- А я думал: "Если кто ловил кого-то", - говорю. - В общем, у меня перед глазами только эти малявки - играют себе во что-то на таком здоровенном поле с рожью и всяко-разно. Тыщи малявок, а рядом никого - больших никого, в смысле, - только я один. И я стою на краю какого-то долбанутого обрыва. И мне чего надо - мне надо ловить всех, чтобы вдруг с обрыва не навернулись: в смысле, они же носятся там и не смотрят, куда бегут, а я должен выскакивать откуда-то и их ловить. И больше весь день я б ничего не делал. Был бы ловцом на этом хлебном поле и всяко-разно. Я знаю, что это долбануться, только больше я б ничем не хотел быть. Я знаю, что долбануться.
Фиби такая долго ничего не говорила. А потом открыла рот и говорит только:
- Папа тебя точно убьет.
- Да и надристать, если убьет, - говорю. Потом встал с кровати, потому что мне чего захотелось - мне в жилу вдруг стало позвонить этому парню, который у меня английский вел в Элктон-Хиллз, мистеру Антолини. Он теперь живет в Нью-Йорке. Элктон-Хиллз бросил. Теперь ведет английский в Университете Нью-Йорка.
- Мне позвонить надо, - говорю. - Я сейчас вернусь. Не засыпай. - Я не хотел, чтоб она засыпала, пока я в гостиной. Понятно, что не заснет, но я все равно сказал, чтоб уж наверняка.
Я пошел к двери, а Фиби такая тут говорит:
- Холден! - и я развернулся.
Она сидела на кровати. Такая симпотная.
- А я рыгать учусь у этой девочки, Филлис Маргулис, - говорит. - Слушай.
Я послушал и чего-то услышал, но как-то не очень.
- Молодец, - говорю. Потом зашел в гостиную и набрал этого своего препода, мистера Антолини.
23
По телефону я не сильно рассусоливал - боялся, штрики напрыгнут прямо посредине. Но не напрыгнули. Мистер Антолини нормальный такой ответил. Говорит, я могу сразу к нему приехать, если хочу. Я, наверно, их с женой разбудил, потому что как-то неслабо долго они к телефону подходили. Первым делом он меня спросил, что случилось, а я говорю: ничего. Только сказал, что все завалил в Пеней. Ну и что тут такого - ему-то можно. Он говорит:
- Боже праведный, - когда я ему изложил. Неслабое у него чувство юмора и всяко-разно. Сказал, чтоб я сразу к нему ехал, если мне в струю.
Он у меня, наверно, лучший препод был, этот мистер Антолини. Ничего так молодой парняга, ненамного старше моего брательника Д.Б., и его подначивать можно было так, чтоб и уважения к нему не потерять. Это он в конце концов подобрал того пацана, который из окна выпрыгнул, я вам рассказывал, Джеймса Касла. Этот мистер Антолини пульс ему пощупал и всяко-разно, а потом снял пальто с себя и накрыл, и нес Джеймса Касла до самого лазарета. И ему надристать даже было, что у него все пальто в крови будет.
Когда я вернулся в комнату Д.Б., Фиби такая радио включила. Передавали танцевальную музыку. Только Фиби тихо включила, чтоб горничная не услышала. Вы б ее видели. Сидит такая прямо посередке кровати, на одеяле, ноги сложила, как эти йоги. Музыку слушает. Сдохнуть можно.
- Давай, - говорю. - Хочешь потанцевать? - Я ее танцевать научил и всяко-разно, когда она совсем еще карапуз была. Очень неслабо танцует. Я в смысле, что немного чему ее научил. А так она сама в основном училась. По - настоящему же никого научить танцевать нельзя.
- Ты в ботинках, - говорит.
- Я сниму. Давай.
Так она, считай, с кровати спрыгнула, подождала, когда я ботинки сниму, а потом мы с ней сколько-то еще танцевали. Она по-честному танцует неслабо. Не в струю те, кто с малявками танцует, потому что смотрится это по большей части жуть. В смысле где-нибудь в ресторане, и видишь, как старикан какой - нибудь выводит свою малявку на пятак. Они обычно ей платье нечаянно всегда сзади наверх поддергивают, а малявка же ни шиша танцевать не умеет и жуть как смотрится, но на людях я так все равно никогда не делаю ни с Фиби, никак. Мы только дома дурака валяем. С ней-то все по-другому, потому что танцевать она умеет. Идет за тобой по-всякому. В смысле, если держишь ее, как не знаю что, близко, чтоб наплевать, что ноги у тебя сильно длиннее. Она от тебя не отлипает ни шиша. Можно ногой за ногу заступать, подныривать фофански, даже иногда чутка джиттербажить, а она не отлипает. Даже танго можно, ёксель - моксель.
Мы четыре номера где-то станцевали. В перерывах от нее одна умора, как не знаю что. Позиции не меняет. Даже ни разговаривает, ничего. Стоим такие в позиции, ждем, пока оркестр снова не заиграет. Сдохнуть можно. Ни смеяться, ничего тоже нельзя.
В общем, мы номера четыре станцевали, а потом я выключил радио. Фиби такая снова в постель запрыгнула и залезла под одеяло.
- У меня лучше получается, правда? - спрашивает.
- Еще как, - говорю. Я снова сел к ней на кровать. Как бы запыхался. Слишком, нахер, много курю, дыхалки никакой. А она вообще почти не запыхалась.
- Потрогай мне лоб, - говорит вдруг ни с того ни с сего.
- Зачем?
- Потрогай. Один разок всего.
Я потрогал. Только ничего не нащупал.
- Есть температура? - спрашивает.
- Нет. А должна быть?
- Да. Я ее нагоняю. Потрогай еще.
Я опять потрогал и все равно ничего не почувствовал, но говорю:
- Похоже, растет. - Не хотелось, чтоб у нее комплекс, нафиг, неполноценности был.
Она кивнула.
- Я через градунсик ее могу нагнать.
- Градусник. Кто сказал?
- Мне Элис Холмборг показала. Садишься по-турецки и не дышишь, и думаешь про что-нибудь очень-очень горячее. Про батарею или еще что-нибудь. А потом весь лоб у тебя такой жаркий становится, что можно руку обжечь кому-нибудь.
Я чуть не сдох. Отдернул руку у нее ото лба, словно это жуть как опасно.
- Спасибо, что предупредила, - говорю.
- Ой, тебе я б не обожгла. Я б остановилась, когда… Тшшш! - И она быстро, как не знаю что, подскочила на кровати.
Напугала меня, как не знаю что.
- Чего такое? - спрашиваю.
- Дверь, - говорит громким таким шепотом. - Это они!
Я мигом вскочил, подбежал и погасил лампу над столом. Потом затер бычок о ботинок и сунул в карман. Разогнал воздух немного, чтоб дымом не воняло - ёксель-моксель, на фига я только тут курил? Потом схватил ботинки, нырнул в чулан и закрыл дверь. Ух, сердце у меня колотилось, как гад.
Слышу, в комнату штруня зашла.
- Фиби? - говорит. - Ну-ка прекрати. Я видела свет, барышня.
- Привет! - Это Фиби уже такая. - Я заснуть не могла. Хорошо повеселились?
- Изумительно, - говорит штруня, только видно, что не по - честному. Она никогда не радуется, если из дому выходит. - Ты почему не спишь, можно осведомиться? Тебе тепло?
- Тепло. Просто заснуть не могла.
- Фиби, ты здесь курила? Правду мне, пожалуйста, барышня.
- Чего? - говорит такая Фиби.
- Ты меня слышала.
- Всего одну зажгла и на секундочку. Я только разик пыхнула. А потом в окно выбросила.
- Но зачем, можно осведомиться?
- Заснуть не могла.
- Мне это не нравится, Фиби. Мне это совсем не нравится, - говорит штруня. - Тебе дать еще одеяло?
- Нет, спасибо. Спок-ночи! - Фиби такая говорит. От штруни избавиться хочет поскорее, сразу видать.
- Как кино? - спрашивает та.
- Отлично. Только вот мама Элис. Она все кино через меня перегибалась и спрашивала, гриппует Элис или нет. А домой мы ехали на такси.
- Дай мне пощупать лоб.
- Я ничем не заразилась. У нее ничего не было. Это все ее мама.
- Ну что ж. Теперь спи. Как поужинала?
- Паршиво, - говорит Фиби.
- Ты слышала, что сказал твой отец об этом слове. Ну что в ужине было паршивого? Очень милая баранья отбивная. Я аж на Лексингтон-авеню ходила за…
- Отбивная нормальная, просто Шарлин все время на меня дышит, когда ставит на стол. На еду дышит, на всяко-разное. На все дышит.
- Ну что ж. Спи теперь. Поцелуй мамочку. Ты помолилась?
- В ванной. Спок-ночи!
- Спокойной ночи. И сейчас же засыпай. У меня голова раскалывается, - говорит штруня. У нее ничего так себе часто голова раскалывается. По-честному.
- Выпей аспирину, - Фиби такая говорит. - Холден дома в среду будет, да?
- Насколько я знаю. Укрывайся давай. До конца укрывайся.
Я услышал, как штруня вышла и закрыла за собой дверь. Пару минут подождал. Потом вышел из чулана. И тут же влепился в эту Фиби, потому что там такая темень, а она вылезла из постели и двинулась меня встречать.
- Больно? - спрашиваю. Теперь шептаться нужно было, потому что оба они уже дома. - Надо мослами шевелить, - говорю. Нащупал в темноте кровать, сел на край и стал надевать ботинки. Меня вполне так себе колотило. Куда деваться.
- Сейчас не ходи, - шепчет Фиби. - Погоди, пускай заснут!
- Нет. Надо. Сейчас лучше всего, - говорю. - Она будет в ванной, а папа новости включит или чего-нибудь. Лучше сейчас. - Фиг шнурки завяжешь, так меня колотило. Штрики меня, само собой, ни убьют, ничего, если дома поймают, только будет сильно не в струю и всяко-разно. - Ты, нафиг, где вообще? - говорю этой Фиби. Такая темень, что ни шиша ее не видать.
- Тут. - Она прямо рядом со мной стояла. Я ее даже не видел.
- У меня, нафиг, чемоданы на вокзале, - говорю. - Слышь. У тебя гроши есть, Фиб? Я, считай, банкрот.
- Только рождественские. На подарки и прочее. Я вообще ничего еще не покупала.
- А. - Не в жиляк мне было у нее рождественские гроши забирать.
- Тебе надо? - спрашивает.
- Я не хочу у тебя рождественские гроши забирать.