Следует отметить, что социально-психологический тип, воплощенный в образе главного героя "Повести непогашенной луны", не был для творчества Б. Пильняка абсолютно новым. Рисуя коммунистов в романе "Голый год" (1921) в виде обобщенно-символического образа "кожаных курток", писатель воспроизводил точку зрения политически неграмотной массы, не умевшей видеть за внешними "революционными" атрибутами реальных, "живых" людей. Сам же автор в романе стоял на иной позиции, стремясь дифференцировать этот "мифологический" образ, перевести его в конкретно-исторический план, проникнуть во внутренний мир революционного деятеля. Одним из героев "Голого года", чей образ можно рассматривать как "набросок" образа Гаврилова в "Повести…", является Архип Архипов. Кроме "Повести непогашенной луны" данный социально-психологический тип получил развитие и в образе Ивана Москвы, героя одноименной повести (1927).
При этом нужно отметить, что мотив "кожаной куртки" все же незримо присутствует и в "Повести непогашенной луны": здесь также намечена оппозиция твердого, организованного - и мягкого, аморфного. Суетливой мещанской массе, карикатурно изображенной в зарисовках городских сцен, противостоит фигура Негорбящегося человека с "твердым голосом". Но Пильняк не стремится к альтернативному выбору между двумя именно этими "полюсами". Лучшие люди его рассказа - Гаврилов, Попов и другие - это люди, в чьих характерах "общественное" и "личное", "сознательное" и "подсознательное" сочетаются естественным образом. Характерно в этом смысле определение "командарм-ткач", данное повествователем Гаврилову. Обнажившееся под действием хлороформа подсознание Гаврилова показывает насколько слиты в его личности "личное" и "общественное": его обрывочные реплики - сумма всего главного, что было в жизни, которая цельна и едина и не может быть разорвана на "большую" и "малую".
В рассказе звучат размышления повествователя, в которых Гаврилов предстает "человеком из легенды", "который имел право и волю посылать людей убивать себе подобных и умирать". Подобный образ, как показывает автор, сложился в массовом, обыденном сознании, романтизировавшем полководца. Заметим, что в разговоре с Негорбящимся человеком Гаврилову явно навязывается тот же "железный" образ; предлагается, чтобы свои поступки он подчинял некоей принятой роли - маске. Именно маска (в буквальном смысле) явилась прямой причиной смерти героя. "Организм, не принимавший хлороформа, был хлороформом отравлен". Название медицинского препарата становится символом "отвердения", "омертвления" жизни - превращения живого в мертвое (или в живое лишь по видимости). Тем самым Б. Пильняк по-своему откликается на драматические проблемы общественной жизни, которые отразятся в творчестве А. Платонова, М. Булгакова и ряда других писателей.
Следует указать на своеобразную перекличку "Повести непогашенной луны" с произведениями А. Малышкина первой половины 20-х годов. Так, контекст, с помощью которого Б. Пильняк воссоздает образ "железного" командарма гражданской войны, ассоциативно связывается с некоторыми эпизодами "Падения Дайра" А. Малышкина. Проблема соотношения двух эпох - героического прошлого и современности - приближает рассказ Б. Пильняка к рассказу А. Малышкина "Поезд на юг".
Можно отметить известное сходство рассказа с произведениями М. Булгакова середины 20-х годов. Так, один из героев Б. Пильняка, профессор Кокосов, многими чертами характера напоминает профессоров Персикова и Преображенского (соответственно из повестей М. Булгакова "Роковые яйца" и "Собачье сердце", написанных раньше, чем рассказ Б. Пильняка); возможно, не случайна перекличка фамилий "Кокосов" - "Персиков". Детально, с множеством медицинских подробностей, написанные сцены операций в "Повести непогашенной луны" и в "Собачьем сердце" также вызывают стилевую перекличку Б. Пильняка и М. Булгакова.
Примечательно, что интерес Б. Пильняка к медицинским проблемам прослеживается и в других его рассказах 20-х годов (см., напр.: Пильняк Б., проф. Федоровский. Дело смерти//Новый мир. 1928. № 2).
Верность
Впервые - литературный альманах "Писатели - Крыму", М., 1928.
Вошло в изд.: Пильняк Б. Собр. соч. М.; Л., 1929. Т. 5. Простые рассказы.
Печатается по изд.: Пильняк Б. Избранные рассказы. М., 1935.
И. Крамов говорит о рассказе "Верность": "Пильняк рисует не столько портрет человека, сколько портрет времени. Герой рассказа лишен ясно очерченной индивидуальности, зато время очень индивидуально. Черты его обозначены яркими красками - образ получился хоть и несколько плакатный, но далеко не лишенный выразительности. Человек вписан в этот образ как один из его штрихов, не очень значительных. […] В сущности, перед нами притча, заканчивающаяся, как и положено, назиданием. Ради него и написан рассказ. Автор сопоставляет судьбу человека, жившего всеми страстями своего времени, с одним-единственным, но решающим событием его жизни - рождением сына от любимой женщины. Перед этим событием меркнет и даже до известной степени теряет значение все то, что наполнило его существование смыслом и содержанием, - сходки, тюрьмы, борьба. […] Пильняк касается острых проблем, но он неточен в мысли, в постановке вопроса. Притче его решительно не хватает конкретности - в ней нет характера, образа, который мог бы придать значение и вес замыслу. […] Но в этом рассказе видно и то, что привлекло читателя к Пильняку. Он очень живо и непосредственно ощущал перемены, сдвинувшие с места время, пере тряхнувшие быт. Ощущение эпического размаха событий, потрясших Россию, пропитывает каждую строчку Пильняка. И рассказ у него чаще всего превращается в фрагмент грандиозной фрески, которую он пытается создать. Фреска эта - новая, революционная Русь. […] Рассказы Пильняка как бы стремятся стать романами. Их распирает материал. Чаще всего они напоминают отрывок из большой вещи" (Крамов И. В зеркале рассказа. Наблюдения. Разборы. Портреты. М., 1979. С. 63–65). Говоря об общих принципах новеллистики Б. Пильняка, И. Крамов употребляет понятие "эстетика фрагмента", полагая при этом, что данная жанрово-стилевая тенденция оказалась "неплодотворной для литературы в целом" (там же, с 66).
Андрей Платонович Платонов (Климентов) (1899–1951)
(Комментарии составила Н. И. Дужина.)
Первые рассказы А. Платонова появились во время гражданской войны в газетах "Воронежская коммуна", "Красная деревня", "Огни", в журнале "Железный путь". В 20-е годы вышли сборники повестей и рассказов Платонова: Епифанские шлюзы. М., 1927; Сокровенный человек. М., 1928; Происхождение мастера. М., 1929.
Усомнившийся Макар
Впервые - Октябрь, 1929, № 9. Повторно: Литературная учеба, 1987, № 4.
Печатается по тексту последней публикации.
После публикации "Усомнившегося Макара" критика предъявила А. Платонову обвинения идеологического порядка: неверие в реальные возможности пролетарского государственного аппарата, преувеличение его бюрократических извращений, анархическое бунтарство против самого пролетарского государства (см.: Корабельников Г. Журнал "Октябрь" в реконструктивный период//Октябрь. 1930. № 5–6).
Наиболее резким отзывом на публикацию рассказа была статья одного из лидеров РАППа Л. Авербаха "О целостных масштабах и частных Макарах". Статья выражала характерное для тогдашней общественной мысли мнение об абсолютной противоположности личного и общественного. "Личное" было синонимично "ячеству", "шкурничеству", "себялюбию", "приоритету индивидуализма над коллективизмом". С этих позиций Авербах упрекал писателя в "анархической антигосударственности", противопоставлении города деревне; государственного, "научного" человека Льва Чумового - простому мужику Макару Ганушкину; общегосударственного дела - частной жизни отдельного человека: "Мы "рожаем" новое общество. Нам нужно величайшее напряжение всех сил, подобранность всех мускулов, суровая целеустремленность. А к нам приходят с проповедью расслабленности! А нас хотят разжалобить! А к нам приходят с пропагандой гуманизма! Как будто есть на свете что-либо более истинно человеческое, чем классовая ненависть пролетариата, как будто можно на деле проявлять свою любовь к "Макарам" иначе, как строительством тех новых домов, в которых будет биться сердце социалистического человека, как будто можно быть действительно человеком иначе, как чувствуя себя, человека, лишь частью того целого, которое осуществляет нашу идею" (Авербах Л. О целостных масштабах и частных Макарах//Октябрь. 1929. № 11. С. 16).
В примечании от редакции, подписанном А. Фадеевым, М. Шолоховым, А. Серафимовичем, говорилось: "Редакция разделяет точку зрения т. Авербаха на рассказ "Усомнившийся Макар" А. Платонова и напечатание рассказа в журнале считает ошибкой" (Октябрь. 1929. № И. С. 164).
О побудительных причинах такого заявления можно судить По письму А. Фадеева к Р. С. Землячке (декабрь 1929 г.): "Я прозевал недавно идеологически двусмысленный рассказ А. Платонова "Усомнившийся Макар", за что мне поделом попало от Сталина, - рассказ анархистский…" (цит. по кн.: Шешуков С. Неистовые ревнители. М"1984. С. 244).
Современное литературоведение подходит к рассказу Платонова с иных позиций.
По мнению Л. Ивановой, Платонов правильно воспринял "пафос преобразования социалистической эпохи". Он "видел прогресс социализма в конечном прогрессе человеческого духа, а его смысл - не в разъединении, а в объединении двух начал: "целостных масштабов" и "частных Макаров", далекого и близкого, абстрактного и конкретного, умственного и физического труда, - в праве человека быть не только исполнителем, частью целого, но и думающим активным индивидуумом, способным решать и отвечать за свои решения" (Иванова Л. Творчество А. Платонова в оценке советской критики 20–30-х годов//Творчество А. Платонова. Воронеж, 1970. С. 178).