Она стоит, слегка запрокинув голову, на шее ее возле ключицы бьется голубая жилка, от волос пахнет солнцем и морем. Влажные губы ее полураскрыты, и Поляков осторожно целует их.
Она глядит на него с удивлением, с грустью, будто прислушивается к себе, и вдруг смаргивает слезы.
- Не надо, - говорит он. - Ну чего ты?
- Не знаю, - уткнувшись в его гимнастерку, шепчет она. - Мы так мало знакомы.
- Мы тысячу лет знакомы, - говорит он, - я будто и жил, чтобы встретить тебя.
Она долго молчит, пряча лицо у него на груди. Наконец говорит:
- Гимнастерка твоя порохом пахнет.
- Нет, чистую выдали, когда демобилизовали.
- Все равно пахнет... А ведь тебя могли убить там! - восклицает она, подняв заплаканные глаза.
И разжимает кулак, в котором лежит запотевшая гильза.
Я посмотрел на фотографию и отвел глаза.
Вот оно - прошлое. То, о чем я забыл и уже не вспоминал, ожило. Впрочем, мое ли это прошлое? Я ли тот юный лейтенант, который бежал тогда по солнечной лестнице? В самом деле, неужели это все было, и было со мной? Нет, ничего этого не было.
Она все еще держала фотографию. Аккуратно обрезанную с одного края ножницами. Знакомую мне фотографию. Я тоже был снят тут - стоял рядом, заломив пилотку, выпятив грудь, увешанную медалями. А сейчас торчал только мой локоть. Все остальное отрезано ножницами.
- Ты похожа на свою мать, - сказал я.
Да, она похожа на мать. Но еще больше на меня. Было бы смешно сомневаться - она моя дочь.
Я долго ждал ребенка. Многие годы у нас с Леной не было детей, и оба мы немало страдали из-за этого. А ведь в общем все, что люди вкладывают в понятие "счастье", у меня было. Все. Жизнь одаривала меня иногда даже большим, чем я ждал от нее. Мне везло, и оттого, наверно, у меня было немало завистников. Чудаки, они и не знали, как я завидовал им, потому что у них были дети! Дом мой казался мне пустым, безжизненным. На шкафах, на книжных полках Лена расставляла детские игрушки. Вид их, ненужных, мертвых, может быть, и успокаивал Лену, но меня приводил в уныние. Я не любил эти игрушки, но молчал. А в это время где-то росла моя дочь. Я тосковал о детях, а она бегала по земле, и я не слышал ее шагов.
Мне не хотелось вспоминать о том времени и о той женщине тоже не хотелось вспоминать. Я давно ее забыл, и вспоминать о ней незачем.
У нас мог быть ребенок. Я никогда не думал, мог ли у нас быть ребенок, но у нас мог быть ребенок. И вот она... сидит рядом - ее и моя дочь.
Она все еще держала фотографию. И рука ее дрожала.
- Спрячь, - сказал я.
Неверными пальцами она засунула фотографию в чемоданчик.
- Давно приехала?
- С двенадцатичасовым.
- Голодна?
- Что? - спросила она.
- Голодна, спрашиваю? Ела что-нибудь?
- Ела, - сказала она, отвернувшись.
Ничего она не ела. Я свернул к набережной, остановился у "Поплавка".
- Идем.
- Я ела, правда, - сказала она.
- Прекрасно. А я нет. Вылезай.
Она вылезла и чемоданчик вытащила тоже.
- Не украдут. Оставь.
Покраснев, она положила его на сиденье.
Одернув платье, опустив голову, косолапя, будто старалась спрятать стоптанные свои босоножки, она шла рядом со мной по длинному залу, уставленному столиками. Зал был пуст, только у буфета официанты равнодушно смотрели, куда мы сядем. Сидели мы у окна, над самой водой.
Она положила руки на скатерть, но сразу же убрала под стол.
- Не стесняйся, - сказал я.
- Я не стесняюсь, - ответила она, снова покраснев.
- Ну и прекрасно. Что есть будешь?
- Ничего... Кашу какую-нибудь.
- А может, бифштекс? Или шашлык? Впрочем, вот - цыпленок-табака.
- Что?
- Цыпленок-табака. Ты ела когда-нибудь цыпленка-табака?
Она рассердилась:
- Я все ела. Вы не думайте, я не такая уж деревенщина.
- Ничего я не думаю. Будешь цыпленка?
- Нет.
- Значит, кашу? Ну, кашу так кашу. Манную по-гурьевски? Или тоже ела по-гурьевски?
- Ела, - упрямо сказала она. - У вас очень большие познания в гастрономии.
- Да, немалые.
Я заказал ей кашу, а себе двести граммов коньяку и икру.
Ела она нехотя. Посмотрела, как я налил коньяк в рюмку, как выпил. Я поймал ее взгляд, и она опустила глаза. Наконец отодвинула тарелку.
- Вкусно? - спросил я.
- Так себе, - сказала она. - Мама лучше умеет.
И снова пристально посмотрела на меня. И снова я увидел ее настороженные, прищуренные, дерзкие глаза. Но я не хотел вспоминать о ее матери и расспрашивать о ней не хотел. Незачем копаться в прошлом.
Она осмелела, она уже не прятала руки под стол и не опускала глаз под моим взглядом.
- Почему вы меня ни о чем не спрашиваете? - сказала она.
- Спрашиваю: хочешь ли есть, вкусная ли каша? Как не спрашиваю? Спрашиваю.
- Я не о том. Вы прекрасно понимаете.
Она дерзко смотрела на меня, дерзко и в то же время жалко, будто боялась, что я обижу ее.
- Вы не знаете, как я стремилась сюда. И боялась. Две ночи не спала, чуть не вернулась с полдороги... Нет, я не то что-то говорю... Я хочу сказать, что у меня никогда не было отца...
Она говорила и тыкала вилкой в ладонь,
- Положи вилку, - сказал я.
Она положила.
- Почему вы нам не писали?.. Я понимаю... вы не думайте, я все понимаю... конечно, у вас семья, другие дети, наверно... Я все понимаю... Но почему вы никогда не вспомнили обо мне? Неужели вам не интересно было?.. Неужели вам было все равно?..
- Успокойся, - сказал я. - Я не знал ничего о тебе. Не знал, что ты родилась. Ты неправильно информирована...
- Не знали? - Она испуганно смотрела на меня.
- Нет.
- Значит, только сейчас узнали?
- Да.
- Ну и ладно, ну хорошо. Пусть так, - сказала она упрямо, - вы, может, думаете, что я не ваша дочь? Но я знаю - вы мой отец.
- Наверно, - сказал я. - Я же не отрицаю этого. Но согласись, все так неожиданно, давай поговорим спокойно...
- Я говорю спокойно... - сказала она. - Я только удивляюсь, почему вы ни о чем не спрашиваете.
- О чем спрашивать? Сижу и думаю, что теперь с тобой делать.
- Ничего не надо со мной делать.
Она мне нравилась своей искренностью и в то же время раздражала. Не знаю чем - то ли голосом, в котором был вызов, словно обвиняла она меня в чем-то, то ли взглядом, где были и недоверие и дерзость.
- Тогда я спрошу вас, можно?
- Спрашивай.
- Вы рады, что я приехала? Только правду, пожалуйста, говорите... Я не обижусь, все пойму, не думайте...
Я подавил улыбку. Рад не рад. Не то это чувство. Я просто растерян.
- Конечно, - ответил я.
- Неправда, - сказала она. - Вы же ничего не знаете обо мне... Я же чужая вам... Как можно радоваться тому, о чем не имеешь представления?.. Вы любили мою маму? - спросила она вдруг.
- Вот об этом не будем разговаривать, - сказал я.
- Почему? Я хочу знать...
- Не надо ничего тебе знать!
- Значит, не любили, да?
- Оставь!
- А я думала, без любви дети не родятся, - сказала она.
- Ты зачем приехала? Выяснять, как родятся дети? Зачем ты приехала?
- Может быть, мне не нужно было приезжать? - спросила она.
- Глупый это разговор. Столько лет я ничего не знал о тебе. Столько лет! Неужели мать послала тебя выяснять отношения? Я не отказываюсь от тебя. Я готов тебе помогать. И раньше мог бы. Жить ты приехала? Оставайся. Или деньги нужны? Пожалуйста, дам денег. Но для этого необязательно тебя присылать, мать могла бы и написать. Нужны вам деньги?
Она, прищурившись, смотрела на меня. Усмехнулась, вынула из кармана три рубля, положила на стол.
- Это за кашу и за ваш коньяк. Тут хватит... - встала и пошла через зал к выходу.
"Дура! - Я разозлился. - Ну и характер!" Но это был мой характер. Мой - тут уж никуда не попрешь. Себе хуже сделаю, а гордость свою покажу.
Я расплатился и вышел. Она стояла у самой воды, бросала в реку камешки.
- Учти, я этого не люблю, - сказал я и сунул ей трешницу.
- Не возьму.
- Бери!
- Нет, - сказала она так, что я понял - не возьмет.
- Ну и прекрасно, - я полез в машину. - Садись.
Она села, сказала:
- Если можете, отвезите меня на вокзал.
- Значит, уедешь?
- Да...
Я пожал плечами. Она сказала:
- Вы не думайте, я еще утром купила билет... Через два часа поезд. Я не собиралась ни оставаться, ни денег просить. Я просто так приехала. Посмотреть на вас.
- Посмотрела?
- Да... А мама меня не посылала. Мама и не знает, что я сюда поехала. Мама вообще ничего не знает. А вы - "деньги"! На вас мне хотелось посмотреть - и больше ничего. Я ведь тоже не знала, что вы есть. Мама говорила: вы давно умерли.
- Умер? - Я усмехнулся.
- Да. Я случайно узнала, что это не так... И приехала... Глупо, конечно... Но не беспокойтесь, не буду надоедать... Даже мама не узнает, что я приезжала. Вообще, простите меня... Но, пожалуйста, скажите: вы любили маму?
- Любил не любил, какое это имеет значение!
- Я хочу знать! - сказала она.
- Мы были знакомы две недели, если не меньше. Всего две недели. Девятнадцать лет прошло - целая жизнь. Встретил бы сейчас - не узнал, наверно, да и она вряд ли узнала бы меня. Что я могу тебе сказать?
- Вы уже все сказали. - Она прикусила губу и отвернулась,
У вокзала я ее высадил.
- Прощайте, - сказала она.
- До свидания, - ответил я.