- Оранжевые, - придушенно произнес он, вперившись в потолок. Взял краешек скатерти и накрыл им симпатичную серьезную мордашку.
- Временами он смышлен, временами нет, - сказала Эсме. - Чарлз, ну-ка сядь ровно!
Тот остался, как был. И, похоже, затаил дыхание.
- Он очень скучает по отцу. Тот пэ-а-эл в Северной Африке.
Я сказал, что это прискорбно.
Эсме кивнула.
- Отец его боготворил. - Она задумчиво вгрызлась в заусенец на большом пальце. - Он очень похож на нашу мать - Чарлз, я имею в виду. А я - в точности отец. - Она продолжала грызть заусенец. - Моя мать была женщиной порядочных страстей. Она экстраверт. А отец - интроверт. Хотя они вполне сочетались - с поверхностной точки зрения. Если быть до конца откровенной, отцу требовалась более интеллектуальная спутница жизни, нежели моя мать. Он был до крайности блестящий гений.
Я чутко дожидался дальнейших сведений, но их не последовало. Я перевел взгляд на Чарлза - теперь тот лег щекой на сиденье. Заметив, что я на него смотрю, закрыл глаза - сонно, ангельски, - а потом высунул язык, отросток поразительной длины, и выдал длительный фырчок, который в моей стране сочли бы достославной данью близорукому бейсбольному арбитру. Вся чайная содрогнулась.
- Перестань, - сказала Эсме, явно этим не потрясенная. - Он видел, что так поступил американец в очереди за рыбой с картофелем, и теперь повторяет, когда ему скучно. Прекрати немедленно, или я отправлю тебя прямиком к мисс Мегли.
Чарлз распахнул глазищи, показывая, что угрозы сестры он услышал, но в целом отнюдь не встревожился. Потом снова закрыл глаза и щеки от сиденья не оторвал.
Я заметил, что ему, возможно, стоило бы припасти это - я имел в виду "бронксский привет", - до тех пор, когда полностью унаследует титул. Если у него он тоже имеется, то есть.
Эсме оделила меня долгим и слегка критичным взглядом.
- У вас сухой юмор, не так ли? - сказала она с легкой тоской. - Отец утверждал, что у меня никакого чувства юмора нет. Что я не приспособлена к жизни, поскольку у меня отсутствует чувство юмора.
Не сводя с нее глаз, я закурил и ответил, что, по-моему, чувство юмора в настоящих передрягах бесполезно.
- Отец утверждал, что полезно.
То было скорее кредо, чем опровержение, поэтому я быстро сменил лошадей. Кивнул и сказал, что отец ее, вероятно, смотрел вдаль, а я так далеко не заглядываю (что бы это ни значило).
- Чарлз скучает по нему до чрезвычайности, - через секунду произнесла Эсме. - Он был чрезвычайно милый человек. И до крайности привлекательный внешне к тому же. Не то чтобы внешность много значила, но все же. У него был сугубо проницательный взгляд - для человека, по существованию своему доброго.
Я кивнул. И сказал, что, насколько я понимаю, отец ее обладал довольно необычайным словарным запасом.
- О да - вполне, - ответила Эсме. - Он был архивариус - любитель, разумеется.
В этот миг я почувствовал, как мне по плечу назойливо стучат - почти колотят - справа. Я повернулся к Чарлзу. На стуле он сидел уже, в общем, приемлемо, только ногу подогнул под себя.
- Что одна стена сказала другой? - пронзительно спросил он. - Это загадка!
Я задумчиво возвел глаза к потолку и вслух повторил вопрос. Затем ошеломленно глянул на Чарлза и объявил, что сдаюсь.
- До встречи на углу! - на пределе громкости последовала соль шутки.
Сильнее всего развеселила она самого Чарлза. Показалась ему невыносимо смешной.
Эсме даже пришлось обойти стол и постучать его по спине, будто он поперхнулся.
- Ну-ка перестань, - сказала она. Затем вернулась на место. - Он задает эту загадку всем, с кем знакомится, и всякий раз у него припадок. Обычно у него еще слюни текут, когда он смеется. Ну-ка перестань, пожалуйста.
- Но это одна из лучших загадок, которые я слыхал, - сказал я, наблюдая за Чарлзом, который очень медленно приходил в себя. В ответ на такой комплимент он съехал по сиденью значительно ниже и снова до самых глаз прикрыл лицо краем скатерти. Затем взглянул на меня поверх края этими своими глазищами, и в них постепенно гасло веселье и разгоралась гордость человека, у которого в запасе есть стоящая загадка-другая.
- Могу я поинтересоваться, кем вы работали до того, как поступили в армию? - спросила меня Эсме.
Я ответил, что вообще не работал - за год до этого я только выпустился из колледжа, но мне хотелось бы считать, что я профессионально пишу рассказы.
Эсме учтиво кивнула.
- Публиковались? - спросила она.
Вопрос был знакомый и неизменно болезненный - я никогда не отвечал на него по счету раз-два-три. Я начал объяснять, что большинство американских редакторов - это кучка…
- Мой отец писал прекрасно, - перебила меня Эсме. - Я храню сколько-то его писем для потомков.
Я ответил, что это очень хорошее дело. И как раз взглянул на эти ее огромные наручные часы, похожие на хронограф. Спросил, не отцовские ли.
Эсме церемонно взглянула на запястье.
- Да, его, - ответила она. - Он их мне вручил перед тем, как нас с Чарлзом эвакуировали. - Смутившись, убрала руки со стола. - В чистом виде памятка о нем, разумеется. - Она направила разговор в другое русло: - Я была бы до крайности польщена, если бы вы когда-нибудь написали рассказ исключительно для меня. Я читаю запоем.
Я ответил, что напишу обязательно, если сумею. И сказал, что вообще-то не ужас как плодовит.
- А там и не надо ужас как плодовитого! Лишь бы не был детским и глупым. - Она подумала. - Я предпочитаю рассказы о скверне.
- О чем? - переспросил я, склонившись к ней.
- О скверне. Меня до крайности интересует скверна.
Я собрался было выспросить ее подробнее, но Чарлз уже больно щипал меня за руку. Я повернулся к нему, поморщившись. Он стоял рядом.
- Что одна стена сказала другой? - завел он старую песню.
- Ты уже спрашивал, - сказала Эсме. - Ну-ка перестань.
Не обратив на нее внимания, Чарлз встал мне на ногу и повторил ключевой вопрос. Я заметил, что узел галстука у него съехал набок. Поправил, а затем, глядя ему в глаза, предположил:
- До свиданья на углу?
Еще не договорив, я пожалел, что ответил. Рот Чарлза раскрылся. Будто я его стукнул. Он сошел с моей ноги и с раскаленным добела оскорбленным достоинством удалился к своему столику, даже не обернувшись.
- Он в бешенстве, - сказала Эсме. - У него необузданный характер. Моя мать питала склонность его баловать. Только отец его не баловал.
Я продолжал поглядывать на Чарлза, который уселся на место и стал пить чай, держась за чашку обеими руками. Я все надеялся, что он оглянется, но он не оглянулся.
Эсме встала.
- Il faut que je parte aussi, - вздохнула она. - Вы говорите по-французски?
Я тоже поднялся - смятенно и с сожалением. Мы пожали друг другу руки; у нее, как я и подозревал, рука была нервной, ладошка - влажной. По-английски я сообщил ей, с каким наслаждением провел время в ее обществе.
Она кивнула.
- Я так и думала, - сказала она. - Я вполне контактна для своих лет. - Еще раз ощупала на пробу волосы. - Мне кошмарно жаль, что с прической так, - сказала она. - На меня, вероятно, отвратительно было смотреть.
- Отнюдь, что вы! Вообще-то мне кажется, они уже опять волнистые.
Она быстро коснулась волос еще раз.
- Как вы полагаете, вы сможете еще раз появиться здесь в ближайшем будущем? - спросила она. - Мы приходим сюда каждую субботу после репетиции хора.
Я ответил, что мне бы этого очень хотелось, но, к сожалению, я вполне уверен, что в другой раз у меня не выйдет.
- Иными словами, вы не вольны обсуждать переброску войск, - сказала Эсме. Она не сделала попытки отойти от стола.
Напротив, одной ногой заступила за другую и, глядя вниз, выровняла туфли. Хорошенький трюк - на ней были белые носочки, и ноги ее и лодыжки смотрелись красиво. - Не желаете ли, чтобы я вам писала? - спросила она, порозовев. - Я пишу до крайности членораздельные письма для своего…
- Мне бы очень хотелось. - Я достал карандаш, бумагу и записал свое имя, звание, воинский номер и номер полевой почты.
- Я первой вам напишу, - сказала она, забирая у меня листок, - чтобы избавить вас от компроментяции. - Адрес она положила в карман платья. - До свидания, - сказала она и ушла к своему столику.
Я заказал еще чайник чаю и сидел, наблюдая за ними обоими, пока они вместе с затравленной мисс Мегли не встали. Вел их к выходу Чарлз - трагически хромая, будто одна нога у него короче другой на несколько дюймов. На меня он и не взглянул. За ним шла мисс Мегли, за ней - Эсме, и она мне помахала. Я помахал в ответ, чуть привстав со стула. По-моему, странно трогательный миг.
Не прошло и минуты, как Эсме вернулась в чайную, за рукав бушлатика волоча за собой Чарлза.
- Чарлз желал бы поцеловать вас на прощанье, - сказала она.
Я немедленно отставил чашку и сказал, что это очень приятно, однако уверена ли она?
- Да, - ответила Эсме как-то угрюмо. Она отпустила рукав Чарлза и довольно энергично подтолкнула брата ко мне. Он шагнул вперед, личико яростное, и громко и влажно чмокнул меня под правое ухо. Пережив такое испытание, нацелился прямиком к двери и менее сентиментальному образу жизни, но я поймал его за хлястик бушлата и спросил, не отпуская:
- Что одна стена сказала другой?
Лицо его осветилось.
- До встречи на углу! - проверещал он и пулей вылетел из чайной, вероятно - в истерическом припадке.
Эсме же вновь осталась стоять, скрестив лодыжки.