Никанор вставил стальной зубок в гнездо обушка, разделся до пояса, плюнул на ладони, крякнул:
- Ну, с богом!.. - И тут же, усмехнувшись в бороду, добавил: - На бога надейся, а сам не плошай!
Размахнувшись, обрушился на пласт. Падала, ломалась на глыбы, крошилась нерушимая веками угольная стена. Заклубился в забое пыльный туман, заблестели, будто намазанные маслом, спина и грудь забойщика, а его золотая голова и борода стали черными, как у цыгана.
Прошел час, а может быть, и два, пока Никанор оторвался от пласта, перевел дыхание, согнал ребром ладони со лба ручьистый пот. Сидя на корточках, держа теплый обушок на коленях, он смотрел на кучу добытого угля и ухмылялся в бороду: "Вот так, Никанор! Вдалбливай, як сегодня, - и ты, и твоя жинка, и твой сын, и внук не будут голодувать".
* * *
Остап работал на металлургическом заводе. До вчерашнего дня он был чернорабочим, получал за двенадцатичасовую упряжку сорок-пятьдесят копеек. В месяц выколачивал десять-двенадцать целковых, не больше. Рублей пять проживал, остальные отдавал отцу, и тот вместе со своим заработком посылал их семье, в приазовскую деревню.
С сегодняшнего дня рабочая упряжка Остапа станет дороже копеек на двадцать пять, а то и на все тридцать. Вчера был чернорабочий, а сегодня…
Вчера вечером случилось то, о чем Остап мечтал целый год. После работы, когда седой кассир в оловянных очках сунул ему месячную получку, он подошел к высокому и тонкошеему десятнику Бутылочкину и робко попросил:
- Микола Николаич, тяжко жить без товарищей. Может, не откажете составить компанию?
Десятник погладил горбатый кадык и важно, баском, ответил:
- Времени, дорогой, не имею. Тесно живу, золотой, не могу-с.
- Микола Николаич, будь ласка! - молил Остап, чувствуя, как холодеют ноги оттого, что вот-вот рухнут все его мечты.
- Нет, золотой, никак, никак не могу-с…
- Мы недалеко… - Остап понизил голос. - Я же не поскупился, заказал угощение в трактире, будут и водка, и пиво, и закусочка отборна. На пять целковых заказал.
- Нет, не могу-с, времени не имею. Вот разве только на полчасика…
Обнадеженный Остап наступал, смелее шептал в ухо десятнику:
- И подарочек есть для вас, Микола Николаич.
Десятник легонько отстранил Остапа и сказал с достоинством:
- Вот, пристал, не отвяжешься. Хоть и не могу, ей-богу, не могу-с, но так и быть - пойдем. Это только ради тебя, золотой. - Бутылочкин беспокойно оглянулся. - Ну, ты иди, а я потом догоню. Иди, готовься!
* * *
Встретились они в питейном заведении Аганесова, за ситцевой занавеской, разделявшей "кабинеты".
На столе тускло зеленели пивные бутылки. Приманчиво колыхалась в пузатом графинчике водка. На жестяном блюде пламенела куча теплых раков - они как будто ползли к тарелкам с огурцами, мясом, салом, студнем, солянкой. В кружках кипела пивная пена. За перегородкой стонала гармонь. В обоях шуршали тараканы.
У Остапа кружилась голова от невиданных обильных и жирных закусок, от того, что приготовился сказать десятнику.
"Нет, не теперь, - думал Остап. - Нехай человек охмелеет, веселости хватит, тогда и выложу".
И снова кипела пена в кружках, лилась водка, крякал от удовольствия десятник. Остап угодливо смотрел в рот Бутылочкину. И когда тот, высосав очередной стакан водки, облизывал губы, Остап подносил ему наколотый на вилку кружочек огурца, рвал рачьи клешни.
- Закусите, Микола Николаич, будь ласка!
Десятник закусывал, а Остап смотрел на него и жалел, что так много хорошей пищи будет съедено зараз.
Десятник двигал челюстями, пил, гладил горбатый кадык и все больше хмелел. Сытый и пьяный, пожелал музыки и песен.
- Попроси, родной, чтоб сыграли "Чаечку".
Остап дал гармонисту двугривенный. Ярко расписанные мехи гармоники выговаривали, пели о том, как вспыхнуло утро, как над озером пролетала чайка и как ее ранил охотник безвестный. Бутылочкин перестал есть и пить, расчувствовался.
- Красиво, сволочь, играет, душу рвет!
"Вот теперь и надо дело делать, - подумал Остап. - В самый раз. Он сейчас добрее доброго".
Достал из-под стола пакет, сорвал веревку, развернул синюю сахарную бумагу. Радугой вспыхнули платки бухарского шелка. Рядом с платками - две пары сандалий из желтой кожи, табак, папиросы, жестяная коробка настоящего душистого чая фабрики Высоцкого. Остап тихонько погладил шелк, подумал: "Целый год своей Горпине, Грушеньке, сберегал… И сандалии своему сыну, Кузьме, а отдаю чужому…"
На минуту прикрыл глаза от жалости. Скомкал подарки и почти бросил в лицо десятнику. Но сказал ласково, просяще:
- Микола Николаич, хозяйке вашей дарю… деткам. Не откажите!
Бутылочкин, набивая карманы подарками, милостиво кивал головой.
- Не откажу, дорогой, не откажу.
- Микола Николаич, я хочу вам сказать… - заикался Остап.
- Говори, родной, говори!
- В ваших руках моя судьба…
- И не только твоя, дорогой. Двести человек на заводе считают меня за своего благодетеля-с. Двести! А почему? Всех люблю, за всех болит сердце, кровью наливается, если что не так. Постой, ты что-то хотел сказать? Говори!
Десятник положил руку на плечо Остапу, ласково сощурился, ждал.
- Микола Николаич, я хочу сказать… Обрыдло хомут чернорабочего таскать, прохвессию б какую-нибудь заводскую… хоть чугунщиком на доменной печке.
Рука Бутылочкина покинула плечо Остапа, верхняя губа, едва прикрытая жиденькими висячими усами, зло дернулась кверху, обнажая крупные белые зубы.
- За пять целковых профессию хочешь раздобыть? - спросил он. Голос был трезвый, чужой, враждебный.
- Я прибавлю, если мало, - испугался Остап.
- Ну, если так…
- Еще пятерку прибавлю.
Десятник молчал. Синие дряблые веки прикрывали глаза.
- Мало? - изумился Остап. - Десять карбованцев!.. Пять наличными, пять на угощение. И подарочек еще в придачу.
Бутылочкин открыл глаза, в упор, трезво посмотрел на Остапа:
- Кто хочет получить заводскую профессию, тот и двадцать целковых не пожалеет.
- Побойтесь бога, Микола Николаич!
- Боюсь, дорогой, боюсь… мог бы и все сорок потребовать.
- Нет у меня такой наличности, господин десятник, - угрюмо ответил Остап.
- А кто сказал, что я не могу подождать до другой получки?
- Подождете? - обрадовался Остап. - Правда?
- А то как же! Подожду, дорогой, подожду, не сомневайся.
- Спасибо, Микола Николаич! Наличные зараз дать или…
- Сейчас, сейчас!
Остап достал пятерку, бережно завернутую в темный платок, отдал десятнику.
- Так вы ж побеспокойтесь, Микола… продвиньте в чугунщики.
- Не тревожься. Устрою. Не долго в чугунщиках продержу тебя, дорогой. Подниму в горновые. Я все могу-с. Не веришь? Ты не смотри, что я такой… Молодой, зато ранний. Тебе сколько лет?
- Двадцать пять недавно стукнуло…
- Одногодки мы с тобой, видишь, а я уже десятник. Как, отчего и почему? - Бутылочкин постучал кулаком по черепу. - Умственность господскую имею, глаз инженерный, голос начальственный и разговаривать по-господски умею. Вот потому и ценят меня французы-управляющие. Уразумей это, дорогой, и держись за меня обеими ручищами - в люди выйдешь.
Остап глубоко вздохнул, махнул рукой.
- В какие там люди, Микола Николаич!.. Мне бы хоть в чугунщики попасть. Понимаете - в чугунщики!..
- Попадешь, дорогой. Завтра же будешь работать чугунщиком. Приходи на работу пораньше, до гудка - я за тебя поручусь перед обер-мастером и инженером.
- Завтра?.. Спасибо, Микола Николаич.
Остап потянулся к Бутылочкину, хотел приложиться губами к его руке, но тот брезгливо отдернул ее, рассмеялся.
- Ты что, дорогой, за попа Ивана меня принял? Давай лучше выпьем остатки. - Десятник поднял над головой стакан, подмигнул. - За ваше здоровье, господин чугунщик!
Остап осторожно, на всякий случай, чтоб подзадорить десятника, сказал:
- Не кажи "гоп", пока не перескочишь.
- Не обижай ты меня, Хома неверующий! Бутылочкин - хозяин своего слова! Слышишь? Хозяин!
- Слышу, Микола Николаич.
Остап уже мог покинуть кабак. Дело сделано. Дороговато, правда, обошлось, но разве счастье дешево дается? Почти не пил, а охмелел. Радость распирает его. Ему не сидится на месте. Кивком головы, как настоящий гуляка, подозвал полового.
Тот явился, помахивая салфеткой, будто отгоняя мух. Остап достал пятерку, бросил на тарелку.
- Получай! Бери, не жалею. Нисколечко. Пропил пятерку, а заработаю десятку. Я теперь не чернорабочий, а чугунщик. Понял, брат?
Уже на улице, расставшись с десятником, трезвея, Остап подумал:
"Надо было с тарелок куски собрать, на весь день бы хватило".
Позванивая медью, оставшейся от получки, он пошел в балаган, украдкой залез на верхние нары и закрылся с головой дерюгой. Притворился спящим.
Обнаружив сына на нарах, Никанор попытался разбудить его, но тот только пьяно мычал.
- Ишь, як тебя развезло, дурня! - сокрушался Никанор. - Выпил на полушку, а охмелел на карбованец.
Никанор ворчал на сына добродушно, больше для порядка. В душе он совсем не гневался на Остапа. Как не выпить рабочему человеку в получку? Пей, да получки не пропивай. Не пропьет Остап. Он бережливый. Копейку на семечки не растратит. Сегодняшнюю получку, наверное, так далеко упрятал, что и сам не скоро найдет, а жулики и подавно.
Прикрыл сына дерюгой и полез на свое место.
Остап не спал, думал, что завтра скажет отцу, когда тот потребует получку.
Утром, - в казарме было еще темно, - вскочил и убежал на завод.