- Наконец-то! - Кантеладзе передал радиограмму Соломатину.
Диспетчер стоял, словно ожидал, что к нему обратятся с вопросами. Кантеладзе, вдруг снова вскипев, крикнул:
- Что еще случилось?
- Елизавета Ивановна только что звонила, - негромко сказал диспетчер. - Интересовалась, нет ли радиограммы от мужа…
- И ты ей сказал? Ты ей все сказал?..
- Я сказал, что радиограмм пока не поступало. И когда придут, сами ей позвоним.
- Правильно ответил. Теперь иди, дорогой, теперь иди! И если что будет, немедленно сообщай.
Кантеладзе опять возвратился в кресло, устало положил на стол волосатые руки. За окном рассвело, дневной свет смешался с электрическим. Лицо управляющего в смешанном свете казалось бледно-серым.
- Вот так, дорогие мои, - заговорил он. - В океане свои заботы, а у нас свои. Такой капитан, такой рыбак погиб!.. И надо отвечать его жене… А что мы знаем? И когда узнаем, как рассказывать?
- Один из нас должен поехать к ней, - ответил Алексей.
- Я не поеду, - дрогнувшим голосом сказал Соломатин. - Поймите меня, товарищи: я не могу разговаривать с Елизаветой Ивановной.
Кантеладзе опять вскочил и взволнованно заходил по кабинету.
- Понимаю, - сказал он через минуту. - Значит, ты, Алексей Прокофьевич.
- Значит, я, - отозвался Алексей и потянулся к телефонной трубке.
Алексей сообщил жене, что Доброхотов погиб в океане, и попросил возвратиться домой: сегодня Елизавету Ивановну нельзя оставлять одну.
- Пойдешь вместе с Олей, - сказал Соломатин. - Я позвоню, чтобы ждала твоего прихода.
Вошел диспетчер с новой радиограммой. Березов извещал, что спасательные работы на "Коршуне" завершены, что в океане найдены мертвые Шмыгов с мотористом Сидельниковым на связке буев, и описывал, как погибла "Ладога".
- Теперь я иду, - сказал Алексей.
На улице было совсем светло. Алексей остановил машину неподалеку от дома, но не поднялся сразу наверх, а обошел дом садом: Елизавета Ивановна могла увидеть его из окна - пришлось бы объясняться без Ольги Степановны. Стараясь, чтобы шаги по лестнице не донеслись в квартиру Доброхотова, он тихо стукнул в дверь Соломатина. Дверь так же тихо раскрылась. Алексей вполголоса рассказал о несчастье, дал последнюю радиограмму Березова. Ольга Степановна, побледнев, положила руку на грудь. Алексей ожидал, что она станет договариваться, как держаться с Елизаветой Ивановной, сразу ли сообщать о горе или готовить к страшному известию исподволь. Но Ольга Степановна сказала:
- Алексей, пожалуйста… Я знаю, ты не способен что-либо скрыть. Что с Сережей? У него был такой голос…
Алексей помедлил с ответом.
- Он сам тебе скажет о своем состоянии.
- Он не скажет. Он будет щадить меня. Но ты скажи откровенно… Я боюсь одного: он не может не думать о том, что должен бы сегодня быть на месте Николая Николаевича.
Алексей сухо ответил:
- Ты должна радоваться, что Сергей сегодня не в океане. Можешь чувствовать себя счастливой.
Она чуть не крикнула:
- Да, радуюсь! Я женщина, не требуй от меня сверх того, на что я способна. Но могу ли я быть счастливой, если Сережа сейчас грызет себя? Ты подумал об этом?
Она стала вытирать слезы. Алексей печально сказал:
- Как разговаривать с Елизаветой Ивановной? Все спрашиваю себя об этом и все не могу найти ответа.
- Пойдем, Алексей, - Ольга Ивановна порывисто встала. - Не будем ни о чем заранее уславливаться. Одно наше совместное появление скажет Лизе больше, чем все осторожные подходы.
Алексей спускался на первый этаж позади Ольги Степановны. Она постучала в дверь. Елизавета Ивановна, открыв, радостно заулыбалась подруге. Но увидев, что за ней входит Алексей, Елизавета Ивановна вдруг схватилась рукой за стену, потом медленно, словно не держали ослабевшие ноги, отодвинулась в комнату.
- Я знаю - несчастье! - воскликнула она, обретя через несколько секунд голос. - Мне так странно отвечали из диспетчерской!.. Алексей Прокофьевич, ради бога!..
Алексей опустил голову. Ольга Степановна быстро сказала:
- Лизанька, родная моя! Да, несчастье… Помнишь, мы не раз с тобой гадали, как нашим в океане… Лизанька, милая, так все ужасно!
Елизавета Ивановна опустилась в кресло, вся побелев. Алексей подошел к ней.
- Сегодня ночь в Атлантике разразилась буря, Елизавета Ивановна. На "Ладоге" отказал двигатель, судно заливало водой…
Она протянула руку, с усилием прошептала:
- Покажи!..
Он дал ей радиограмму Березова.
Она прочла ее, посмотрела остекленевшими глазами куда-то вдаль, снова перечла радиограмму, рука, не выпускавшая листочка со страшным известием, упала. Елизавета Ивановна закрыла глаза, стала заваливаться набок. Ольга Степановна обняла ее, целовала, что-то шептала и плакала. Алексей стоял перед ними, понимая, что надо сказать что-то утешительное, - и одновременно сознавал, что любые слова будут оскорбительно малы. А Ольга Степановна все плакала, все обнимала Доброхотову, та тесно прижалась головой к ее груди, бессильно молчала…
Ольга Степановна сделала знак Алексею, чтобы он уходил. Он медленно повернулся, медленно пошел к двери, там остановился. Ольга Степановна жестом снова велела уйти. Он тихо удалился, постоял минуту в парадном. Снаружи вбежала Мария. Он показал рукой на дверь.
- Лиза в сознании? Кто с ней? Я взяла чемоданчик с лекарствами.
Он глухо ответил:
- С ней Ольга. Елизавета Ивановна молчит, а Оля плачет около нее. Оля попросила меня уйти.
Тогда и Мария заплакала. Она обняла мужа, опустила голову на его плечо, вся тряслась от рыданий. Алексей, молча сжав губы, подтолкнул жену к незапертой двери. Еще никогда ему не хотелось так самому заплакать. И он всей болью души ощущал, что слезы, какие лились у Марии и Ольги, были сейчас единственным утешением, в каком нуждалась жена Доброхотова.
2
Несколько траулеров, закончив рейсовый срок, возвращались в порт, среди них "Бирюза". Карнович в последний раз сдал на "Тунец" улов, получил от Березова последние наставления, принял радиограмму из "Океанрыбы" с благодарностью за спасенье команды "Ладоги" и налегке "побежал" из Атлантики в Северное море. Экипажу не терпелось поскорее прийти домой. Но беспокойный капитан помнил, как им повезло в Северном море, когда осенью шли на промысел, и все поглядывал на эхолот: неутешительный прогноз промразведки подтверждался, "большая сельдь" в этом году в здешних водах не шла, но ловить удачу можно было и там, где не развертывали регулярного промысла.
И когда в какое-то промозглое утро эхолот показал, что траулер проходит над сельдяной стаей, Карнович заволновался. Экипаж поддержал капитана, ради верной добычи стоит задержаться денек-другой. Чтобы не было придирки, Карнович известил о задержке "Океанрыбу". С берега радировали приказ сдать добычу свежьем на "холодную" базу "Онега", та шла на промысел, встреча с ней могла состояться у выхода из Северного моря в открытый океан.
- Великолепно! - воскликнул обрадованный капитан, когда радист подал радиограмму из "Океанрыбы". - Возьмем подарок Нептуна, тут же сдадим под расписочку и снова побежим налегке.
По прибору, сельдяной косяк был размеров внушительных, Карнович выметал столь же внушительный порядок - почти полторы сотни сетей. Но то ли в последний час рыба ушла на глубину, то ли стая рассредоточилась, но улов получили много меньше первого.
- Пятнадцать тонн! Не фарт, конечно, но и не рядовая пахота в море! - утешал капитана Шарутин, а Краснов высказался, что на перевыполнение рейсового задания и эта добавка скажется.
Встреча с "Онегой" состоялась в указанном месте и в указанное время. "Бирюза" пришла раньше обусловленного срока и легла в дрейф, поджидая приближающуюся базу: Карнович не простил бы себе и малого опоздания и надолго поссорился бы с Шарутиным, если бы тот хоть немного ошибся при расчете курса.
Перегрузка улова на базу должна была занять несколько часов. Она уже подходила к концу, когда произошло несчастье. Кузьма поскользнулся на палубе, траулер в этот миг качнуло - Кузьма ударился головой о планшир и не сумел сам подняться. Краснов распорядился немедленно доставить пострадавшего в медпункт базы. Степан и Миша помогли Кузьме подняться на базу, провели в медпункт, уложили на койку. Два врача склонились над Кузьмой.
В приемную вбежал Карнович. К нему подошел один из врачей.
- Серьезной опасности нет, капитан. Но удар сильный. Лучшее средство - дня три-четыре спокойно вылежать в постели. Большая тряска и толчки могут ухудшить состояние раненого.
Карнович чуть не в отчаянии развел руками.
- Вы знаете прогноз синоптиков? Ожидается ветер баллов на восемь, а нам до Светломорска дня четыре пути. Такая будет тряска!
Из операционной вышел второй врач.
- Больного надо оставить на базе. У нас качка слабей, и при нужде всегда окажем срочную помощь. Он пойдет с нами на промысел, по дороге полностью поправится и там пересядет на любой траулер, возвращающийся в порт. Задержка выйдет против вашей на неделю, не больше.
- Надо еще, чтобы Куржак согласился на такую задержку.
- Он сам предложил это.
Карнович со Степаном и Мишей вошли в палату. Кузьма лежал с перевязанной головой. Он подтвердил, что согласился остаться на базе на время поправки. Карнович пожелал матросу счастливого выздоровления и сказал Степану:
- Боцман, даю вам минуту на прощание. Ваше место сейчас на палубе "Бирюзы".
Карнович ушел, Степан торопливо попрощался с другом и удалился за капитаном. Кузьма сделал Мише знак, чтобы тот задержался.
- Мои, конечно, прибегут к тебе узнать, что да как со мной…
- Я сам пойду к ним, - поспешно сказал Миша.