– Позже, позже.
Из гинекей они вышли грустные и усталые.
Махмуд сказал:
– Мои знания ничтожны, и я не могу охватить знаний византийцев. Зачем я сюда приехал?
– Мы меряем пространство и время, чтобы учиться, – сказал кади. – Мы научимся.
А в глазах Махмуда мелькали поставленные один на другой бочонки, скрепленные обручами из ивы и наполненные дубильным орешком; ящики с камедью, растительным клеем для проклейки тканей; холмы каменной соли; потрескивали станки, сновали мастера, поправляя челноки; звучал голос надсмотрщика мастерской, почему-то хваставшего, что дом покрыт штукатуркой из смеси извести, песка и цемента, который доставляется сюда из Пелопоннеса Таврического. Где находится Пелопоннес Таврический? Махмуд не знал даже этого.
Сквозь улицы и крепостные ворота виден был Босфор, два корабля, скрепленные цепями, грузчики, перетаскивавшие товары на пристань, и много ласточек, скользивших над недвижной серо-зеленой водой. Здесь же, над головой, назойливо жужжа, кружился крупный шершень. Откуда он? И что мы знаем в этом огромном мире?
Между площадью Августион и Тавром, на улице Месса, они увидали множество мастерских, где изготовлялись на продажу драгоценные и редкие товары: вышитые золотом, малиновые, или цвета морской воды, или цвета черного янтаря, или желтые ткани; женские уборы из дорогих камней; изделия из бронзы и серебра; византийские эмали и мозаичные иконы; тонкие сосуды из стекла. Продавалась слоновая кость дивной резьбы; прозрачные и блестящие платья из Фив и Пелопоннеса.
Они стояли долго, рассматривая все это, и один торговец, глядя на них, спросил другого:
– Зачем они смотрят?
А другой ответил:
– Они смотрят и ужасаются золоту. Золотом, которым мы обладаем, мы поведем против наших врагов силы всей Европы и Азии. И мы разобьем наших врагов, как глиняный горшок. И они будут подобны глиняному горшку, который уже не починить, потому что он из глины.
Махмуд, услыша эти слова, сказал печально кади Ахмету:
– Пойдем в кофейню.
И ни он, ни кади Ахмет, ни один торговец и ни другой еще не знали, что князь Игорь переправился через Дунай и что если раньше отступали отдельные части византийского войска, то теперь оно стремительно бежало все.
XXXII
Махмуд, отхлебывая кофе, молча смотрел на узор ковра, себе под ноги. Кади наполнил свою тыквенную бутылку вином, нашел его приятным и теперь наслаждался, заткнув за пояс полы своего кафтана, беседой с женой владельца кофейни. Владельцу кофейни, бывшему переплетчику книг, он говорил, что в Багдаде книги глянцуют не яичным желтком, а на смеси бычьей крови с перцем, жене – что у нее такие глаза, которые способны лишить сна любого из смертных, и что теперь в бессонные ночи он будет приходить в их кофейню. Женщина хихикала, кади касался ее плечом. Муж смотрел на это спокойно и деловито.
Поболтав, кади молодцеватой походкой, браво выставив грудь, вернулся к Махмуду. Махмуд сказал:
– Византия знает больше, чем мы…
– В наслаждениях? Да.
– В науке войны и торговли! – сказал Махмуд. – А нам надобно знать больше. С чего начинать? Как поглотить науку Византии?
– Ты ошибаешься, Махмуд, – сказал кади. – Нас послали смотреть, а не поглощать науку Византии. У них языческая наука! Если бы народы учились друг у друга, им бы некогда было драться. Разве мы с тобой можем узнать самое главное?
– Что здесь самое главное?
Кади прошептал ему на ухо:
– "Греческий огонь". Тайна его – для нас с тобой непереварима.
Он икнул и сказал:
– Мясо оказалось тоже непереваримым. Оно пережарено! Хозяин! – крикнул он. – Дай мне крепчайшего вина. Мясо ты пережарил, и я обязан запить его.
Хозяин принес высокую глиняную кружку с вином, кади отхлебнул и улыбнулся:
– Порядочно. – И он сказал Махмуду: – Если б визирь дал нам очень много денег, руководителя поумнее Джелладина и тысячу писцов, мы б и тогда чувствовали себя бедняками и нуждающимися. Вчера я ходил, по мастерским, где скорописцам диктуют книги. Какие здесь прекрасные каллиграфы, Махмуд! Я пересмотрел много книг. Император Константин, собрав вокруг себя много ученых и поэтов, составил громадные собрания книг по военной тактике, сельскому хозяйству, медицине, придворному церемониалу. Есть пятьдесят три книги, рассказывающих историю Земли от начала до наших дней! Я выбрал одно довольно дорогое сочинение, принадлежащее перу самого императора. Оно называется "О фемах" и разбирает вопросы географического характера, говорит о составе империи, о ее краях, людях…
– Визирю такая книга понравится. Ты купил ее?
– Если бы я ее купил, визирь, развернув книгу, бил бы ею меня по голове до тех пор, пока не истрепал бы и книгу, и мою голову. Ты не найдешь там сведений о Византии новейшего времени! Книгу написал сам император, а однако, о хитрец, он сообщает в ней сведения, относящиеся еще ко времени императора Юстиниана. Нового в ней только название да указание деления провинций, что мы знаем и без книги. Когда я выходил из квартала переписчиков, у меня выкрали кошелек. – Что же делать? – спросил в отчаянии Махмуд.
– А делать то, что делает Джелладин: не обращать на византийцев никакого внимания. Народы как подогреваемая жидкость, – они закипают тогда, когда будет достаточно тепла, и здесь-то обжигают все, что нужно обжечь. У тебя есть способность к стихам. Пиши. Это тоже подогревает народы. Арабы уважают стихи – после оружия.
– Никто не знает моих стихов!
– Узнают.
– Когда?
– Когда нужно.
– А пить вино, ласкать женщин, которых не любишь, балагурить где попало, – тоже подогревает народ?
– Радость – это втулка, которой держится колесо.
– Прости, кади, но мне твои мысли кажутся безнравственными.
– Отлично. Ты иначе и сказать не можешь. И быть может, придет время, когда ты проклянешь меня, а если будет твоя власть, то и повесишь или посадишь в клетку возле ворот визиря, которому ты будешь первым другом. Все зависит от того, скоро ли придет новая война. И, однако, я прав. И ты – тоже прав. И если в Багдаде будут долго существовать такие люди, как ты и я, Багдад победит византийцев. И всегда, при всех горестях, я с удовольствием буду вспоминать твою дружбу.
Он допил кружку и сказал:
– Зачем огорчаться незнанием? Учись, и знание придет. Византия для нас с тобой сейчас как то странное лицо, которое мы сопровождали сюда до Константинополя и которое не могли увидать, так как парчовый балдахин был слишком плотно закрыт для нас. Ни буря, ни жара, ни ветры не распахнули его, а между тем я знаю его.
– Откуда?
– Мне вспомнился рассказ какого-то перса об этом пророке Иссе. Не знаю, насколько достоверен рассказ, но мне приятно было его слышать. Шел пророк Исса среди цветущих полей. На пути его лежал разлагающийся труп пса. Ученики содрогнулись. Но пророк Исса сказал им: "Зачем содрогаетесь и отшатываетесь? Вглядитесь в зубы пса. Он скалил их, защищая своего друга, и теперь они остались прекрасными, как жемчуга, даже на этом гниющем трупе".
Махмуд сказал:
– Меня грызет тоска.
– Да, здесь мы с тобой сейчас как зерна, выпавшие из мешка. Быть может, нас склюют птицы, а быть может, мы и прорастем. Кто знает? – И он, улыбаясь, сказал: – Все-таки жалко, что ты так резко и быстро отшатываешься от любви, точно это падаль. Я бы мог познакомить тебя с одной прорицательницей, в области любви, разумеется. Но ты бежишь женщин, а это в твоем возрасте просто опасно. А почему бежишь?
– Я люблю, – внезапно для самого себя выговорил Махмуд.
Кади Ахмет даже покачнулся:
– Неужели я так много выпил?
– Я люблю, – повторил Махмуд.
– Почему же ты так долго не сознавался? Или ты любишь женщину чрезвычайно высокого положения? Дочь визиря, быть может? У него три дочери, и они красавицы. Которая из них? И где ты ее видел?
– Она не дочь визиря.
– Аллах! Тогда она дочь халифа?
– Она не дочь халифа.
– Но она умна?
– Да. Ее наущением составлена моя речь перед визирем.
– Ого! Кто же она? Я не слышал в Багдаде о таких умных женщинах. Быть может, иноземка?
– Да.
– Жена какого-нибудь проезжего князя? Торговца из Индии? Наемного витязя? Строителя дворцов? Морского пирата?
– Она рабыня.
– Чья?
– Моя бывшая рабыня, а теперь жена. Я жду от нее ребенка.
– Та, которую купила госпожа Бэкдыль?
– Да.
– Та, которая упала на рынке головой вниз? Та, владелец которой был судим мною?
– Да.
Кади крикнул хозяину кофейни:
– Еще кружку вина!
И, не дожидаясь кружки, он хлебнул из тыквенной своей бутылки, а затем сказал, весело блестя глазами:
– Махмуд! Ты женился на ней благодаря моей сообразительности и тому, что я понимаю толк в женщинах, даже когда они лежат у меня в присутствии, словно грязная ветошь. И верь моей проницательности, Махмуд. Ты будешь с нею счастлив, и доживешь до глубокой старости, и будешь обладать богатством и почетом и, вдобавок, веселостью, которой владею я. Кружку тебе, Махмуд.
– Я не пью.
– За ее здоровье. Опусти губы в вино. Его губы сладки, как губы возлюбленной.
Махмуд прикоснулся губами к вину.
Кади Ахмет сказал:
– Я до сих пор не знаю, откуда она. Кажется, из Египта?
– Она из страны Русь.
– Вот как! Стало быть, она проезжала через Константинополь? Не училась ли она здесь?.
– Нет, она училась у себя, в стране Русь.