажженной лампочки настоящими полчищами.
Всю ночь они не давали Афанасию и Екатерине Матвеевне покоя, шуршали на потолке, бились в оконное стекло, забирались даже на кровать. Афанасий не выдержал и среди ночи ушел досыпать на печку, но комары доставали его и там.
Утром Екатерина Матвеевна, кое-как выгнав непрошеных гостей веником, занавесила окошко марлей, но это не помогло. Комары тут же густо облепили ткань, пробирались в щели и опять кружили под потолком. Афанасий с досады плюнул и, толком не позавтракав, повел к морю поить Горбунка. В эти утренние часы море было, как всегда, нежно-голубым, просторным. Афанасий немного успокоился, пошел поровней, потише. Но вскоре его смутила прибрежная волна, какая-то подозрительно темная, будто гнилая. Афанасий вначале никак не мог разобраться, что это такое, но когда подошел поближе - все понял. За ночь неисчислимые сонмища комаров утонули в море, и теперь их гнало волною на берег, выбрасывало на песок, почерневших и слипшихся. Горбунок опустил было морду к воде, потянул ее раз и другой, жадно вздрагивая ноздрями, но потом отпрянул и с удивлением посмотрел на Афанасия.
- Что, брат, не по душе? - вздохнул тот.
В ответ Горбунок вздрогнул всей кожей, переступил с ноги на ногу, а потом, словно чувствуя какую-то свою вину, опять послушно припал губами к воде. Афанасий пришел ему на помощь. Он поднял с земли оброненную кем-то ветку краснотала и начал отгонять ею комаров от того места, где Горбунок пил. Помогало это не очень, но Горбунок был терпелив и непривередлив. Отфыркиваясь и поминутно вздыхая, он пил и пил морскую воду, хотя и чувствовалось, что сегодня она ему не всласть. Афанасий похвалил его, почесал холку, но, когда они выбрались на тропинку, дал себе зарок больше Горбунка в море не поить. По крайней мере, пока оно не очистится и не просветлеет.
Комариное нашествие повторялось теперь каждый вечер, едва зажигались в домах огни. Староозерцы пробовали было вначале с комарьем бороться, затянули окна всевозможными сетками и марлями, понакупали даже липучек. Только комар не муха, на липучки не садится, не липнет, гудит и вьется под самым потолком, пугает своих грозным видом.
Одно хорошо - зеленый этот комар не кусался, не жалил. Староозерцы оценили такое его поведение по справедливости и вскоре просто-напросто перестали обращать на него внимание, привыкли. Крестьянин, он спокон веку любую невзгоду переносил терпеливо и даже иной раз, облегчая себе жизнь, посмеивался над своею бедою. Староозерцы, следуя этому правилу, нарекли морского комара за зеленую окраску селезнем и на этом окончательно успокоились. Тем более что и без комаров забот у них хватало. И главная теперь, конечно, была связана с пастбищем для скота. В прошлом году, когда море только заполнялось, староозерцы кое-как перебивались, гоняли коров в леса, перетерпели зиму кто на старых запасах, а кто покупая сено в верховьях реки. А в этом году выдохлись. Леса вокруг Старых Озер в основном хвойные - травы в них кот наплакал. Летом еще, куда ни шло, коровы за день наедались, а вот чтобы заготовить лесного сена на зиму - об этом не могло быть и речи. Один за другим начали староозерцы сбывать коров и потихоньку приспосабливаться к магазинному молоку, за которым ездили теперь в город. Но его там тоже было в обрез, своим городским жителям не хватало, и староозерцы частенько возвращались домой с пустыми руками. С весны, правда, Иван Алексеевич дал команду выписывать колхозникам молоко на ферме. Но потом эту затею пришлось оставить: планы по молоку из месяца в месяц не выполнялись. Оно и понятно: жиденькая лесная трава - это тебе не луга. Староозерцы начали роптать, выговаривать Ивану Алексеевичу на каждом собрании, хотя и понимали, что он тут ни при чем, море - не его затея. Но ропот этот, видимо, подействовал, потому что в одно из воскресений вдруг завезли в староозерский магазин целую машину голландского сгущенного молока в блескучих пузатеньких банках. Мужики, нахваливая Ивана Алексеевича, тут же приспособились закусывать им вино, а женщины распивали со сгущенкой чай, наловчились даже варить рисовый молочный суп. Получалось, конечно, не так, как на домашнем молоке, но вполне терпимо, съедобно. Встречая Ивана Алексеевича где-нибудь на колхозном дворе, женщины ехидно посмеивались, задевали его:
- Не жизнь у нас пошла, Иван Алексеевич, а малина. Коров не доим, а молочко едим!
В ответ Иван Алексеевич вроде бы шутливо грозил пальцем, но на самом деле мрачнел и отходил в сторону. Понять его нетрудно. Только начал было колхоз как следует вставать на ноги, и вот на тебе - подрубили под корень, завели море. Обретенные же леса, судя по всему, Ивана Алексеевича особенно не радовали. Строевой лес заготавливать в них для нужд колхоза не разрешали, а гонять туда стадо в пятьсот голов и далековато и не за чем. Ни травы там стоящей, ни водопоя. Море ведь совсем в другой стороне. А без воды, известно, для скотины не жизнь. К тому же пасти такое стадо в лесу трудно. Разбредутся коровы по кустам и оврагам, после попробуй собери их, ни один пастух не справится.
Прошлую зиму Афанасий выкормил Красавку еще луговым, заготовленным впрок сеном, а нынче, как только началось лето, завел разговор с Екатериной Матвеевной:
- С коровой что будем делать? Продавать?
Екатерина Матвеевна сразу пригорюнилась, поникла, а потом начала уговаривать Афанасия:
- А может, как-либо прокормим?
- Как? - уже строже спросил ее Афанасий.
- Ну, по кустам травы насобираем, по оврагам. Как люди, так и мы.
- Много ли насобираешь ее по оврагам, - вздохнул Афанасий, но разговор прекратил, молча соглашаясь с Екатериной Матвеевной.
Расстаться с Красавкой ему было еще обидней, еще горше, чем Екатерине Матвеевне. И не столько потому, что Красавка - корова на редкость хорошая, молока дает по двадцать литров в день, сколько потому, что не может теперь Афанасий, человек еще при здоровье и силе, заготовить какие-то сто пятьдесят - двести пудов сена, накосить его, как в прежние годы, в лугах.
Но коль решили корову оставить, то пришлось Афанасию и Екатерине Матвеевне купить в магазине пару новых серпов, от которых признаться, они уже успели порядком отвыкнуть, и собирать ими траву по непролазным ежевичным кустам.
Николай, приехав в Старые Озера в одно из воскресений, сразу обратил на это внимание, поворошил во дворе подсохшую траву, но ничего не сказал, затаился. Афанасий тоже смолчал, не желая расстраивать Екатерину Матвеевну, хотя сказать Николаю кое-что хотелось…
К июлю Афанасий и Екатерина Матвеевна заготовили маленький, хилый стожок сена, поставили его на огороде под навесом и опять загоревали. Погода стояла жаркая, трава везде повыгорела, да и где ее напасешься на всех? Теперь ведь каждый, у кого осталась корова, как только выпадет свободная минута, сразу идет с попоною и серпом в леса, жнет траву по таким кустам и оврагам, куда раньше никто и не заглядывал.
А Николай, оказалось, таился не зря. Недели через две перед Афанасиевым двором вдруг остановилась громадная машина, груженная доверху сеном. Из кабины выскочил Николай и, давая какие-то распоряжения шоферу, тут же кинулся открывать ворота.
- Подожди немного! - придержал его Афанасий.
- Почему?
- Да потому…
Николай едва заметно усмехнулся и, обойдя Афанасия, широко распахнул одну створку ворот. Она громко вскрипнула, ударилась об угол сарая. Афанасий перехватил ее на лету, легонько толкнул назад и встал в проеме ворот:
- А я сказал - подожди!
- Перестань, отец, - уже не на шутку взорвался Николай. - Соседи же смотрят.
- Вот именно - смотрят, - ответил Афанасий, давно заметив, что из ближайших домов вышли мужики и наблюдали за ними. - И что о нас с тобой подумают?
- Что?
- А то! Скажут: вот у Афанасьева сына в руках транспорт, деньги, так он всем и обеспечивает отца, а нам помощи ждать неоткуда!
- Но не могу же я снабжать сеном всех! Сам подумай!
- Конечно, не можешь! Но вот иди и объясни мужикам, что луга ты отнял у всех, а сено привозишь только мне!
Желваки у Николая на лице заходили ходуном, он кинул взгляд исподлобья на соседние дворы, а потом резко скомандовал шоферу:
- Разворачивай!
Тот недоуменно начал дергать машину с места на место, с трудом разворачивая ее в узенькой улочке, пробуксовывая в песке и обдавая Афанасия разгоряченной июльской пылью. Николай уже на ходу вскочил на подножку и с такой силой хлопнул дверцей, что Афанасий невольно вздрогнул, словно от неурочного близкого выстрела.
Когда машина скрылась за деревьями, Афанасий закрыл ворота на засов и устало присел на порожке. К нему вышла Екатерина Матвеевна, наблюдавшая за всем этим происшествием из окошка, минуту постояла молча и тихо, а потом вдруг не выдержала и заплакала. Афанасий не утешал ее, потому как и сам готов был сейчас заплакать, несмотря на пожилые свои годы…