- А папа не может. Ему в Калифорнию надо лететь, - говорит. Ух как она уже вся такая проснулась. Ей, чтоб проснуться, секунды две надо. Она сидела - ну как бы на коленях - на кровати и держала меня, нафиг, за руку. - Слушай. А мама сказала, ты дома будешь в среду, - говорит. - Сказала, что в среду.
- Я раньше выехал. Не так громко. Разбудишь всех.
- А сколько времени? Они домой поздно будут, мама говорила. Они поехали на прием в Норуок, в Коннектикут, - говорит такая Фиби. - Угадай, что я сегодня днем делала? Какое кино видала? Угадай!
- Не знаю… Слушай. Они не сказали, когда…
- "Врача", - Фиби такая говорит. - Это специальное кино показывали в Фонде Листера. Только один день показывали, и это сегодня. Про этого доктора в Кентукки и все такое - он еще затыкает одеялом лицо этой девочке, которая калека и не может ходить. А потом его в тюрьму сажают и все такое. Отличное кино просто.
- Послушай секундочку. Они не сказали, когда…
- Он ее жалеет, доктор этот. Потому и лицо ей затыкает и все такое, чтоб она задохнулась. А его потом сажают в тюрьму на пожизненное заключение, но эта девочка, которой он лицо заткнул, приходит его навестить все время и говорит ему спасибо за то, что он сделал. Он из милосердия убийца. Только он знает, что должен в тюрьму сесть, потому что врач не должен у Бога ничего отнимать. Нас мама одной девочки у нас в классе водила. Элис Холмборг. Она моя лучшая подружка. Она одна во всем…
- Погоди минутку, а? - говорю. - Я тебе вопрос задал. Они сказали, когда вернутся, или не сказали?
- Нет, но поздно. Папа взял машину и все такое, чтобы с поездами не связываться. У нас там сейчас радио есть! Только мама говорит, его нельзя играть, когда машина едет.
Меня отпустило - ну вроде. В смысле, я наконец бросил дергаться насчет того, поймают они меня дома или нет. Прикинул - да ну его к черту. Поймают так поймают.
Вы бы видели эту Фиби. В такой пижаме синей, с красными слонятами на воротничке. Слоны для нее - это вообще полный капец.
- Значит, хорошая картина была, а? - говорю.
- Шикарная просто, только Элис простыла, и мама у нее все время спрашивала, не гриппует ли она. Прямо посреди кино. Только там что-нибудь важное случится, ее мама перегибается через меня и спрашивает Элис, не гриппует ли она. На нервы действовало.
Потом я сказал ей про пластинку.
- Слушай, я тебе пластинку купил, - говорю. - Только по дороге домой она сломалась. - И я вытащил из кармана обломки и ей показал. - Я надрался, - говорю.
- Дай кусочки, - говорит Фиби. - Я их себе оставлю. - И взяла их у меня прямо из руки и в ящик тумбочки своей положила. Я чуть не сдох.
- Д.Б. на Рождество приезжает? - спрашиваю.
- Мама говорит, может, да, а может, нет. Как получится. Может, ему придется остаться в Голливуде и писать картину про Аннаполис.
- Аннаполис, ёксель-моксель!
- Там про любовь и все такое. Угадай, кто там будет играть? Какая кинозвезда? Угадай!
- Мне это неинтересно. Аннаполис, ёксель-моксель. Да что Д.Б. знает про Аннаполис, ёксель-моксель? Как это связано вообще с его рассказами? - говорю. Ух, с ума съехать можно от такой херни. Голливуд, нафиг. - Что ты сделала с рукой? - спрашиваю. Я заметил, у нее локоть здоровенным шматом пластыря заклеен. А заметил почему - пижама-то у нее без рукавов.
- Да этот мальчишка, Кёртис Уайнтрауб, который у нас в классе, толкнул, когда я по лестнице в парк спускалась, - говорит. - Хочешь поглядеть? - И она принялась сдирать эту долбанутую липучку с руки.
- Оставь ее в покое. А почему он тебя с лестницы столкнул?
- Не знаю. Наверно, он меня терпеть не может, - Фиби такая говорит. - Мы с этой другой девочкой, Селмой Эттенбери, ему ветровку чернилами и всяким разным облили.
- Это некрасиво. Ты что, дитя малое, ёксель-моксель?
- Нет, но я только в парк пойду, он везде за мной ходит. Всегда ходит за мной. Он мне на нервы действует.
- Может, ты ему нравишься. Но из-за этого же не стоит чернилами…
- А я не хочу ему нравиться, - говорит. А потом уматно так на меня поглядела. - Холден, - говорит, - а почему ты домой не в среду приехал?
- Чего?
Ух, за ней глаз да глаз каждую минуту. Если думаете, что она какая-то дурочка, вы совсем спятили.
- Почему ты дома не в среду? - спрашивает. - Тебя ни выгнали, ничего, правда?
- Я ж тебе уже сказал. Нас раньше распустили. Отпустили всю…
- Тебя выгнали! Выгнали! - Фиби такая говорит. А потом кулаком меня по ноге двинула. Она сильно кулакастая, если ей в жилу. - Выгнали! Ой Холден! - А потом рот рукой прикрыла и всяко-разно. Сильно возбужденная она, чесслово.
- Кто сказал, что меня выгнали? Никто не говорил…
- Выгнали-выгнали, - говорит. И хвать меня снова кулаком. Если думаете, что не больно, вы совсем двинулись. - Папа тебя убьет! - говорит. Потом плюхнулась пузом на кровать и подушку, нафиг, себе на голову нахлобучила. Она так вполне себе часто делает. Иногда совсем чеканутая.
- Хватит, ну, - говорю. - Никто меня не убьет. Никто даже не… ну ладно, Фиб, убирай эту фигню с головы. Никто меня не убьет.
Только она не убирала. Ее никак не заставишь чего-нибудь сделать, если ей не в жилу. Знай себе твердит:
- Папа тебя убьет. - Там и не разберешь ни шиша с этой подушкой на голове.
- Никто меня не убьет. Мозги включи. Во-первых, я уезжаю. Я чего могу - я могу на ранчо работать устроиться на время или как-то. У меня парень знакомый есть, так у его деда ранчо в Колорадо. Могу там устроиться на работу, - говорю. - Меня когда не будет, я буду тебе писать и всяко-разно, если уеду. Ладно тебе. Убирай подушку. Давай, ну эй, Фиб. Пожалста. Пожалста, а?
Только она все равно не убрала. Я попробовал стянуть сам, только она сильная, как не знаю что. С ней драться устаешь. Ух, раз захочет подушку на башке у себя держать, там подушка и будет держаться.
- Фиби, ну пожалста? Вылазь оттуда, - твержу. - Ладно, эй?.. Эй, Уэзерфилд. Вылазь.
Только она не вылазила. Иногда ее вообще ничем не проймешь. Наконец я встал и вышел в гостиную, достал из сигаретницы на столе сиг и в карман сунул. У меня кончились.
22
Когда я вернулся, подушки на голове уже никакой не было - я так и знал, - только Фиби по-прежнему на меня не глядела, хоть и лежала уже на спине и всяко-разно. Я обошел кровать и снова сел, а она морденцию свою долбанутую в другую сторону отвернула. Бойкот такой, как я не знаю что. Как фехтовальная команда в Пеней, когда я, нафиг, рапиры в метро забыл.
- Как эта Хэзел Уэзерфилд? - спрашиваю. - Еще сочиняешь про нее? Та история, что ты мне прислала, у меня в чемодане. Он на вокзале. Очень хорошая.
- Папа тебя убьет.
Ух, вот взбредает ей в башку, если уж взбредает.
- Ничего не убьет. Самое худшее - взбучку устроит, а потом отправит, нафиг, в это военное училище. А больше ничего и не сделает. И потом - меня тут вообще не будет. Я уеду. Я - я, наверно, в Колорадо буду, на этом ранчо.
- Не смеши меня. Ты даже на лошади кататься не можешь.
- Кто не может? Еще как могу. Ну еще б не мог. Этому учат за две минуты, - говорю. - Хватит уже ковырять. - Она ковыряла этот пластырь на руке. - Тебя кто стриг? - спрашиваю. Я только что заметил, какую дурацкую прическу ей сделали. Слишком коротко.
- Тебя не касается, - говорит. Очень наглая иногда бывает. Вполне себе наглая такая. - Ты, я думаю, опять все предметы до единого провалил, - говорит - очень так нагло. Но и уматно в каком-то смысле. Иногда она разговаривает, как, нафиг, училка, а сама же малявка да и только.
- А вот и нет, - говорю. - Английский я сдал. - А потом, вот просто от нефиг делать, я ее за попу ущипнул. Очень уж сильно в воздух торчала, так Фиби улеглась на бок. Да и попы-то у нее почти нет. Я не сильно, а она все равно по руке меня садануть попыталась, только промазала.
А потом вдруг ни с того ни с сего говорит:
- Ох, ну и зачем же ты только это сделал? - В смысле, почему меня выперли. Мне сразу как-то убого стало, так она сказала это.
- Господи, Фиби, не спрашивай. Меня уже тошнит, что все спрашивают, - говорю. - Мильон причин. Это одна из худших школ, куда я ходил. Там полно фуфла. И погани всякой. Столько поганых типусов ты в жизни не видала. Например, сидишь и треплешься у кого-нибудь в комнате, а кто-нибудь еще хочет зайти, так его не пускают, если это какой-нибудь бажбан прыщавый. Все вечно двери себе запирают, если кто-то хочет зайти. И у них еще такое тайное, нафиг, братство, куда я зассал не вступать. Там есть такой прыщавый зануда, Роберт Экли, - он вот вступить хотел. Долго хотел и пытался, а его не пускали. Только потому что он прыщавый и зануда. Мне об этом даже говорить не в жилу. Говно школа. Поверь мне на слово.
Фиби такая ничего не сказала - но она слушала. У нее по затылку видно, что слушала. Она всегда слушает, если что-нибудь ей рассказываешь. А самая умора - она почти что всегда понимает, о чем, нахер, ты ей говоришь. По-честному врубается.
И я дальше ей про Пеней излагал. Как бы в струю было.