- Итак, старик вызывает меня на ковер. Я буду вертеться ужом, он будет укоризненно качать головой. Кончится тем, что он прослезится, когда разглядит, что у нас в трюмах, и выставит рюмочку в смысле стаканчика.
- Ты же не пьешь, - завистливо сказал Шарутин. - Вылил бы незаметно в карман, у тебя все карманы водонепроницаемые.
- Спирт они впитывают, маркиз. И непьющий я только у себя на судне, а в кабинете начальства пью с охотой. Ты видел, как Мартынов что-то нашептывал Андрею Христофоровичу? Уж, наверно, доказывал, что если и полны наши трюмы, так все равно прославлять нечего, успех - рядовое дело на промысле.
- Как нечего прославлять! А наши рекорды в Северном море? Кто еще такими похвастается? - Шарутин вдруг заревел зычно, как в мегафон: - О, славный король наш, Карнович-Хлодвиг! Пою твой блистательный, уникальный подвиг! Кто тонет в воде, кто в бутылочке спиртовой, а ты в селедочке потонул с головой!
С плавбазы спустили на палубу "Бирюзы" металлическую сетку.
Карнович вцепился в ее ячеи, штурман базы подал сигнал поднимать ее. Карнович не сомневался, что Мартынову хочется так резко дернуть сетку вверх, чтоб у капитана "Бирюзы" кости затрещали. Но Мартынов органически не умел что-либо делать рывками. Он перенес Карновича на базу с почти оскорбительной плавностью.
Березов, по морскому обычаю, раньше поздравил Карновича с приходом на промысел, потом стал распекать. Ну, что за самоволка в Северном море? Научники из промысловой разведки установили, что сельди большой там в этом году не будет, серьезного промысла не развернуть. А он задержался - и хоть бы по-хорошему радиограмму отбил - на столько-то задерживаюсь, такой-то взял улов. Только на прямой запрос изволил ответить: промышляю-де, не гуляю - и всего сводок от тебя!
- Сатанеешь ты в море, Леонтий Леонидович! Впервые в полной самостоятельности - и задурил! А как швартуешься? Посмотри, как подходят другие суда. Не подплывают, подкрадываются!
- А Бродис?
- Что Бродис? Этот в бурю швартовался в порту, когда надо было срочно вывозить людей. Попробуй из вас кто! У него хоть бы раз авария за всю морскую жизнь! Корсар Карнович - наш штурман Мартынов иначе тебя и не зовет!
- Будьте справедливы, Николай Николаевич, у меня ведь тоже ни одной аварии.
- Будут, предсказываю. Просто рискованные штучки не успели обернуться серьезными неприятностями.
- Николай Николаевич, у вас четырнадцать орденов и медалей! Четырнадцать, а у меня - ни одного! - воскликнул Карнович. - Неужели вы зарабатывали свои награды смирением, вечной боязнью риска?
- Тебя не переговоришь, на слово - два! - с досадой сказал Березов. - Ладно, поглядим, так ли тяжелы твои тонны, как похвастался.
Они пошли на мостик. Разгрузка трюмов "Бирюзы" шла в таком темпе, что Карнович злорадно покосился на вахтенного штурмана: команда траулера понимала, что их капитану идет "втык" и старалась вовсю. Палуба была заставлена бочками, один строп за другим передавался на базу. Мартынов, подобрев, доложил, что перегружено пока десять тонн, но судя по тому, что выстроено на палубе и виднеется в трюмах, тонн семьдесят намечается. Березов рассмеялся и развел руками.
К свободному левому борту плавбазы на большой скорости подходил "Резвый".
Березов и Карнович перешли на левое крыло мостика, отсюда было лучше видно, с какой стремительностью и изяществом приближается спасатель. "Резвый" несся, как вписанный в четкую математическую линию, с той же плавностью, с какой выворачивал к борту плавбазы, сбросил ход, легко коснулся плавучих кранцев, с шипением прошелся вдоль них и замер на середине борта.
- Пришвартовался, как прилепился! - сказал Березов. - Вот у кого учись разумной, а не озорной лихости.
Карнович не отрывал восхищенного взгляда от спасателя.
- Василий же Васильевич! До него, как до звезды!
На спасатель опустили металлическую сетку. На мостике плавбазы показался улыбающийся Луконин. Он тоже поздравил Карловича с приходом на промысел и сказал Березову:
- Повреждение винта на СРТ-312 выправили без отбуксировки в порт.
- Капитан триста двенадцатого уже докладывал, что возобновил промысел, - ответил Березов и, взяв Луконина под руку, увел к себе.
Карнович еще полюбовался с мостика, как лихо разгружается "Бирюза". Технологи базы вскрыли несколько бочек, сельдь везде была крупная, немятая, с хорошим содержанием жира - Мартынов даже заулыбался. Воспользовавшись его хорошим настроением, Карнович заказал на базе сметаны, свежих овощей и фруктов, которые обычно приобретаются для тех, кто давно на промысле, не забыл выпросить и бочек побольше, и технических запасов и залил танки водой и горючим.
- Часто тревожить вас не буду, - объявил он Мартынову, - но каждый раз работы со мной будет много.
- Давайте, давайте, Карнович! - почти миролюбиво проворчал штурман. - Работы на базе не боятся.
5
Погода в районе промысла стояла обычная для этих мест в начале осени: ветер умеренный сменялся ветром сильным, сильный падал до умеренного или свежего, море непрестанно бурлило, плотные тучи, казалось, навсегда упрятали солнце - темный день сменялся черной ночью, черная ночь светлела до темного дня. Рыбаки такую погоду обозначают выразительным словом "промысловая". Траулеры бросало с борта на борт и на ходу и в дрейфе, но рыба шла хорошая: день за днем каждый промысловик к ночи вытравливал порядок сетей на сто, а на другой день выбирал улов тонн на десять.
Капитаны траулеров, переговаривающиеся по радио, радовались удачному промыслу: давно уже не валило такой стабильной рыбы. Если бы "обстановочка продержалась еще с месяц", выражали надежды на советах своих флотилий флагманы, то годовые планы вылова были бы перекрыты досрочно. Один Карнович высказывал недовольство. Он все вспоминал удачу в Северном море - за какую-то неделю взяли почти десять процентов годового плана. Шарутин посмеивался над увлекающимся другом и в прозе и в стихах. Шарутин говорил, что одна удача - удача, две удачи - подозрительно, а систематические удачи - опасно: природа не терпит несимметричности, большой успех влечет еще больший провал. Карловичу не терпелось почаще швартоваться к "Тунцу" - Шарутин и об этом "срубил экспромтик" и с торжеством прочитал его капитану.
Прошло две недели, пока трюмы "Бирюзы" наполнились настолько, чтобы проситься на сдачу. Очередь была судов шесть, но все с полными трюмами. Карнович прикинул, что придется потерять не меньше суток. Погода была балла на три и, вместо того, чтобы занять место в хвосте, "Бирюза" моталась между судами, приваливаясь бортом то к одному, то к другому.
- Махнемся кинофильмами? - предлагал Карнович в мегафон.
Картины на "Бирюзе" были из тех, что будто нарочно выпускают для рыбных промыслов и геологических экспедиций - товар, "большим экраном" не употребляемый. Но и на других судах боевиками не хвастались. "Бирюза" за день полностью обновила свои кинозапасы, а фильмы, ценные настолько, что с ними не хотели расставаться, Карнович выпрашивал на часок и, не отваливая от борта давателя, прокручивал в салоне, отменяя для срочного киносеанса даже обед.
Миша не пошел в душный салон. На лебедке, прикрытой парусиной, Колун навалил горку сетей, Миша растянулся на них. Отсюда было хорошо видно и слышно море.
Море, как живое, набрасывалось на траулер, толкало его в борта. Тучи шли так низко, что клочковатые их языки лизали мачты плавбазы. День переходил в вечер, и небо было темнее океана.
А в океане суетился и перемещался город огней и шумов. У высоких бортов "Тунца" разгружались траулеры, оттуда доносились звонки лебедчиков, визг цепей, грохот моторов, окрики сигнальщиков, переговоры по мегафону, глухой стук катящихся по палубе бочек. Едкий дым подходящих и отходящих траулеров прибивало к воде. Милях в пяти от "Тунца" возвышалась стройная белоснежная "Печора". И там повторялась та же картина - сгрудившиеся у плавбазы траулеры, низко стелющийся дым…
К Мише подсел Кузьма.
- В салоне "Насреддин в Бухаре", половина выдрана, остальное - вполне интересно. Иди, не теряй времени, - сказал Кузьма.
- Не пойду, - равнодушно сказал Миша и, помолчав, добавил: - А почему ты не в салоне?
- Словечко сказанул, что старая фильма. Крутит Колун, он осторожный, но тоже и у него рвется лента. Все враз зашикали! Я их послал, куда надо, и попер к радисту.
- А у радиста что?
- Отбил телеграмму Алевтине.
- О чем?
- Ни о чем.
- Как - ни о чем?
- Нормально. Без содержания. Живу, тружусь, зарабатываю потерянные деньги, погода приличная, чего и вам желаю. Отбыл повинность.
Кузьма говорил с раздражением.
- Странные у тебя все-таки отношения с Алевтиной, - сказал Миша. - К чему ты упоминаешь непрерывно о том вечере? Ей ведь обидно.
Кузьма ответил не сразу:
- Думаешь, мне не обидно? Так опростоволосился! Другая жена еще бы утешила, приласкала, а она при тебе такой скандал подняла!
- Ты сам говорил да и она объяснила - не из-за потерянных денег.
- Ни в чем другом не виновен. И тоже ей объяснил - с головы до ног чистый! Почему же не поверила? Любила бы, так не высказывала недоверия. Хочешь знать правду? Ищет повода, чтобы придраться! Печенкой чую.
Они с минуту молчали, глядя на идущий мимо них на разгрузку траулер. Миша сказал:
- Несправедлив ты. Придумываешь о своих родных плохое.
Кузьма порывисто повернулся к нему.