Он порылся в карманах и вытащил всю свою денежную наличность - около двадцати рублей. Примерно такую же сумму набрали Морговцев и Аникин. Скомкав деньги в горсти, Щерба показал их турецким чинам и кивнул головой на мотор:
- Бензин!
Его отлично поняли и без переводчика. Толстяк ласково закивал головой, снял, протер очки, улыбнулся и с легкостью, неожиданной в его тучном теле, засеменил к бараку. Щербу удивила эта прыть: похоже, что толстяк намерен собственноручно доставить рыбакам бензин. Отсутствовал он довольно долго, но вернулся налегке. Зато сделанное им предложение прозвучало музыкой для слуха изголодавшихся людей:
- Если советские рыбаки имеют нужду в продовольствии или в чем-либо другом, мы можем удовлетворить их пожелания.
Аникин высунулся было вперед, приоткрыл рот, но осекся под тяжелым взглядом шкипера.
- Спасибо, - сказал Щерба. - Мы не при деньгах.
- Зачем же деньги? - Последовал любезный ответ. - Господа советские рыбаки могут не платить наличными. Имеется договоренность с советским консульством, вам достаточно будет только подписать счет.
- Это как же? - переспросил Щерба.
А очень просто: об их прибытии было только что сообщено в консульство, находящееся в соседнем городе. Оттуда последовал ответ: снабдить всем необходимым, расходы консульство берет на себя.
У старого шкипера повлажнели глаза.
- Чуете, ребята, - обернулся он к своим, как о нас родина заботится!
Глубокая складка легла на его обветренном лбу.
- Ну, сделаем такой заказ: пять кило хлеба, пол-кило масла коровьего, кило баранины, табаку легкого пачка… - Щерба заметил, что лицо Саввы Морговцева затекает нежным, девичьим румянцем. - Пол-литра водки…
Чиновник бесстрастно записывал, но при последнем слове остановился, как бы ожидая поправки.
- Пол-литра, - твердо повторил Щерба и, как бы для себя, добавил: - Знаю, что мало, да больше нельзя - не дома.
- Конфет бы, Степан Егорович, - просительно сказал Аникин, - хоть маленько.
- Эх ты, сладкоежка! Пишите: полкило конфет. Ну, чего еще? Печатка чаю.
- Кофе? - подсказал чиновник.
- Кофе? - поморщился Щерба, но, чтобы не уронить свой престиж в глазах завзятых кофейников, какими он считал турок, добавил небрежно: - Можно и кофе, если только настоящее "мокко".
Чиновник приятно улыбнулся и записал кофе.
- Может, еще чего? - облизнул пересохшие губы Аникин и поглядел на Морговцева: тот дышал, как окунь, выброшенный на берег.
Но Щерба твердо заявил:
- Стоп! Хватит государство в расход вводить. Поди, за нас золотой валютой уплатят. Кабы не война, знали б мы точно: отработаем… - И в предвкушении вкусной снеди он весело кивнул переводчику. - Все! Баста! Да скажи только, чтобы скорей, мы двое суток не ели.
Чиновник снова улыбнулся и хотел было сунуть листок в карман, но Щерба остановил его:
- Позвольте-ка узнать: сколько там вышло?
Переводчик назвал сумму в турецких лирах.
- А в рублях?
- Пять тысяч восемьсот сорок рублей, - последовал хладнокровный ответ.
Тяжелой волной прихлынула к голове кровь. На какие-то секунды или, может быть, доли секунды Щерба словно ослеп. Когда же зрение вновь вернулось к нему, кое-что успело перемениться на переднем плане пейзажа: чиновник, только что стоявший прямо перед ним, оказался сбоку, метрах в пяти, за его спиной торчал край грязной курточки переводчика, а перед рыбаками стоял офицер, с напряженной улыбкой поигрывая колечком кобуры.
Щерба тихонько засмеялся, но сказал громко, так чтобы его услышали:
- А совесть у вас есть?
- Совесть свою они дешевле харчей ценят, - это сказал Савва.
Неизвестно, перевел ли толмач их слова, но на одутловато-квелом, прокисшем лице толстяка не отразилось ничего. Почувствовав, что опасность миновала, он снова приблизился к лодке.
- Здесь не город, а жалкий пограничный форпост, доставка товаров сюда обходится очень дорого…
- Будто? - прищурился шкипер.
- Глупая торговля! - уже раздраженно сказал чиновник. - Ведь не вы же платите, а государство.
- А какая же разница? - пожал плечами рыбак.
Теперь пришла очередь удивляться чиновнику.
- Как так - какая разница? - голос его звучал искренним возмущением. - Одно дело - платить из своего кармана, другое - если платит, ну… ну, словом… - и не в силах подобрать нужное слово, он издал губами какой-то звук, похожий на "п-фф!".
- Может быть, по-вашему, оно и так, - сказал шкипер. - А у нас государство - это мы! Да разве мы можем государство в расход вводить? Такая война идет, каждая копейка победе служит, а мы станем тысячи на ветер швырять?..
- Точно сказано, Степан Егорыч, - одобрил Савва Морговцев.
Щерба мог бы сказать еще много слов, простых и серьезных, грубых и высоких, но он понял, что эти люди защищены от всех слов, обращенных к благородству человеческой души, одним несложным и веским для них соображением - возможностью крупной, верной и безопасной наживы. Стоит ли говорить, им о самом святом, о Севастополе, когда правители этой страны помыслами и сердцем были с теми, кто уничтожал город…
И потому Щерба сказал только:
- Давайте список, вычеркнем все лишнее.
Первым в списке стоял бензин.
- Почем? - спросил Щерба.
Ему ответили.
- Весь?
- Нет, один литр.
- Литр! У нас война, и то литр полтинник стоит!
- У Турции нет Баку, - сказал офицер с каким-то двусмысленным выражением.
- Если по ценам судить, - вскипел Аникин, - у вашей Турции и вообще-то ничего нет!
Больше Щерба не оспаривал называемых чиновником цен, а только бросал коротко: "Вычеркнуть!" Масло, баранина, конфеты, водка, кофе, табак испарялись поочередно, оставляя тоскливый следок в душах изголодавшихся по еде, питью и куреву людей. И по мере того, как сокращался список, вытягивалось лицо толстого чиновника, тускнела фигура красавца офицера, и даже маленький переводчик стал казаться еще более жалким и несчастным.
Из всего длинного списка Щерба оставил лишь горючее и три кило хлеба. Затем он попросил не задерживать с доставкой, потому что они хотят отплыть дотемна.
Офицер и штатский посовещались между собой, и толмач сказал:
- Хлеб вам сейчас принесут. Но горючее может быть доставлено лишь завтра утром.
- Понятно! - Щерба повернулся к товарищам. - На измор хотят нас взять, спекулянты!
Офицер дал знак часовому, тот подошел к лодке и цепью приковал ее нос к железной тумбе. Щерба заметил, что худые, веснушчатые, в светлых волосках руки часового слегка дрожали.
Пристань опустела, остался лишь часовой с винтовкой за плечом. Он стоял близ будки в кургузой шинельке и недвижно, с тупым и грустным выражением глядел в какую-то далекую пустоту.
Вскоре появился другой солдат и принес им три калабашки кукурузного хлеба и воды в жбане.
Тяжелое, сыроватое тесто комом осело в желудке; голод как будто только и поджидал этой жалкой подачки, чтоб войти в полную силу. И хотя казалось, что время совсем не движется, рыбаков удивило, как быстро наплыли тихие, равнодушные и печальные сумерки чужой страны.
- Голод - вроде работы, - заметил Аникин. - Я даже притомился, будто тяжелые камни ворочал.
- Вот и добре! Давай-ка на боковую, - подал излюбленный совет Щерба. - Во сне и голода не чувствуешь, и время быстрее летит. Да и ты, Савва, не томи себя понапрасну.
- А вы сами-то как же?
- И я вполглаза вздремну! Чего нам беспокоиться! У нас почетная охрана, - Щерба махнул рукой в сторону часового.
…Где-то резко, гортанно прокричала чайка. Ветер проплутал над водой. Сперва он показался теплым, затем нежданно обдал тело влажным холодком, на миг отогнав сон. Но усталость брала свое, и старый шкипер вскоре погрузился в полудрему..
Чья-то рука осторожно коснулась его плеча, и горячий, испуганно торопящийся шепот ветерком пробежал по его щеке:
- Елдаш! Елдаш!..
Других слов Щерба не разобрал, но это он понял, потому что из всех слов чужого языка легче всего угадывается слово "товарищ". Щерба приподнялся, и в тот же миг рядом поднял голову Морговцев, а затем вскочил со своего места и Григорий Аникин. Три рыбака молча вглядывались в склонившуюся перед ними фигуру часового.
- Елдаш! Елдаш! - твердил часовой и совал им что-то завернутое в бумагу.
Рыбаки увидели плоскую, как блин, солдатскую лепешку и горсть маслин.
- Э, видать, и этот о коммерции помышляет, заметил Аникин.
- Елдаш, елдаш!.. - шептал часовой умоляюще, настойчиво и тревожно. Еще он сказал: - Се-вас-то-поль…
Словно две черные тени легли на щеки Аникина; в темноте румянец кажется сгустком тени.
- Не бери, - сказал Савва. - Ему самому, чай, жрать нечего.
- Дура! - нежно сказал Щерба. - Как не взять, раз от сердца дается!
Он потянулся за свертком, рука шкипера и рука солдата встретились в темноте.
- Спасибо, товарищ, - сказал Щерба.
- То-ва-рищ… - повторил часовой, и улыбка задержалась на его худощавом и теперь не печальном, а очень оживленном, взволнованном и добром лице.
Затем он быстро зашагал прочь от лодки и скрылся в тени прибрежных строений.
Щерба разломил лепешки на три части, разделил маслины и свою долю спрятал за пазуху.
- Аль на память сохранить хотите? - осведомился Аникин.
- Точно, на память, - без улыбки ответил шкипер.
…Под утро им принесли горючее. Морговцев заправил мотор. Вода была тихая и белая, а пепельно-дымчатая хмарь на берегу, еще не окрашенная солнцем, представлялась непроходящими сумерками…