Некоторое время оба молчали. Дождь с легким шумом обрушивался на реку. На дне, посередине реки, проступало что-то темное, камень или плита. На противоположном берегу смутно высилась руина разрушенного в войну древнего собора. Тимофей заговорил первый. Теперь его голос был трезв и ясен. Хмель слетел с Тимофея, словно и не пил он сегодня ничего.
- Нет, Миша, нет! Не устроить мне счастливой жизни с Анной Игнатьевной. Тут ты ошибаешься, Миша. А почему она тебе отказала - разница лет или еще что - не знаю. Другое знаю, голову дам на отсечение - любит она тебя! Одного тебя любит, ни о ком не думает и не хочет думать. Вот такая правда.
- Правда, правда! - раздраженно передразнил Миша. - Она, что ли, тебе об этой правде говорила? Сам ее открыл? Мне что-то в любви она не признавалась.
- И мне ничего прямо не говорила, врать не буду. Чувствую! Знаю я ее, Миша, так знаю, как и она себя не понимает. Восемь годков рядом с ней живу, все разбираю - как дышит, как ходит, как глядит, когда сердится, когда довольная… А с того вечера, помнишь, я Сережку на судно провожал, ты ее домой привел… Другим человеком стала! Ты не думай, я без попреков. И мысли такой нет, чтобы тебя винить. А все же, Миша… Скрывать не буду, приучилась она ко мне, друга видела, ну хорошего соседа, так скажу. А Варенька, дочка, та просто ко мне тянулась. В общем, мечты у меня были, я тебе уже говорил… И все теперь! Нет меня для нее больше. Пока сосед, а завтра самое большее - вспомнит без удовольствия, что был такой Тимофей, который все для нее - на пол бы бросила, ковром бы для нее стал. Пока сердце у ней было пусто, ну, какая-то надежда, сам понимаешь… А сейчас в ее сердце - ты. А что отказала она тебе или сразу согласилась - несущественно…
- Для меня очень существенно, - хмуро сказал Миша и встал. - Давай-ка по домам, Тимофей. Поговорили по душам, выяснили, что все темно. Тебе отсюда направо, мне прямо. Будь здоров!
Он ушел, не оглядываясь. Вначале быстро, чтобы Тимофей не остановил его, потом, убедившись, что тот пропал позади во тьме, замедлил шаг.
Черная река тихо плескалась в берега. Нудный зимний дождь стал нуднее. Миша поднял воротник, уныло побрел к руинам замка. На повороте в порт у фонаря на мосту он чуть не столкнулся со Степаном. Боцман радостно закричал:
- Мишка, ты? Вот уж кого мне надо! Чего такой расстроенный?
- Чего, чего! - передразнил Миша. - Значит, есть причина расстраиваться. Душа летнего тепла требует, в крайности, хоть настоящего декабрьского снега. А на дворе что? Дождь! За воротник льет.
Степан посмотрел на темное небо.
- Погодка - хуже немыслимо. Едем в "Балтику", там потолкуем.
Миша поплелся за Степаном. По улице ехало свободное такси, Степан остановил его. Был еще тот час, когда в ресторан входили свободно. Степан выбрал самый дальний столик, заказал ужин, пиво, графинчик водки.
- Ох, и расскажу я тебе кое-что, Миша! - объявил он восторженно. - Но раньше примем по сто грамм, без этого язык на всю откровенность не повернется. Ну, давай, на первое наш морской тост - за благополучное возвращение!
- Сколько раз пили за благополучное возвращение, - мрачно заметил Миша, принимая рюмку. - Возвращение есть, а где благополучие?
Степан радостно подмигнул. Он явно еще не пил сегодня, но держался, словно был основательно нахмеле.
- Само возвращение и есть благополучие. Подлинное рыбацкое счастье - ходим по твердой земле. Кузьма говорит, от этого одного каждый будний день - праздник. Согласен безоговорочно.
- Ты хотел мне что-то важное рассказать? Степан налил по второй рюмке.
- Не важное, а важнейшее. Алевтина и Кузьма разводятся. Миша отодвинул рюмку.
- За горе товарища не пью. И тебе не советую.
- Горе? - насмешливо переспросил Степан. - Раньше условимся, что за штука горе, а что будет счастьем. Горе - то, от чего бегут, верно? А счастья добиваются. Возражений нет? Так вот, Кузьма бежит от Алевтины! Все делает, чтобы она ушла. Значит, нет ему горя от ее ухода! Значит, увидел в ссоре с ней счастье, если подбивает на ссору. Сообщаю - вчера Алевтина ушла из дому и объявила, что подает на развод. Теперь выпьешь?
- И теперь не выпью. Повод не тот, чтобы радоваться. Степан залпом опорожнил свою рюмку.
- Для тебя - не повод. Для меня - причина. Алевтина при Куржаках и Сергее Нефедыче сказала, что пойдет замуж за меня. После развода с Кузей, само собой.
- Ничего, не понимаю. Объясни толком!
Степан рассказал, как сидел у Куржаков, когда пришли Соломатины с грубой радиограммой от Кузьмы, тот остался на промысле на второй срок и потребовал, чтобы в семье им поменьше интересовались. И как Алевтина объявила, что уходит из дому к подруге, какой-то Полине Андреевне. И как старый Куржак укорил ее, что на одиночество идет, а она закричала, что выйдет за него, за Степана, он Тане будет лучше родного отца.
- И можешь не сомневаться - буду! - с ликованием закончил Степан. - Танечка это же чудная девчонка! На руках обеих стану носить! Через годик Таня и не вспомнит, что кто-то другой ей отец, а не я. Даже алименты не разрешу брать, чтобы никаких прав Кузе не осталось.
Миша недоверчиво сказал:
- Ну, допускаю, Алевтина вышла из себя, разводом пригрозила, на тебя указала, что станешь мужем. А ты? Так прямо и бухнул, что отбираешь ее от Кузьмы?
- Не осмелился. Гавриловна, знаешь, как смотрела, Петр Кузьмич тоже… Страх напал. Не помню, что и выговорил… Лина трусом назвала, что сразу не отозвался. Только это значения не имеет.
- Объяснялся с ней когда?
- Объяснений не было. Только это, говорю тебе, без значения. Она меня понимает!
Миша мрачно глядел на стол.
- А ты уверен, что она ушла из дому? Что Куржаки не уговорили ее остаться?
- Ушла и Танечку увела. Днем был у них. Гавриловна плачет. Просила завтра пойти с ней к Алевтине, вместе уговаривать ее вернуться, одна она боится.
- И ты пойдешь?
- Пойду, конечно.
- И будешь уговаривать Лину вернуться?
- Для чего же Гавриловна просит меня с собой?
- Я спрашиваю - будешь уговаривать Лину вернуться? Искренне? От души?
- Искренне, от души! Буду уговаривать Лину вернуться! Никогда бы себе не простил, если бы стариков обманывал. Что другое, а это не по мне.
- Не понимаю тебя, Степа. Странный ты человек.
- Нормальный. Сколько бы ни уговаривал вернуться, вот голову даю на отсечение, режь ее тут же - не поддастся! Я Лину на три метра в глубину вижу, она человек удивительный, другой такой женщины на свете нет и не будет, доподлинно говорю. Одно дело, сам Кузьма пришел бы упрашивать, хоть бы радиограмму прислал…
- Кузьма простые нежные слова перед радистом постесняется написать, не то, чтобы о прощении просить.
- Об этом и речь. И как бы я Кузю ни хвалил…
- А ты будешь Кузю хвалить?
- Да, Миша, буду хвалить Кузю. Все хорошее о нем вспомню - как работает, как дружит с товарищами, как себя не пожалеет, чтобы кому помочь… Ни одного слова не совру.
- И не боишься, что Лина прислушается к твоим уговорам?
- Прислушается, значит, не судьба мне… Обманом завоевывать ее - нет, Миша! И раньше бы мог таким способом, только зачем? Говорю тебе - это не по мне! Честно возьму ее. Уверен - что бы ни говорил о Кузе, она еще крепче ожесточится! И снова откажет вернуться. И тогда придет мне доля сказать - вот он, я, Лина, - весь твой!
Миша смотрел на Степана, словно впервые видел его.
- А ведь, сказать по-честному, ты все-таки подло поступаешь с товарищем.
Степан покачал головой.
- Не те слова, Миша! Вескости нет, скользят, а не придавливают. Опять вопрос, как понимать - подло, благородно? Такая же темь, как с горем и счастьем. Еще и темней! Не могилу рою Кузе, а освобождаю от жизни, что ему горше петли. Было бы иначе, разве он вел себя так с Линой? Теперь на нее взгляни. Что женщине нужно? Любовь да уважение - все остальное мура. Вот благородство к женщине - любить и уважать ее! Найдет это она у Кузи? А у меня - да! Ты настоящей любви не знаешь, Мишка, ты чудной, вроде монаха. А я со столькими женщинами путался! Никого не обижал, но и никого не любил, а люблю одну. И такое счастье ей обеспечу, что если хоть когда-нибудь выскажет недовольство, казню себя! Думал, порадуешься со мной, а ты…
Они снова выпили. Степан, до того не закусывавший, с жадностью накинулся на еду. Миша не жаждал охмеления, оно пришло само и пришло внезапно - вещи потеряли резкие очертания, голоса стали глуше, мир как бы отдалялся и терял яркость. А то, что оставалось, было пропитано горечью. Миша думал уже не о Степане и Кузьме, а о себе. Откровенность Степана подобно яркому лучу осветила собственные Мишины горести. Откровенность эта была тем дополнением к разговору с Тимофеем на набережной, без которой разговор оставался неубедительным. В любви Тимофея и Степана было что-то общее, что-то, быть может, самое важное - и об этом самом важном он, Миша, и не думал до сих пор. Все загадочное стало ясным. И если Тимофею не повезет, потому что Анна Игнатьевна и вправду не любит его, а любит Мишу, которому сегодня отказала, то Степан будет счастливей, он выбрал единственный правильный путь к сердцу Алевтины. Степан завоюет Алевтину, она не устоит перед его преданной любовью, она ведь бросила гневно родителям Кузьмы: "Знаю, каков Степа ко мне!" А что знает о Мише Анна Игнатьевна? Два раза встречались, на третий воспользовался ее слабостью. Вот он, Степан, счастливчик, наступает, наконец, его радостный час, а ведь столько лет он шел к этому часу! Обхаживал, ухаживал, обвораживал, ни словом, ни движением не рвал в свою сторону, на легкую победу не надеялся, не выкрадывал скорой любви, знал: скорая любовь - слепая, такое от внезапности натворишь, что за голову потом хвататься!