- Правда, Боря? - сквозь слезы улыбнулась Валентина.
- Правда.
Без матери на кухне стало как-то неуютно, пусто, казалось, она вся нахолодала, отсырела. Сервант, холодильник, табуретки и вообще все вещи как будто сдвинулись со своих мест и теперь стояли в растерянности и недоумении.
Приехав осенью, мать первым делом побелила на кухне. Это в городской жизни привыкли делать ремонт раз в два-три года. Побелят из пылесоса потолок, оклеят новыми обоями стены, покрасят полы, окна и живут до следующего ремонта, хотя на кухне иногда копоти в палец. Николай с Валентиной тоже так жили. А вот мать в деревне белила на кухне почти каждый месяц. Отдышавшись несколько дней после дороги, она купила в хозяйственном магазине щетку, долго выпаривала ее в ванне, жалея, что не захватила из дому свою, уже бывшую в работе, и принялась наводить порядок. Побелила раз, потом второй, чуть добавив в мел синьки, вымыла окна, полы, полила на серванте зачахшую было фиалку. Мать цветы любила. Дома у них и на подоконниках, и на столе, и даже на лежанке - везде цветы: огонек, кактус, столетник, китайская роза. Каждый свой день мать начинала с того, что вытирала запотевшие за ночь окна и поливала цветы. Она и здесь, в городе, не изменила своей привычке. Окна у нее всегда сияли, протертые до синевы специально заведенной тряпочкой, и фиалка вскоре ожила, а через месяц на ней появились бледно-розовые, величиной с двухкопеечную монету цветочки. Мать не могла нарадоваться на нее и даже отсадила для себя, для дома, небольшой росточек.
- Я, пожалуй, пойду, - поднялся Борис.
- А может, посидишь еще немного? - стала просить его Валентина.
- Нет, пойду. Завтра трудный день.
- Да, конечно, - пошел провожать его в коридор Николай.
Он подал Борису плащ, шляпу, открыл дверь, но в последний момент не выдержал и, оглянувшись на Валентину прямо спросил:
- И все-таки, есть надежда?
- Есть. Анализы неплохие.
- Ты на операции не будешь?
- Нет, у меня своя работа.
Николай смутился, работа у Бориса действительно иная, с живыми он дела не имеет.
- Позвони завтра.
- Позвоню, часа в два. Ждите.
Легко, по-спортивному Борис стал спускаться по ступенькам вниз, словно старался как можно скорее уйти от Николая, от его расспросов и просьб.
Познакомились они с Борисом в армии в самом начале службы. Сержантская школа, в которую они попали, только формировалась, и у нее еще не было необходимого запаса учебных макетов, всевозможного снаряжения, техники и даже постельных принадлежностей. Поэтому в первый же день, едва успев переодеть, новобранцев увезли в поле к громадным скирдам соломы, где они должны были набивать матрацы. Стояла уже поздняя, дождливая осень. Машины к скирдам не доходили, и солдаты, выстроившись цепочкой, таскали матрацы к узенькой проселочной дороге. Здесь, идя друг за другом, они впервые и разговорились. А потом сержант неожиданно оставил их вдвоем караулить матрацы до глубокой ночи, потому что машины где-то застряли в непролазной черноземной грязи.
Забравшись в скирду соломы, Николай с Борисом не очень зорко несли свою первую солдатскую службу, больше разговаривали, вспоминали гражданскую жизнь. Вернее, вспоминал и разговаривал Николай, а Борис слушал и лишь в самом конце обмолвился, что он детдомовский и что родители его погибли во время войны.
Николай написал про Бориса матери, и она, частенько присылая посылки, вкладывала туда что-нибудь специально для него: то домашние коржики, то горсть тыквенных семечек, то шерстяные самовязаные носки, хотя в армии их носить не полагалось.
Приехав в город, мать с Борисом быстро подружилась. Случалось, они засиживались на кухне допоздна, обсуждая бог знает какие вопросы. Мать умела его разговорить…
Неожиданно на ходиках, висевших над холодильником, открылась дверца, оттуда выглянула крошечная кукушка и прокуковала один раз. Час ночи. Пора было ложиться, ведь неизвестно еще, какой завтра выпадет день, но Николай все сидел и сидел на кухне, слушал, как бойко и весело постукивают ходики. Было так тихо, что иногда ему даже казалось, будто он слышит, как внутри часов копошится в своем гнездышке кукушка, готовясь опять выглянуть из окошка и отсчитать истаявшие, убежавшие куда-то в ночь, в неизвестность минуты.
Часы эти привезла из дому мать. Она часто любила рассказывать, что купил их когда-то, еще до войны, отец в подарок ей на день рождения. Полтора года часы шли исправно, не опаздывая и не забегая вперед, но во время бомбежки они остановились. Сколько помнит Николай, часы висели на гвоздике в каморе, затянутые пылью и паутиной. Знай, конечно, он, что внутри этих часов прячется кукушка, им бы несдобровать. Насчет всяких гнезд в детстве Николай был большой охотник. Но он не знал, и часы благополучно довисели до того дня, когда Николая начали уже интересовать не гнезда, а всякие машины и механизмы. Возился с часами он долго, но все-таки пустил их. Правда, кукушка вначале кричала как-то хрипло и даже несколько раз ошибалась, но потом исправилась, и часы из каморы опять перекочевали в дом.
За долгие годы одинокой жизни мать привыкла к ним и вот, уезжая на зиму в город, каждый раз брала с собою. Ночью ей не надо было вставать с кровати, зажигать свет, тревожить Сашу, с которым она спала в одной комнате, - кукушка всегда будила ее в пять часов своим веселым утренним криком. Николай несколько раз пытался было завести разговор насчет новых современных часов с боем, но мать всегда отказывалась, шутила:
- Вот помру, тогда…
Кукушка опять выглянула, торопливо и, как показалось Николаю, почему-то испуганно прокричала два раза и спряталась. Он выключил на кухне свет, прошел в спальню и осторожно, стараясь не разбудить Валентину, лег. Вначале думал, что не уснет, что неотвязные мысли о материной болезни будут мучить его до самого утра. Но все-таки уснул, должно быть, одолели его усталость и тревога.
Приснился Николаю плачущий ребенок. Как будто сидит он на лугу под кустом лозы и плачет. То ли кто его обидел, то ли он заблудился и никак не может найти дорогу домой. Николай подходит к нему, берет на руки и несет к речке, чтоб переправиться на ту сторону, в село. Но лодки возле берега не оказывается. Тогда Николай начинает кричать, надеясь, что кто-нибудь в селе его услышит и перевезет, а уж там ребенок успокоится. Но никто не выходит на берег, кажется, все село вымерло, опустело. Николай понимает, что кричит он совсем напрасно, что помощи ему не дождаться. Напрасно плачет и ребенок…
* * *
Утро занялось чистое, светлое. Из-за домов, из-за водохранилища встало по-апрельски веселое, радостное солнце. На березе возле подъезда пел свою утреннюю ежедневную песню скворец. Шумливые воробьи то и дело налетали на балкон к кормушке, которую еще зимою по настоянию Сашки сделал Николай, склевывали там одно-два зернышка и куда-то уносились. За ночь, казалось, все в природе еще больше помолодело, ожило после долгой беспробудной зимы.
Валентина, собираясь на работу, подошла к Николаю, наблюдавшему возле окна суетливую весеннюю жизнь, спросила:
- Может, мне остаться?
- Не надо, - ответил он, - иди. Чем ты поможешь?
Валентина постояла рядом несколько минут, молча и тихо. Потом едва слышно коснулась его плеча.
- Ну что ты, Коля? Поправится…
Он промолчал. Что сейчас об этом говорить. Через несколько часов все будет ясно.
- А ты останешься? - стала складывать в сумку какие-то бумаги Валентина.
- Я останусь.
- Тогда отведи Сашку, а то я опаздываю.
- Хорошо, - пообещал Николай.
С осени, как только приезжала к ним мать, Сашка в садик не ходил. Спал он тогда вволю, часов до десяти, потом поднимался, и начиналась у них с матерью своя, особая жизнь. Дружно позавтракав и помыв посуду, они отправлялись гулять в парк, где было понастроено множество всяких домиков, качелей, лежал громадный камень, который стерегли три вырезанные из дубовых колод богатыря. Гуляли они до тех пор, пока Сашка не уставал качаться, летать на самолетах, ездить на оленях и верблюдах. Николай, слушая вечером Сашкины рассказы, иногда говорил матери:
- Балуешь ты его.
- Балую, - улыбалась она. - У него возраст сейчас такой, побаловаться. Не все же время под барабан ходить.
Это она про детский сад. Один раз видела, как воспитательница там в барабан стучит, а детишки по кругу ходят - зарядку делают. Расстроилась, помнится, чуть ли не до слез. Ну что это, говорит, за жизнь такая, как солдатики.
А Сашка, он парень ушлый, почувствовал слабинку и командует бабушкой, как хочет. Надоест в парке гулять, тянет в лес за железнодорожную линию или, и того хуже, на водохранилище - рыбу ловить. Николай несколько раз видел: стоят с удочками на берегу, ловят.
Он начал будить Сашку. Тот долго что-то мычал спросонья, ворочался с боку на бок, наконец свесил с кровати худые, все в синяках ноги, спросил:
- Бабушка не вернулась?
- Нет, - ответил Николай, толком не зная, как объяснить, почему и откуда не вернулась бабушка. - Давай собираться.
Сашка стал натягивать колготки, потом рубашку. Николай попробовал было ему помочь, но Сашка не дался, объяснив, что бабушка делает все не так. Николай отступил, стал ждать, немного с удивлением наблюдая за сыном. А тот, уже окончательно проснувшись, ловко, одним махом обул ботинки, завязал бантиком шнурки и повел Николая на кухню, совсем по-матерински приговаривая:
- Давай перехватим что-нибудь.
- Завтракать ведь в садике будешь, - невольно улыбнулся Николай.
- Какой там завтрак! Каша одна.