Прошла неделя, а может – быть и больше с тех пор, когда Зойка "открыла" ей глаза. Занятия в школе закончились, началось лето. Зойку с того раза она не видела. Неля почти на месяц уехала за город к знакомой мамы. Когда вернулась в Москву, сразу же побежала к Зойке, но дома ее не застала. На следующий день Неля услышала стук в окно, отодвинув короткую занавеску, увидела выгоревшую на солнце белесую голову подруги. Та молча, манила девочку рукой и, когда Неля выскочила из дома, Зойка произнесла.
– А ты ведь еврейка. Вот уж никогда не думала, – первое, что проговорила она. Вероятно, в течение месяца, узнанная новость о Неле не давала ей покоя. – Мама сказала, мы можем дружить. Вы хорошие евреи, а то б твоего дядьку выгнали с работы. Есть евреи, а есть жиды, так вот вы евреи. Будем и дальше с тобой водиться.
От Зойкиных слов девчонка почувствовала некую гордость за себя, за своих родных. Она словно прошла труднейший экзамен на доверие боготворимой подруги и ее родителей. И опять озарилась светом парада, на котором однажды побывала вместе с дядей.
– А зачем к вам ходит эта еврейка. Она ж грязная жидовка, – Зойка удивленно посмотрела на Нелю. Надо сказать, что с недавних пор "эта еврейка" просто повадилась ходить к ним в гости. Бывала она в этом доме и раньше, вернее всего раза – два год назад, а теперь же, как припоминала девочка, чуть ли не ежедневно "заваливалась" к ним в дом.
Ревека Яковлевна – так звали женщину – стала бабушкиной "подружкой". Была она много младше бабушки и даже казалось, что она почти ровесница с ее мамой. Правда, как недавно подслушала девочка, к большому огорчению бабушкиной приятельницы ее "такая юная девочка, ведь только исполнилось 18 лет – беременна. Поэтому в скором времени выходит замуж"
Ревеку Яковлевну Нелька сразу невзлюбила. Она злила ее своими замечаниями: то девочка грубо ответила бабушке, то детям не положено встревать в разговоры взрослых. В общем, все время старалась поучать ее. Выглядела Ревека Яковлевна, в отличие от чистюли бабушки, неряшливо и "непромыто". Всегда оторванный подол засаленного зеленого сарафана вызывал брезгливость у Нели. И не раз она слышала, как бабушка предлагала ей свою помощь. Мол, она сама ей намертво пристрочит оторванную подпушку. Но "подружка" бабушки отказывалась. Ревека Яковлевна неизменно обещала, что "уж сегодня вечером, придя домой, непременно подошьет".
– Нам нельзя быть грязными, надо всегда блюсти себя. – Почему-то эту фразу, произнесенную тогда бабушкой, Женщина запомнила на всю жизнь.
Злило Нелю еще то, что бабушка Ревеке Яковлевне уделяла столько внимания, будто та была для нее главным человеком в жизни. Старая женщина не обращала никакого внимания на капризы девочки, которая крича на весь дом, умоляла, чтобы Ревека Яковлевна к ним больше не приходила. Видя, что мольбы не помогают, Неля начала хитрить. Говорила, что своими разговорами мешают ей делать уроки. На какое-то время выдумка Нели подействовала, и Ревека Яковлевна перестала приходить в присутствие девочки, чему та была очень рада. Хитрюга сыграла на благоговейном отношении бабушки к образованию. То, что она училась когда-то еврейской грамоте – не в счет. Все это было до революции и сейчас никому не нужно. По разумению Нели, бабушка – безграмотная старуха, ведь это она обучила ее слогам и буквам. Как и многие простые люди того времени, бабушка, так виделось Неле, преклонялась перед теми, кто учился в институтах, а затем их закачивал. Слово инженер обладало для старой женщины особой магией. Наверно, она считала, что оно открывает смысл жизни и секреты благополучия. Если бабушка узнавала, что кто-то из знакомых стал инженером – этот человек приобретал в ее глазах небывалый вес. И тут уж к делу и не к делу, она, всегда называя его имя, ставила внучке в пример для подражания.
Так длилось столько времени, пока сознание бабушки не затмевал ореол нового имени. Возможно, прошлое имя было "сбито с пьедестала" каким-нибудь поступком, никак не совместимым со званием инженера. Вероятно, такие ошибки происходили у нее от того, (как казалось тогда девчонке) что она жила еще по – старинке, то есть пережитками старого, дореволюционного, как и вера в Бога. Бабушка благоговейно относилась к этому званию, потому что воссоединяла в нем все свое понимание об уме, знании, интеллекте и каком-то высшем происхождении человека. Может – быть, в те времена бабушка еще считала, что это удел немногих людей, как это было до семнадцатого года.
Как многие дети, Неля была любопытна. Ей очень хотелось знать, о чем говорят взрослые. Не раз она притаивалась у дверей, стараясь подслушать, что так горячо обсуждают бабушка и Ревека Яковлевна. Чаще всего понять ничего не могла. Разговоры шли на непонятном для нее языке. Когда в ее присутствии появлялась Ревека Яковлевна, то всегда происходило одно и то же, ставшее уже ритуалом – обсуждалась успеваемость девочки в школе. Это доставляло подростку крайнее недовольство. Потому что не только отличницы, но и хорошей ученицы из нее не получалось. Нет-нет, да и просила она бабушку не говорить Ревеке Яковлевне об ее постоянных тройках, а иногда и двойках. Бывало, они при ней перекидывались какими-то неизвестными словами, значения которых она не знала. Вскоре бабушка заметила, что вроде бы внучка сидит за уроками, а сама прислушивается к разговорам. Тут-то впервые Нельку выпроводили во двор. С тех пор стоило Ревеке Яковлевне придти к ним в дом, как бабушка выставляла внучку на улицу. Так длилось до того дня, пока, как было сказано раньше, девочка не устроила скандал, что подруга бабушки мешает делать ей уроки.
Но теперь стояло лето, никаких уроков не было, мама успела привезти Нелю из-за города. И два дня назад Зойка уже высказала свое презрение к бабушкиной приятельнице. Девочка сидела у раскрытого окна. Гулять ей не хотелось. Зойка уехала в пионерлагерь, Фатима с братом и сестрой отправилась в далекую татарскую деревню, и ей ничего не оставалось, как строить рожицы недавно родившемуся малышу соседки со второго этажа. Соседка, ставила коляску всегда возле их окна, чтобы бабушка вовремя могла выбежать и покачать ребенка, если он разревется. Иногда качала его Неля.
Малыш смотрел на нее широко расставленными глазами и ей, казалось, что она его развлекает. Неожиданно Неля увидела направляющуюся к ее двери "эту еврейку". Теперь про себя стала звать Ревеку Яковлевну только так. Ревека Яковлевна только успела войти в дом, поздороваться с бабушкой как Неля уже стояла возле женщины. Переводя презрительный взгляд с бабушки на нее, очень спокойно, каким-то отсутствующим голосом, лепя букву к букве, проговорила:
– Скажи этой еврейке, чтобы она к нам больше не ходила. Нечего этой грязной жидовке у нас делать.
Обе женщины в растерянности, ничего не понимая, смотрели на Нелю. Видно смысл сказанного еще просто "не докатился" до них. Но тут бабушка опомнилась и дала девчонке звонкую затрещину. Как сейчас вспоминает Женщина, тогда ей взгляд бабушки показался странным – ее обычно сверлящие глаза, были затуманены несвойственной слезной пеленой. Бабушка "взашей" вытолкнула Нелю в тамбур, откуда та по инерции выскочила во двор. Но девчонка чувствовала "спиной", вернее еле слышала почти заискивающую интонацию, с какой бабушка извинялась перед Ревекой Яковлевной. Оказавшись во дворе, встала около своего окна и очень громко выпалила:
– Пусть она уйдет эта грязная жидовка, пусть она уйдет!
И Ревека Яковлевна ушла, наверно, она пожалела бабушку – не дай Бог, чтобы еще соседи услышали эти выкрики. Почти до ночи Неля "болталась" по улицам гордая за себя, что сумела выжить бабушкину подругу из дома. Когда же вернулась домой, никто ее и пальцем не тронул. Только мама сказала.
– Зачем ты ей сделала больно? Ей очень плохо. Ее уволили, от нее уходит дочь. Кто тебя научил?
– Она грязная…, – Неля не успела закончить фразу, потому что пятипальцевое клеймо бабушкиной руки крепко запечатало ей рот. Кто-то из соседей пришел к бабушке за спичками.
Почему Женщина сейчас все так подробно вспоминает. Да только потому, что тогда впервые ощутила чувство страха у своих родных. И наяву, Женщина видит, как глубокомысленно умолкали мама и бабушка, если она оказывалась рядом с ними.
Они только и делали, что обсуждали ее школьные дела. Но случалось и так, что у них возникала необходимость сказать друг другу что-то важное, то переходили на еврейский язык. Непонятная тишина затаилась в доме, от которой и Неле становилось страшно, именно в те моменты они говорили, чуть ли не шепотом, обменивались какими-то полунамеками и восклицаниями. Короче жизнь взрослых никак не связывалась с ее жизнью шумной дворовой, где она была таким же ребенком, как и все вокруг.
Это сейчас Женщина понимает, что уже в детстве сталкиваясь с внешним миром, человек придумывает свою роль в нем. Также придумывает людей и отношения с ними. Можно сказать, что мир иллюзий, в котором он находится, внешне имеет вполне реальную, ощутимую оболочку.
Именно в те годы Неля и начала придумывать себя, какой ей быть, чтобы отличаться от Ревеки Яковлевны. Подруга бабушки в еще не оформившемся сознании девочки олицетворяла ту часть еврейского народа, определяемую Зойкой понятием "жиды".
Класса до четвертого Неля не слышала, чтобы ее одноклассницы интересовались национальностью друг друга. Интерес пришел к концу сороковых годов. После Зойкиных разоблачений шпионов, когда Ревека Яковлевна была "выгнана" из дома, Неля впервые услышала о "еврейской трусости". Начался очередной учебный год, Одна из одноклассниц, Таня Глухарева, на большой перемене подошла к Неле. С чего начался разговор, Женщина сейчас не помнила. Только тонкие губы растянутого рта, будто разрезанного лезвием, стоят перед глазами. Говор тянущийся, вязкий, та выдавливала из себя, все равно, что крем из тюбика. Он вроде приклеивался к тебе. И вдруг на одном дыхании летит, доносится до ушей: