– Вот видишь! И заставила визиря выслушать тебя, и приготовила тебе речь. Значит, не только в одном Константинополе царит ум и наука? Есть где-то и еще? Есть наука и в Багдаде, Махмуд. Надо лишь ее увидеть. И ты увидишь. Жена поможет тебе. Так ты говоришь, она из страны Русь? А ведь в Константинополе есть торговцы со всей Европы. А значит, есть торговцы и из страны Русь? Найдем их! Узнаем о здоровье ее родных… о ее стране. Ого! Смеешься? Видишь, и в Константинополе можно найти радость! Я рад за тебя Махмуд, я очень рад за тебя. Любовь редка, береги ее. Выпьем? Пей, пей, теперь и аллах нам разрешает!..
XXXIII
Джелладин задумчиво чертил прутиком на песке ровные линии. Резкая светло-лиловая тень навеса оканчивалась как раз на его тонких желтых руках и, казалось, трепеща Закона, не осмеливалась двигаться дальше. Против него, прямо на горячем, словно плавящемся от солнца песке, сидел византийский чиновник в высоком войлочном черном колпаке, под которым лицо его казалось зеленым, похожим на неспелую дыню.
Византиец и Джелладин молчали, и видно было, что молчание доставляет им удовольствие, и византиец с таким умилением глядел на ровные линии, проводимые Джелладином, словно чувствовал сквозь них какую-то дивную мелодию, над которой можно рыдать.
– Мир вам, – сказал Джелладин, не поднимая головы.
– Мир и тебе, – ответил кади, понимая, что между Джелладином и византийским чиновником произошло что-то важное.
Чиновник поднялся и, важно пожелав посланцам халифа спокойной ночи, ушел.
Джелладин, сровняв прутиком линии на песке, сказал:
– Корыстолюбивы. Все продажно. Много золота – много наемников. Привези ты больше золота, наймешь их вместе с их наемниками.
– Да, да! – подхватил кади. – Город большой, но мелочной. Ты уговаривался с чиновником о приеме нас императором?
– Нет, о другом, – неопределенно ответил Джелладин. – Он дорожится.
– Что – деньги? – молодцевато воскликнул кади. – Они хрупки, как трава осенью.
– Деньги принадлежат Закону.
– Да, да! Но я не люблю борьбу деньгами. Легко поскользнуться, как на мокрой апельсинной корке. – И кади продолжал: – Есть три вида борьбы. Или Исав, боровшийся с богом, или Прометей – с Зевсом. Второй вид – борьба с наводнением или с саранчой, когда полезно призывать доброго духа Шерлаха. К этому же виду борьбы относится борьба на поле брани. И отчасти борьба деньгами. И, наконец, третий вид – борьба для забавы, из которой я больше всего предпочитаю борьбу на поясах. Видел ли ты эту борьбу, Джелладин?
– Видел. Мне было пятнадцать лет, и мои товарищи по школе боролись во дворе медресе. Я в тот день превосходно ответил учителю и позволил себе посмотреть на борьбу. Я был доволен собой.
– И борьбой, наверное?
– Не помню.
Кади вздохнул, с сожалением и страхом глядя на Джелладина, и продолжал:
– Первый вид борьбы, вроде борьбы Исава или Прометея, прельщает меня, но я слаб, боюсь, что не выдержу, и все откладываю борьбу. Второй вид борьбы доставляет мне меньше удовольствия. Привыкши размышлять над свершающимся, я опасаюсь, что, пока я выбираю лучшие способы борьбы, наводнение снесет мой дом, саранча сожрет мои поля, вражеский воин проломит мне голову, а что касается денег, то разорюсь я обязательно. Поэтому я наслаждаюсь невинной борьбой и весь дрожу от страсти, когда два борца таскают друг друга по земле. Пояса скрипят, от борцов идет пар и пот, и земля вокруг них влажная!.. Махмуд, я слышал, ты умеешь бороться на поясах?
– Работа у наковальни закалила меня. Но бороться мне приходилось редко: я все время работал или составлял стихи.
– Побеждал ли кто-нибудь тебя?
– Никто.
– Видишь, Джелладин! – воскликнул кади. – Его никто не побеждал в Багдаде. Неужели ты допускаешь мысль, что его победят в Константинополе?
– А если мы победим византийцев? – сказал Джелладин. – Они обидятся. Я узнал, что византийские войска недавно разбиты на Дунае русским князем Игорем. Византийцы просят у русских мира.
– Вот как!
– Византийцев сейчас лучше не раздражать.
– Я согласен с тобой, Джелладин. Тогда Махмуд будет бороться не с византийским борцом, а с кем-нибудь из гостей.
– Например?
– В предместье Маммы, неподалеку от нас, живут русские купцы. Русские ходят свободно. Мы сейчас шли мимо их подворья, они веселились, пели песни, и Махмуд услышал что-то знакомое… Джелладин, подумай! Византийцы узнают, что мы побороли русского богатыря. Доносят императору. Император пожелал нас увидеть… Ты говоришь императору все, что тебе приказал визирь…
– Мысль недурна.
– Вот видишь!
Кади Ахмет привык на суде читать мысли по лицам. Мысли Джелладина совсем не сложны. И кади решил пооткровенничать:
– А у нас есть частная заинтересованность в этой борьбе. У Махмуда подруга – русская, из дружины князя Игоря. Она хочет узнать, что делается в стране Русь.
– Это мог бы узнать и я, – пробормотал Джелладин.
"Через кого?" – хотел было спросить кади, но удержался. Понятно и без вопроса. Джелладин пообещал византийскому чиновнику золото, которое вложено в пояс Джелладина визирем. Чиновник выдал ему голову эмира Эдессы, указал на человека в Эдессе, ведшего тайные переговоры с византийцами…
Кади Ахмет поспешно сказал:
– Так и должно быть. Русские купцы придут сюда, и ты порасспросишь их, о толкователь Закона! Подругу Махмуда зовут Даждья, она дочь князя Буйсвета… какие трудные имена!
Джелладин сказал:
– Мне не нужно имен. Зачем я буду вмешиваться в частные дела? Поручил ли вам это визирь?
– Нет.
– И спрашивал ли ты у него разрешения на упоминание имен?
– Зачем я буду лезть к визирю со всяческой мелочью?
– Ты же сам назвал этот город мелочным. Здесь всякая мелочь приобретает вид Закона.
– Но это просто любовь! Она хочет знать – что и как на родине?
Джелладин сказал:
– Любовь? Я не представляю себе, что такое любовь. И вам не советую. Визирь ничего не говорил мне о любви.
– Но он ничего не говорил и о борьбе на поясах!
– Борьбу на поясах я разрешаю. Но любовь… любовь, по-моему, глупость и вред.
– Сам пророк Магомет любил! – воскликнул Махмуд.
– Молчи, дурак, – сказал Джелладин. – Что ты знаешь о пророке? Поучись столько, сколько я, и тогда рассуждай!
Махмуд раздражал Джелладина. Он раздражал его своим громким голосом, важными движениями и тем, что никогда не советовался с ним, как и где расположить на отдых конвой и какой соблюдать церемониал при встрече с византийцами. Поэт? Трезвонит и трещит. Песни о Багдаде иногда трогательны. Но все, что говорится о родине на чужбине, – трогательно. Кроме того, Джелладин не мог простить Махмуду его внезапного появления и речи перед лицом визиря. И теперь – победи Махмуд в состязании, дойдет его победа к императору, а значит – дойдет и до халифа. Возможны награды от халифа… Но награды возможны и Джелладину, разрешившему борьбу с русским богатырем?
И Джелладин еще строже добавил:
– Смотри, не вздумай свалиться в борьбе.
– Не свалюсь, – ответил, смеясь во весь рот, Махмуд. – Скорее ты свалишься от злости.
И, не слушая брани Джелладина, пошел мыть, со скуки, своего коня. Конь, подаренный ему визирем, был вороной, молодой, трепетно-неугомонный, и по совету кади Махмуд дал ему имя Пегас, хотя и не знал толком, что значит это слово.