Еще сверху он увидел, как по мосту проходят люди, едут высокие груженые повозки, запряженные быками. Шэк выбрался на дорогу у моста и перешел через него.
И тут его обогнали люди. Прошли мимо, держась края дороги, две крестьянки с ношей на голове, обе одетые в белое. Одна несла на макушке, поставив на плетеный соломенный крендель, высокий серый глиняный горшок. Вторая была с грузом чего-то увязанного тряпками и веревками в большой тюк. Не шелохнув спиною, они без рук, одною лишь силой равновесия, удерживали на головах тяжелую ношу. Спокойно шагая по дороге, о чем-то разговаривали.
Догнал какой-то жилистый старик в маленькой черной шляпенке. Он прошел мимо Шэка и направился далее по дороге, заложив руки за спину. Из-за ворота его рубахи сзади торчал чубук длинной трубки. Но, отойдя немного, старик вдруг оглянулся, приостановился и, ласково сморщив лицо, закивал головою.
- В город идете? - громогласно вопросил он у Шэка и, не дождавшись ответа, обрадованно решил - Так пойдемте вместе! С хорошим попутчиком и длинная дорога, как говорится, с мышиный хвост покажется!
Старик говорил еще что-то, все так же громко, о чем- то спрашивал, и Шэк что-то ему невпопад отвечал, борясь с собою. У него было горячо и сухо во рту, и кружилась в глазах родная земля, словно уплывая из-под ног.
За поворотом дороги впереди показалось одинокое строение с крышей из сухой травы, обтянутой сверху веревочной сетью в крупную ячейку.
- Вон дом угольщика на болотах, - сообщил Шэку старик. - Далее будет село, а там и город. В городе я знаю харчевню, где можно поесть хорошей гречневой лапши. Вы, наверное, не здешних мест житель?
Шэк ничего не ответил и, свернув с дороги, направился к домику угольщика. Старик замахал руками, крикнул:
- Эй, человек! Куда же вы?.. Или хотите угля купить?
Шэк уходил не отзываясь, не оглядываясь. И тогда старик в шляпенке, растерянно глядя в спину уходящему, еще раз махнул рукою, сник и достал из-за шиворота свою длинную трубку. Он долго раскуривал ее, сердито стучал огнивом по кресалу, затем пыхнул голубым дымом и поплелся вслед за женщинами, которые отошли уже довольно далеко.
Больной Шэк испугался, что упадет в беспамятстве на дорогу, его обыщут и все обнаружится. При нем были все его военные документы.
Он подошел к домику и крикнул хозяев. Выглянула из дверей женщина, смуглая, широколицая и большегубая. Эти белые зубы выглядели словно чужие кости, насильно вбитые в испуганно раскрытый темный рот.
- Пить… - хрипло произнес Шэк. - Водицы, хозяйка. Извините, но я иду издалека.
- Входите во двор, - пригласила она. - Сейчас вынесу попить.
Шэк, воспользовавшись отсутствием хозяйки, прислонился лбом к глиняной стене домика. Резкий и сильный звук, подобный звону молота и наковальни, раздался в голове. Вдали мелькнул красный свет, по нижнему краю которого быстро пробежали какие-то тени. Шэк пошире взялся руками за стену, чтобы не упасть.
Явилась хозяйка и ждала его на крыльце, держа в руке старый ковш из половинки сухой тыквы. Справившись с дурнотой, Шэк медленно приблизился к хозяйке и, забрав у нее ковш, припал сухими губами к его изгрызенному краю. Затем, вернув посуду, он вынул из- за пазухи пакет с бумагами.
- Возьмите… спрячьте и сохраните их, - попросил он.
- Что это? - испуганно отгораживаясь от него ковшом, спросила женщина.
- Придут другие времена, - говорил Шэк, тяжело переводя дух и закрывая глаза. - Императору недолго владеть нашей страной, поверьте. Собираются силы… силы, они придут, хозяйка.
- Я, право, не знаю, - тихо произнесла женщина. - Хозяина нету дома… Я не знаю. Мы люди, которые просто едят хлеб и живут… Нет, нет, не трогайте нас, пожалуйста.
- Вы будете жить. Вы будете вдоволь есть хлеб и долго, счастливо жить. Но сохраните бумаги, - говорил Шэк, твердо, сурово глядя в глаза женщине. - Если я не умру, я вернусь за ними.
Женщина покорно взяла пакет и замерла, со страхом глядя на пришельца. Белые зубы ее ярко светились на солнце, рука, неуклюже державшая бумаги, сильно дрожала.
С тем и оставил ее Шэк и медленно вышел со двора. Холодная вода, которую он выпил, не освежила его, а словно добавила тяжкой Ломоты в кости его тела. Он выбирался на дорогу, спотыкаясь о траву и пошатываясь, как пьяный.
- Теперь, - бормотал он, - не страшно. И смерть не страшна. Меня найдут - и никаких документов. Никто меня не знает. Только о н а и матушка, если они живы еще. А если они умерли, я скоро прилечу к ним, как пчела к цветку. Пистолет же, к несчастью, я уронил в воду, когда ночью переплывал Туманган…
Измученный печалью и телесной болью, Шэк хотел бы сейчас избавиться от всего этого и уйти от рук врага, выстрелив себе в голову. И этот выстрел как бы раздался, Шэк упал на дорогу и долго пролежал в пыли не шелохнувшись. Но пришлось подниматься и шагать дальше. Ему вновь захотелось пить. Он даже подумал, что хорошо бы вернуться к дому угольщика, да только как до него добраться, если находится этот дом внутри какого- то зыбкого иного мира?
Он увидел в стороне от дороги плоскую скалу, каменная стена ее была покрыта темными следами воды. Подойдя к скале, Шэк обнаружил родник, выбегавший из- под нее. Вода накапливалась в небольшой ямке, круглой чаше из желтого источенного камня. Опустившись на колени, Шэк склонился над этой чашей. В ней шевелились, поднятые со дна невидимой струей, темные крупные песчинки.
И вдруг он как бы услышал властный окрик. Подняв голову, как бы увидел меж деревьев, растущих у края дороги, неких солдат. Двое из них целились в него из карабинов, а остальные стояли с длинными палками в руках. Один из тех, кто был с палкой, крикнул ему, чтобы он шел к дороге.
Шэк в последний раз с сожалением посмотрел на родничок, в котором мелькали песчинки, словно крупа в кипящей воде. Он все еще не мог постичь, сон это или явь - родник, полный свежей воды, и мелкие солдаты на дороге, одетые во вражеские мундиры. С удивительной легкостью, словно невесомый, он поднялся с земли и направил себя в сторону дороги.
- Быстрей! Быстрей! Руки поднять вверх! - командовали ему.
Когда Шэк приблизился к солдатам, то его ударили палкой, которая оказалась длинной пикою с бамбуковым древком.
- Почему медленно шел, собачий сын? - спрашивали его. - Встать!
Шэк приподнялся с дороги на высоту рук. Теперь-то он понимал временами, что это не сон. В пыли перед собою он увидел какие-то темные слипшиеся катышки. Один из них вспыхнул на солнце неимоверно чистым алым блеском, и Шэк понял, что это кровь из его разбитого глаза пролилась на дорогу. Вокруг него столпились солдаты, и кто-то из них снова ударил его по голове чем- то тяжелым и твердым.
4
Прошло много лет. В октябре 1945 года к военному переводчику политотдела старшему лейтенанту Паку дежурный сержант ввел какого-то старого человека.
- До вас ломится, товарищ старший лейтенант, - доложил дежурный. - Требуется ему именно к вам, вот поговорите.
Проситель был одет, как обычный крестьянин здешних мест, очень бедно - в рубаху и холщовые реденькие штаны, сквозь которые просвечивало тело. Переводчику часто приходилось беседовать с подобными стариками. Этот был сед как лунь, хром и одноглаз. Приволакивая ногу, он торопливо подскочил к столу и с радостным усердием затряс руку переводчика.
- Офицер, прошу извинить меня, старика! - воскликнул он, вглядываясь единственным своим глазом в Пака. - Прошу извинить! Но не вы ли это будете Сугир, брат покойного Пака Намтхеги?
- Кто вы, товарищ! - вскрикнул старший лейтенант, вглядываясь в изуродованное лицо старика. - Дядя Шэк, неужели вы?!
- Так это ты, сынок, все ж таки ты! О! Я сразу узнал тебя, когда ты вчера речь говорил с трубины! - кричал старик. - О счастье! Я нашел твоего брата, Намтхеги, это ты мне помог! - обращался старик к духу своего умершего друга.
Старик повалился на стул и заплакал, лья слезы из целого глаза, второй был пуст и равнодушен.
Офицер встал, обошел вокруг стола, бездумно поправляя стопки бумаг на нем, затем отвернулся к стене кабинета и закрыл лицо платком.
- Мы-то думали, что вас давно нет… давно уже, - сказал он после, когда оба немного успокоились.
- А меня почти и не было в этом мире живых, - отвечал старик, - но ты пришел сюда, и я воскрес из мертвых. После того, как обошлись со мной жандармы, я почти и не был человеком.
И Шэк рассказал, что тогда, покинув семью, он тайно вернулся в Корею, желая вновь включиться в партизанскую борьбу. От верных людей он узнал, что его друг, с ним вместе когда-то переходивший русскую границу, партизанил в районе горы Пектусан. И Шэк решил найти его отряд, чтобы действовать в нем также. Однако, переплыв пограничный Туманган в холодную ночь, он простыл и, больной, в жару и бреду, был захвачен японским военным патрулем. Его заподозрили в причастности к партизанам и подвергли пытке.
Много лет его продержали в тюрьме, откуда вышел он не помнящим себя, придурковатым человеком. Долго он жил в сумерках разума, нищенствовал и бродяжил по дорогам разных провинций.
- И только за последний год, - лепетал старик, плача, - свет понемногу стал проникать в мою голову. Я вспомнил, кто я таков. И мне было горько, что вся моя жизнь и вся моя борьба, ради которой я отринул от себя покой и земное счастье, привели меня, солдата, лишь к слабости тела и к нищенской суме. А теперь я рад, что вы пришли всей громадной Красной Армией, и мне хочется только найти свои старые воинские документы…
Старик спросил о своей семье, оставленной давным- давно во Владивостоке.