14
В момент штормового предупреждения на полубаке и на палубе "Бирюзы" тоже были понаставлены забондаренные бочки с рыбой, приготовленные к сдаче. Боцманская команда спешно убрала их в трюм. Степан собирался было часть бочек оставить в шкафуте, закрепить там распорками и клиньями, увязать брезентом. Капитан велел и эти бочки перенести в трюм и там укладывать аккуратненько "на стакан" - в стояк, а не в лежку и так, чтобы нигде не оставалось и пальца свободного пространства.
Заметив, что его распоряжения исполняются без энтузиазма, Карнович с мостика рявкнул в мегафон Степану:
- Милорд, просил бы пошевелиться! Два раза не повторяю.
И когда сияющий тихий вечер внезапно превратился в бурную ночь, на палубе "Бирюзы" не осталось ни одного лишнего предмета. Карнович обошел судно и ни к чему не сумел придраться. Он даже сказал, что штормовых лееров натянуто излишне - держась за один, будешь толкаться о другой.
- Больше лееров, легче переходить из носового кубрика на корму, если понадобится, - возразил Степан.
- Обязательно понадобится, - подтвердил Карнович. - И в связи с этим, дорогой граф, я предложил бы вам вообще на одну ночку переселиться из кубрика в кают-компанию, чем шествовать, в смысле шастать, цепляясь за леера. Кто-кто, а вы понадобитесь на корме.
Степан, подумав, прихватил матрац и одеяло с подушкой и водрузил временную постель на скамье в салоне. Его примеру последовали рыбмастер и тралмастер с помощником, у всех были дела на корме. Оставшиеся матросы тоже не захотели сидеть в носовом кубрике - на корме находились и гальюн и камбуз.
Карнович, удовлетворенный, возвратился в рубку. Шарутин, именовавший "восторгом перестраховки" стремление капитана педантично выполнить все мельчайшие требования штормовых инструкций, встретил друга язвительным экспромтом:
- Восторг перестраховки немыслим без сноровки, немыслим без умения трястись при тишине, на холоду потения, озноба на огне.
- Об этом и речь - нужно умение, - важно согласился Карнович. - А при умении ни один шебутяга-циклон не причинит зла. Между прочим, в морских словарях нет злоехидно-сухопутного термина "перестраховка", зато встречаются дружеские термины "страховка", "подстраховка". Можно пользоваться и глаголом "застраховаться", он тоже неплох.
В рубку поболтать со словоохотливым капитаном часто приходили начальники служб. Сейчас они были здесь все - штурманы, стармех, старпом, боцман.
Первый шквалистый удар урагана, сопровождаемый ливнем, никого не испугал. У штурвала стал Шарутин. Вахта была не его, но сумрачный внешне штурман, угрюмо на всех глядящий, с хмурой иронией басящий, любил править судно в волнение, как иные любят помчаться, сидя за рулем, по шоссе "с ветерком". Рулевой стоял рядом, перехватывая штурвал, когда Шарутин оставлял его.
Когда выросшие валы стали перекатываться через палубу, а гребни их разбивались у стекол рубки и видимость пропала, Карнович выскочил на подветренный левый мостик. Ветер ревел так мощно, что не слышно было ни шума машин, ни собственного голоса. Карнович глотнул воздуха и закашлялся. Воздуха больше не было, была воздушно-водяная смесь: ее проще было пить, чем ею дышать.
- Нептун осатанел, - доложил Карнович, возвратившись. - Прет старик на рожон.
Ему не ответили. Буря была слишком серьезной, чтобы подтрунивать. Шарутин быстро вертел штурвал, норовя вырваться на волну боком, как - серпантином - взбирается дорога в гору.
Качка при этом усиливалась, зато траулер не зарывался носом и меньше воды обрушивалось на палубу. Капитан одобрил его маневры. Качка была не страшна, пока крен не становился больше пятидесяти градусов, разрушения на палубе были опасней.
Так шли минуты в молчании и наблюдении за меняющимся обликом океана - дождь промчался, из черной вода стала белой. Изредка Карнович подходил к локатору. На электронном экране вспыхивали пятнышки штормующих судов, на них накладывались отражения от волн. Радист не снимал наушников, не отрывался от "караванника". С "Тунца" запрашивали, как штормуется, суда сообщали, что штормуется крепенько, но бедствий пока нет. Так же ответил и радист "Бирюзы".
В ящичке на правой стене рубки лежал бинокль, Карнович временами хватал его, наводил на океан и каждый раз убеждался, что видимости нет. Когда траулер валился вниз, накатывалась волна такой высоты, что надо было задирать голову, чтобы увидеть ее козырек. А когда траулер трепетал на перевале и все тело сводила противная дрожь от крутящегося в воздухе винта, бинокль тоже дрожал в руках. Даже при блеске молний нельзя было различить, где небо, где море: лишь когда ураган разошелся в полную мощь, море стало отличимо от неба - тучи по-прежнему были черные, океан весь покрылся пузырящейся пеной.
Радист вдруг прокричал, что слышит сигнал бедствия. Через минуту сигнал повторился, отчетливы были слова: "…срочной помощи". Карнович вызвал "Тунца". Эфир заполнился переговорами судов, траулеры запрашивали один другой, не с ним ли беда. Никто, кроме "Бирюзы", сигнала бедствия не принял. Но сколько Карнович и радист не вслушивались в эфир, призыв о помощи не возобновлялся. Шарутин, оставив штурвал рулевому, сказал - и с ним согласился радист:
- Очень далеко тот траулер, раз сигнал слабый. И, наверно, уже погиб, если сигналы не повторяются.
- Нет, тысячу раз нет! - настаивал Карнович. - Если бы он был далеко, другие суда услышали бы лучше нас, а слышали только мы. Он где-то рядом. А сигналы слабы, потому что отказывает радиостанция. Это Доброхотов, он промышлял неподалеку.
Он говорил с таким волнением, что поколебал радиста и штурмана. Шарутин пошел высматривать, нет ли поблизости судна… В локаторе временами, когда "Бирюза" повисала на гребне волны, мелькало пятнышко. Это не могла быть волна, отражения от волн появлялись беспорядочно в разных местах, а пятнышко повторялось в одном и том же месте. Но для траулера оно было слишком слабо, суда на экране локатора сияли массивными точками, это едва проступало на мерцающем поле экрана. Старпом сказал, что изображение - от шлюпки. Карнович не согласился: в такие волны шлюпку не обнаружить ни лучом, ни глазом. Капитан считал, что это изображение траулера, но глубоко осевшего в воду, - того самого, который терпел бедствие.
- Это он, надо идти к нему! - все больше волнуясь, твердил Карнович. - Доброхотов! Не сомневаюсь, что "Ладога". Она еще на плаву, ее можно спасти!
Приказав Потемкину держать максимальные обороты, а боцману готовить команду к выходу на палубу, Карнович повернул траулер на сближение с непонятным пятном на локаторе. Скоро стало ясно, что неизвестное судно еще имеет слабый ход, оно держало против бури, как и другие траулеры, но его относило сильнее, оно смещалось относительно остальных судов. И оно было дальше всех на севере, внизу на развертке локатора, на юге, юго-западе и юго-востоке, компактно сияли многочисленные точки флота, среди них выделялся массивный четырехугольник плавбазы, а это судно у самой границы обзора, милях в двадцати от "Бирюзы", одиноко боролось с бурей - "Бирюза" была к нему ближе всех. Так далеко на север, опережая остальных, выбегал лишь жадный на промысле Доброхотов - первым подбирать напуганные косяки.
Минута бежала за минутой. "Бирюза" шла лагом к буре - качка усилилась так, что не держась за предметы, нельзя было сделать и шагу. Карнович отрывался от локатора, только чтобы отдать новое распоряжение или раздраженно накричать на радиста, ни на минуту не снимавшего наушников: "Ты вроде старого кота, совсем мышей не ловишь!" Радист, молодой, старательный и обидчивый, еще крепче сжимал наушники - аварийные каналы в эфире были пусты.
Вскоре стало ясно, что пройдет не один час, прежде чем "Бирюза" приблизится к терпящему бедствие судну. Расстроенный Карнович посовещался с помощниками. Краснов указал, что трюмы приняли полный груз, траулер сидит тяжело, при таком низком надводном борте и хода большого не дать, и судно дополнительно нахлебывается волн - тоже многотонный груз, периодически осаживающий судно. Потемкин добавил, что танки заполнены пресной водой и горючим - еще, примерно, пятьдесят тонн, а каждая тонна уменьшает ход.
- Правильно, облегчить судно! - с воодушевлением подхватил Карнович. - До трюмов с рыбой нам сейчас и думать добраться нечего, но от жидких грузов мы может избавиться.
Осторожный Краснов считал, что откачать пресную воду из носовых танков надо, а на освобождение от горючего лучше испросить разрешения. Карнович запальчиво приказал опорожнить все танки, оставив лишь аварийные запасы - на спасение людей разрешения не требуется!
- Можете сами информировать флагмана, что понадобилось облегчить судно, - сказал он Краснову и пошел надевать штормовой костюм, спасательный нагрудник и страховой пояс с предохранительным линем, чтобы в полном снаряжении выскочить наружу, когда понадобиться.
Тонна за тонной горючее и пресная вода выбрасывались в море. Вскоре стало видно, что носовая часть траулера приподнимается, за ней стала приподниматься и палуба. Хоть и медленней, чем желалось, надводный борт увеличивался. Шарутин с прежним искусством маневрировал, не давая валам обрушиваться всей массой на палубу, рулевой лишь помогал штурману вращать штурвал.
Карнович с биноклем вышел на правое крыло мостика.
Это была подветренная сторона, нечто вроде мертвого пространства, уголок относительного спокойствия среди всеобщего беснования - ветер, разбиваясь о рубку и надстройки ботдека, в какой-то степени терял Мощь в этом крохотном уголке.