Кузьма в бешенстве чуть не бросился на Степана.
- А по какому праву ты вообще нас слушаешь? Я тебя в гости сегодня не звал! С чего ты с утра заявился? Доносить на меня? Слушки пускать?
Гавриловна, заплакав, все повторяла: - Глаза бы мои на тебя не глядели! Куржак сурово оборвал ее плач:
- Хватит бабьего крика! Убирайтесь к себе. Надо с сынком поговорить по-мужски.
Гавриловна взяла под руку Лину и, уходя с ней, бросила сыну:
- Ни видеть, ни слышать тебя не хочу! Он крикнул ей вслед:
- Это тоже запомним.
Куржак обратился к Степану и Мише:
- Ребята, вы народ хороший, всегда вам рады… А сейчас не обижайтесь, надо нам с Кузьмой без свидетелей…
Степан с Мишей поспешно вышли. Миша проводил боцмана до калитки. Там Степан задержал Мишу.
- Слушай, Михаил, ты их сосед, ты узнаешь, как кончилось дома у Кузьмы. Я при случае забегу, ты мне расскажешь.
Миша с удивлением спросил:
- Разве сам Кузьма тебе не расскажет? Такие вроде приятели, водой не разольешь.
- Приятели, конечно, - подтвердил Степан, - секретов один от другого не держим. А как с Алевтиной повернется, не признается. - Он поспешно добавил: - Ты не думай плохого, я все по-честному. Не стоит Кузьма Алевтины, я ему не раз в этом смысле высказывался… Обижает он Лину, недооценивает. Грозил ей - могу с тобой по-негодному!.. До чего дойти! Душа горит слушать! Ты Лину не знаешь, ты новенький, а я, слава богу, еще когда она школу кончала, познакомился. Он ее пальца не стоит, ноги ее целовать ему!.. Так договорились?
- Может, что и узнаю, а специально выспрашивать не буду, - без охоты пообещал Миша.
В это время Кузьма сидел на диване, опустив голову, отец стоял перед ним. Куржак хмуро начал:
- Матери сказал - каждое слово запоминать буду. Что еще кроме ее слов, запоминать собираешься?
- Говори, может, что и запомню, - раздраженно ответил Кузьма.
Куржак с суровым укором глядел на него.
- Хорошего не вижу, чтоб запоминал. А плохому - сам научился.
- Чему учили, тому и научился.
- Этому я тебя учил? Как наставлял, вспомни! На труд, на честность, всегда в первых быть… А ты - пить, с шантрапой связался! Этому тебя учили, отвечай!
- Разок ошибся - вой подняли! Уже сказал - верну вам деньга!
- И без денег твоих перебьемся. Уважение верни! Расхвастался - наградные приказы, трудовой герой!..
- А нет, скажешь? Нет? Врал я, что ли? И не сам ты одно твердил: работа - первое дело в жизни?
- Первое - да. А не все!
- Что ты сам другого знаешь, кроме работы? Что?
- Человеком надо быть.
- Уже не человек, значит?
- На товарищей своих посмотри, коли себя не видишь. У Степана поучись.
- Пусть Степан у меня поучится! Восемь месяцев в году мы в море - кто там первый? У Сергея Нефедыча спроси, он за стенкой живет, он ответит. Не Степана первым назовет, а меня! Меня, батя!
- Ты здесь на берегу, а не в море. Неистовый ты на земле. Не соображаешь, как держаться.
Сын с горечью возразил:
- А, может, вы не понимаете, как мне в море приходится и как я этого берега жду?
- В море я побольше твоего бывал. Море - не причина, чтобы землю взбулгачивать.
Кузьма крикнул со злостью:
- Что ты о море знаешь? Ничего ты о нем не знаешь! Больше моего на воде - да! А видел ли ты океан? Месяцами чтобы вокруг тебя одна синяя пустыня? Вдоль бережка, вдоль бережка, вот и вся твоя жизненная дорога. Не можешь ты настоящего моряка судить.
Наступила тягостная пауза. Куржак сел на стул и долго смотрел на сына. Тот ответил дерзким взглядом. Отец заговорил снова:
- Жену обидел, на мать накричал. Теперь отца оскорбляешь. Кузьма старался подавить злость и ответил спокойно:
- Без оскорбления, батя. Правду высказываю. А какая она по себе - ее дело.
- Ты мне вот что скажи - чего от людей требуешь? Чего не хватает? Почему в каждый твой приход - дым коромыслом, - вся жизнь - шиворот на выворот?
- Одного требую. Уважения!
- Какого ещё уважения?
- Обыкновенного. По моему труду. Чтобы люди понимали, кто я и кто они.
- Постой! Чего понимали? Что рыбак? Так рыбак - профессия, а профессий - тысячи. Или считаешь, тебе полагается больше других?
- Ха! Считаю! Вся страна считает, не я один. В газетах: рыбаки - герои, труд рыбацкий - всех тяжелей и почетней! Рыбку - стране, деньги - жене, а сам обратно - носом на волну! Вот наша судьба! По труду - почет, по почету - обхождение. Куржак смотрел на сына, словно впервые видел его.
- А что ты в океан ходишь, это тебе не награда? Да выпади мне такая доля…
- Тебе - да, не мне! - с новой злостью прервал Кузьма. - Говорю тебе, не знаешь ты большого моря. А я весь океан исходил! Проклятую эту пустую воду испробовал руками, спиной, печенкой, вот как ее знаю!
Он сердито замолчал. Отец после некоторого молчания сказал:
- Пустая, проклятая… А понимать как? Ненавидишь море?
- Нет, обожаю! Жить не могу без качки и сырости!.. Знаешь, о чем мечтаю в рейсе? Попасть в места, куда воду на верблюдах возят. Сколько раз в кубрике поем: "Зачем я бросил ту соху, зачем я на море подался?"
- Думается мне - шутка…
- Грянет шторм, не до шуток! Каждый в свободную минутку - все о береге, других и помыслов нет. И что любить на судне? Что, спрашиваю? Каким счастьем перед береговыми отмечены? Да им в тысячу раз лучше! Я одно знаю - ишачить! Отдай за борт трал или сети, чини дели, выбирай улов, шкерь селедку, снова отдай, снова выбирай, снова шкерь. В темноте встаю, в темноте ложусь, сутками не раздеваюсь. Качает, сшибает, волной заливает, снегом засыпает, обледеневаешь, все одно - отдай, выбирай, шкерь. В тот раз, когда меня за борт швырнуло… Сам что ли прыгнул в пучину? И Степан, когда вытащил, танцевал от удовольствия, думаешь? Трясся, как щенок на морозе! Два дня не мог отойти, вот так он меня спасал. О себе уже не говорю. А береговые? Удовольствия - полной горстью. И на вечеринки, и на танцульки, и просто по улицам пошататься, в забегаловку заскочить, в кафе посидеть…
- Много твоя Лина по танцулькам и по кафе…
- Может - это главное. А что не хочет - ее дело. А я и захотел бы - не могу. Разница!
- Разница, точно. И надо тебе эту разницу доплатить, так? Какую же прикажешь награду?
- Награды выдает правительство. От семьи жду обхождения, а не награды.
- И не получаешь обхождения?
- Шиш получаю, вот что! Первый день по приходе еще так-сяк, ах, Кузенька, ах, родненький, ах, какой ты красивый, так без тебя исскучалась! А назавтра? Главный слуга и подметало. Дай и сделай - два любимых слова. Ах, Кузя, так тебя ждали, забор повалился, почини да дров навези, да крышу наладь, да картошки запаси, да в магазин сбегай за хлебом и капустой…. И радуются - есть кому поработать!
- Ты кормилец или постоялец в доме? На своих не потрудиться!
- Я на своих в море тружусь. На берегу хочу не ишачить, а радость иметь. Не колуном у забора махать, а на почетном месте за столом посидеть, чтобы меня со вниманием послушали, самому умную речь послушать. Могу я это в семье найти? В ресторан - одна дорога, там меня за мои денежки уважают..
Куржак покачал головой.
- Поговорили, сынок, поговорили…
- Больше вопросов не будет?
- Последний. Значит, море - страдание? И за то твое страдание все должны в ножки кланяться тебе? Унижаться перед тобой?
- Унижений не вымогаю, еще раз говорю - обхождения требую… Чтобы каждый на берегу, а наперво в семье, понимал, что я сухобродам и сухобытам не ровня! Я здесь знатный рыбак, вот я кто! Короче, всякое лыко не шей в строку. Я хочу на берегу забрать удовольствий, каких в рейсе лишен. Буду веселиться, перетерпи, моя порция веселья не больше вашей, я только в неделю укладываю, что вы могли за четыре месяца навеселиться.
- Большая радость в семье от твоего прихода из рейса!
- Пусть порадуются моей радости, это и будет понимание. Куржак встал. Кузьма тоже поднялся. У отца дрожали губы, срывался голос. Он глухо проговорил:
- Знатный рыбак! Спекулянт ты, торгаш! Недостойная среди своих личность.
Кузьма весь затрясся - свело ноги, дрожали руки. С трудом он произнес:
- Спекулянтом меня не кляни. Ничего в жизни не продавал.
- Врешь, спекулянт! Начальству твоему объявлю - гоните с промысла, он недостойный моря! Торгаш мой сын, моя вина - не доглядел, в кого растет, а теперь требую - вон его!
Кузьма овладел собой. Руки дрожали по-прежнему, но он нашел силы вызывающе усмехнуться.
- Не путаешь ли меня со своими бригадниками, батя? У вас, случается, спроворят в сторону леща или судачка, а потом загоняют на рынке.
- Случается - из-под полы, знают - воровство! А ты открыто собой торгуешь, своим рыбацким трудом. И после этого ты сын мне? Открещиваюсь от тебя!
Кузьма, снова побледнев, сделал шаг к двери, там остановился.
- Ладно, твое право - когда-то крестил, теперь открещиваешься. Ты вот что скажи - маму повстречаю, что ей о нашем милом разговорчике передать? И как с Линой изъясниться?
- Мать на кухне. Иди тихо, не повстречаешься. А с Линой изъясняться твое дело. Коли она тебя такого терпит, пусть, мучается. А и бросит тебя, скажу ей прямо - молодец, правильно поступила.
Кузьма, уходя, хлопнул дверью.
На лестничной площадке он с минуту постоял, переводя шумно рвущееся дыхание, потом поднялся наверх. Миша был у себя. Кузьма сел на Мишину кровать, уставился глазами в пол.
- Поссорился с отцом? - с тревогой спросил Миша. Кузьма с какой-то безнадежностью усмехнулся и махнул рукой.