И Николая я помню, отца Вари - он вечно во мне. Николай погиб в сорок шестом от пули бандеровца, через полгода после его смерти родилась Варенька. Уезжая, он просил тебя расписаться в загсе. Почему ты отказалась? Неужели, и вправду, ждала Костю? Подождем, сказала ты, подождем, Коленька, тебе скоро демобилизовываться - тогда распишемся. Пулей демобилизованный, он не оставил даже фамилии в метрическом свидетельстве дочери, у тебя даже фотографии его не сохранилось. Все равно, я его помню, он похож на Варю: те же кудрявые темные волосы, вздернутый нос, полные губы, широкие брови. Он плохо выговаривал "л", "хвеб" говорил он вместо "хлеб". Варя тоже не выговаривает "л", и ты не учила ее говорить правильно, так тебе милее. "Хвеб", говорит Варя, и ты смеешься, а она обижается. Даже голоса похожи, те же милые вскрики и звонкий смех, звенящий металл, если что не по нраву - копия отца.
Нет у нее отца, откуда взяться отцу, если мать, одинокая женщина, так и не выбралась замуж - в метрике черный прочерк. Двадцать миллионов одиноких женщин - а сколько детей без отцов? Наши несбывшиеся мужья унесли в могилы военных лет свою любовь к нам и свои несовершившиеся росписи в загсовских свидетельствах, нам остались вот эти - временно холостые. И нельзя им грозить карою алиментов, укоризной общественного осуждения! Двадцать миллионов женщин нельзя преждевременно списать в тираж! Столько десятилетий, столько веков так презрительно, так осуждающе звучали слова "одинокая женщина", чуть ли не иносказание для блудниц и обманутых дур, а сейчас столько сочувствия в этих словах, они вызывают такое желание помочь, облегчить твою участь, иные одинокие матери требуют чуть ли не уважения к своему одиночеству - почти как к почетному званию… Нет, я понимаю, иного выхода нет, будь я всем народом, я действовала бы только так. Но я не весь народ, я только маленький человек, у меня болит мое маленькое человеческое сердце. Скоро, скоро природа сделает свое дело, тогда и падут загсовские запреты - Варе они уже не грозят, ее поколению мужей хватит.
Запреты, говоришь? Кому запреты, а кому привилегия. Вот он лежит рядом с тобой, красивый, молодой, упоенный своим маленьким мужским успехом, ничего в тебе не понимающий - кто ты, в сущности, для него? Ты для него - часть естественной его добычи. Он владеет ненаписанной, но всем подразумеваемой лицензией - эти охотники за одинокими женщинами, так и называют свое занятие, рабочий любовный термин - добыть… Обычная, обычная для сегодняшних условий добыча, не легкая, конечно, даже означенную в лицензии добычу нужно еще выследить и одолеть в борьбе - очаровать улыбками, задурить словами, прийти в трудную для тебя минуту на помощь…
Нет, ты не смеешь так думать! Он кинулся спасать тебя, чтобы спасти, а не заполучить в постель. И он рисковал собственной жизнью! Он платил огромную цену за твое доброе расположение, будь честна - ты не стоишь этой цены! Ах, я не знаю, чего стою и чего не стою! И почему я действую так, а не иначе, я тоже не знаю. Ты возвратилась после войны в Ленинград, в Ленинграде ты жить не смогла, здесь погибли от голода твои родители, все напоминало об утратах. Надо было ехать на Киевщину, там родители Николая, они любят Варю, даже не освященную официальными бумагами - просто Варю, Вареньку, Варьку, дорогую внучку, так похожую на их сына… И ты уже собиралась перебраться к ним, но вдруг помчалась сюда, на пепелище крепости, под фортами которой погиб Костя, в этот медленно нарождающийся Светломорск. И здесь ты разыскала фамилию Кости, одну из тысячи двухсот фамилий, выгравированных на гранитных плитах братской могилы, стояла перед ней, стоишь перед ней, не можешь оторвать от нее заплаканных глаз. Живого ты отвергала его, к мертвому прибегаешь каждый свободный час… Его нет, твоего Кости, никогда не бывшего твоим - он вечно с тобой, вечно в тебе!
Она встала, накинула на себя халат, подошла к окну. Березка так отчаянно билась кудрявой головой в стекло, словно за ней гнались и она умоляла впустить ее. Отчаяние грызло Анну Игнатьевну.
Еще никогда, в самые трудные часы своей жизни, ей не было так безысходно худо. И отчаяние происходило от того, что она понимала, почему худо и почему нельзя ничего сделать, чтобы стало хорошо.
Она присела на подоконник, продолжала терзать себя трудными мыслями, продолжала молчаливо спорить с собой. Ах, к чему негодовать на парня, которому удалась легкая связь! Все мужчины любят хвастаться победами. Будь честна с собой - в сотню, в тысячу раз все было бы лучше, если бы оно было таким, как ему вообразилось! Так просто его понимание - мне удовольствие, тебе удовольствие, а придет час - без обиды расстанемся. Нет, не так все повернулось! И не нужно вспоминать о Косте, не любила ты доброго, великодушного, умного Костю, ты только память свою о нем любишь. Николая лишь начинала любить, до настоящей любви не дошло, она была бы, правда, настоящая любовь, но Николай погиб - любовь не созрела, ты не умела быстро влюбляться. Ты влюбляешься рассудком, не одним сердцем, уж такова твоя натура, так ты раньше думала о себе. А в этого сорванца, смелого и грубого, нежного и наивного, влюбилась! Влюбилась сразу, беззаветно и безответно, влюбилась безрассудно. Только так и назвать твое чувство - любовь без ума!
Нет, сказала она себе, нет, я не ханжа. И если бы было, как вообразил себе Михаил, мне стало бы легче - одинокая женщина, мечтающая хотя бы о временном друге, красивый парень - на роль утешителя! Сколько я знаю таких пар - еще ни одну женщину не осуждала! Я понимаю их всех, каждой сочувствую. Не мне бросать в них камень! Если и не на деле, не под одеялом, то в ночных своих мечтах я не раз была такой женщиной - хотела ею быть, во всяком случае! Вспомни того инженера с судоремонтного, он так и брякнул, приглашая в кино: "Как же будем играть, Анна Игнатьевна, в любовь или только в удовольствие?"- а ты весело возразила: "Играть - ни в то, ни в другое. А любить - как получится!" Любви не получилось, он ухаживал за тобой с месяц и отстал. И ты ведь втайне досадовала, что не нашлось в тебе силы хотя бы поиграть в любовь!
Нет, как все странно произошло! Они подошли оба, он и Юрочка, ты вздрогнула, на секунду показалось, что Костя идет навстречу. Показалось и прошло - и больше не кажется. Но Михаила, твоего теперь Мишу, запомнила, ты уходила от памятника, ни разу не обернулась, но видела его, он был с тобой - весь тот день! Почему ты думала о нем? Почему видела его? Ты прикрикнула на себя: "Перестань, это же еще мальчишка!" И вспомни, как ты узнала его, когда вы расчищали завалы. Он с другом показался в конце улицы, лиц не было видно, но ты его сразу узнала. И у тебя задрожали коленки, ноги стали как ватные, ты сказала подружке: "Ох, устала!" - и присела на горку кирпича. Михаил приближался медленно, ты приказывала себе успокоиться, успокоилась, даже шутила с ним. Ничего твоя наигранная веселость не изменила, свалилось на тебя это горе - любовь к парню моложе тебя на добрый десяток. Ты только одного не знала - как сильна нелепая твоя любовь, а если бы знала, то, может быть, и не дошло до сегодняшней ночи! За себя побоялась бы!
Будь честна, говорю тебе - будь до конца честна! Ты шла на вечер и думала - может быть, встречу Михаила, погляжу издали, напоминать о знакомстве не стану. Так ты обманывала себя. Сама захотела броситься в пламя! И когда пришел этот час, которого страшилась и желала, ты ведь была счастлива, может, впервые в жизни счастлива, нет, не лги, без "может" - впервые в жизни счастлива! А потом убоялась громадности счастья, стала прикидывать, чего больше, хорошего или плохого, стало страшно, что парень, так легко овладевший тобой, дороже всего я всех. Ох, как же правильно назвал это чувство Костя - в тебе и с тобой!
Нет, нет, и это неправильно - не в постели, не в его объятьях, еще до того ты поняла, кем он стал для тебя. Там, на улице, когда у хулигана сверкнул в руке нож и ты схватила ту руку, разве не заметалась в тебе, как живая, мысль: "Лучше пусть ударит меня, только не его!" И разве у тебя не упало сердце, когда ты в комнате увидела на Михаиле кровь? С какой радостью ты отдала бы всю свою кровь, только бы вызволить его из беды. Он в беду не попал, ему не нужна твоя кровь. Ему нужно немного удовольствия - это все, чего он добивается. А потом ты ему приешься, удовольствие потеряет остроту - он помашет ручкой на прощанье, еще поблагодарит за приятные часы. В тебе и с тобой! Он уже не будет с тобой, он уйдет. А то, что в тебе, разве вырвать из себя? Как жить тогда?
- Нет, нет! - сказала она вслух. - Говорю тебе - нет! Зайчик, застывший на потолке, стерся, ночь переходила в рассвет. Черное окно посинело, потом стало бледнеть, балконная березка уже не билась в окно мятущейся головой. Анна Игнатьевна подошла к кровати, залюбовалась Мишей. Он лежал на спине, ровно дышал, он был красив - широкие плечи занимали две трети кровати. Она прильнула к нему и тихо целовала его грудь и руки.
20
Миша, проснувшись, увидел, как Анна Игнатьевна, одетая, сидит у стола. Он подошел к ней, поцеловал В шею. Она отстранилась.
- Просьба, Михаил. Не будем повторять того, что было. Он смотрел на нее во все глаза.
- Что-нибудь случилось?
- Да, случилось. Эта ночь была ошибкой. Больше таких ночей не будет.
Он покраснел, шумно задышал.
- Я обидел тебя?
- Нет. Ты меня вчера выручил… Но не хочу такой ценой оплачивать свое спасение.
- Заладила одно - спасение! - сказал он с досадой. - Никакая это не цена, а просто мое сердечное отношение.
- Оно меня не устраивает.
Он сел рядом. Такой чужой она не была, даже когда прогоняла его на улице.
- Не понравилось, значит? - снова заговорил он.
- Не понравилось.
- А что не понравилось? Что замуж не беру?
- Я не дура, чтобы искать молодого мужа. Но и в любовники ты мне не годишься.