Мимо во второй раз проходит одна и та же женщина. Она появляется из калитки мош Саши Кинезу и скрывается за школой. Через некоторое время возвращается с корзиной из ивовых прутьев.
- Никак, вижу, не наговоритесь? - бросает мимоходом.
- Болтаем, племянница, - отвечает мош Ион. - Давно не виделись.
Женщина скрывается за забором двора-крепости Саши Кинезу, а мош Ион в удивлении качает головой:
- Ишь ты… Женятся, наконец, и Сашины парни. Эта вот - супружница Алексея, он учит детей столярному делу в школе. Сейчас он где-то там мастерит кроличьи клетки. Ребятишки разводят разных зверушек. У них уже завелись лисица, барсук, дикая козочка, хромой аист. Алексей делает для них жилье. Молодуха носит ему еду - это она от него сейчас… В холодную пору носит еще ему и шарф, и кожушок, душегрейку, шерстяные носки, чтобы, значит, муженек не простудился. Так-то… М-да-а-а… Женщины, как клушки.
Умеют куд-кудахтать." Чтобы слышали соседи, как она следит за своим мужем, как заботится о нем. Взял ее Алексей из другого села. Вот она и куд-кудахчет на всю Кукоару. Глядите, мол, люди добрые, не зря он привез меня сюда, тут, может, таких заботливых и не найти. А ежели хорошенько подумать, за каким лешим ей нужно шастать в школу? Что, Алексей сам, что ли, не мог заскочить домой и поесть али прихватить ту же душегрейку? - Но тогда бы не узнали в Кукоаре, какое сокровище подцепил он в чужом селе…
Кот выскользнул из-под руки хозяина и свернулся в клубок, точно еж, насторожив при этом уши. В давние времена, подвыпив, кукоаровцы певали странную песенку: Ну-ка, выпьем, выпьем, выпьем, Пусть свернется кот в клубок, Превратившись в колобок.
Кот нош Иона, мяукнув, опрометью умчался в избу., - Ужасно не любит машин, - заметил хозяин. - Никак не может к ним привыкнуть…
По всем улицам села двигались грузовики, тракторы, комбайны, стекаясь к кладбищу. На площадке, у дедушкиного колодца, суетился Илие Унгуряну: указывал, где какой машине надобно стоять, чтоб не закрыли прохода для людей. Готовил все для траурного митинга.
- Несут бедных, - говорил между тем мош Ион, - жалко людей. Молодые ребята. Один даже не успел обзавестись женой. Живу тут рядом с покойниками, кладбище через дорогу. А привыкнуть к мертвецам не могу…
- Кто же умер? - спросил я.
- Никто не умер - убились… Возили камень с Реута. У нас строится большой винзавод. Камень-то возят шоферы нашего совхоза… Ты что, аль не слышал про это несчастье?
- Нет, мош Ион, не слышал.
- Дали им эти новые машины, а они слишком большие для здешних мостов.
Ребята пожадничали, загрузили кузова до отказа. Ну, один мост и не выдержал, рухнул под тяжестью - не мешки с початками кукурузы везли, а камень!.. Что там говорить - погибли славные ребята, в лепешку их раздавила У женатого осталось двое детишек, мальчик и девочка, от горшка два вершка, крохотули.
Горе с ними!.. М-да-а-а… Черт бы побрал нынешнюю технику!.. Слов нет, помогает она в работе, облегчает труд, но по нашей халатности может и немало бед принесть… Совсем недавно бригадир лесничества разбился насмерть.
Носился, как дьявол, по лесу на мотоцикле, ну и… Он не нашенский, не местный, а женился у нас на учительнице. Хотел вроде тут корни пустить.
Построил красивый дом в Кукоаре, да пожить не пришлось в том доме… Молодая вдова-учительница продала его и переехала в другое село, к своим родителям… А теперь вот сразу двое… Такого еще не случалось в Кукоаре…
Навзрыд плакали медные трубы. Народ, как вода, вышедшая из берегов реки, заполнил все щели между машинами. Женщины, как водится, держйли у глаз уголки платков и косынок. Мужчины были сумрачно-задумчивы, с посеревшими от внутренней боли лицами. Родителей погибших вели иод руки. Жена одного из покойников была похожа на черный призрак, покрытый черным платком, она не могла даже плакать; глаза были сухи - выплакала до самого донышка. Трубы рыдали, время от времени перебиваемые глухим уханьем барабана. Шоферы, трактористы, комбайнеры пооткрывали дверцы своих машин и стояли с непокрытыми головами рядом с кабинами. Только Илие Унгуряну хлопотал, командовал, размахивая руками, наводил, по обыкновению, порядок. Плач, стоны, причитания. Сквозь них, сквозь рыдания оркестра пробивался погребальный мотив со словами: "Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, поми-и-и-луй нас!"
То были непривычные, не похожие ни на какие прежние похороны. С митингом, с теребящими душу речами. С гробами на платформе грузовика, устланного коврами, обвешанного с внешней стороны платками и полотенцами. Из медных труб оркестра лились скорбные мелодии траурного марша, перемежаемые этим самым "Святый боже". Не видно было лишь хоругвей, крестов, свечей. Не было и попа для отпевания покойников. Правда, кто-то из стариков все-таки читал из псалтыря соответствующее место.
После того как грузовик с покойниками проехал по расстеленным на его пути коврам, миновал полога с разложенными на них подношениями - одеждой умерших, подушками, новыми ведрами, искусственными "деревцами" с конфетами на ветках, бубликами, сушеными сливами, орехами, кто-то из самых близких родственников покойных стал раздавать все это людям, чтобы те помнили о погибших.
Когда первые комки земли застучали по сосновым доскам гробов, уложенных в могилы, село содрогнулось от рева неслыханного оркестра - это заголосили одновременно гудки всех совхозных машин. Шоферы, трактористы, комбайнеры одною рукой вытирали слезы, а другою с ожесточением нажимали на кнопки клаксонов: так они прощались со своими товарищами, с которыми работали вместе в жару и холод, в грязи под проливными дождями и в лютые морозы, в снегах, в зимнюю метельную стужу, и весною, купаясь в ее солнечном многоцветье. Плакала Кукоара могучими, надрывными голосами совхозных машин.
Было в этих голосах что-то скорбно-торжественное и как бы предупреждающее о чем-то еще неясном, но грозном и тревожном, призывающем людей к единению, к солидарности в час испытаний. Гудки машин, слившись в одну надрывно-протяжную мелодию, наполняли душу торжественной печалью, а моцартовский реквием звал еще к сосредоточенной задумчивости, очищающей и просветляющей тебя. Яростный рев гудков помимо печали вызывал протест, возмущение против смерти - он был вроде призывных звуков труб, подымающих тебя на борьбу с чем-то или кем-то очень страшным и несправедливым.
Безвременная смерть двух молодых, полных жизненной силы и энергии парней - может ли быть что-нибудь еще несправедливее и обиднее этого?! Не потому ли все семьдесят совхозных машин, заревевших в один голос, кажутся тебе сейчас уже не автомобилями, тракторами и комбайнами, а танками и бронемашинами, изготовившимися к атаке на жестокого врага?..
Только дедушкин голос выбивается из общего торжественно-строгого и печального строя.
- Ну вот! - кричит он. - Так я и знал!.. Так это ты, коровья образина?.. Ты тут за капельмейстера?! - наскакивает он на Илие Унгуряну.
Узнав наконец, кого хоронят и при каких обстоятельствах нашли свой последний час ребята, старик шумит еще громче:
- Смерть не вините. Она знает свое дело… Я умоляю ее, чтоб поскорее пришла ко мне. Целыми ночами не сплю - все прошу. Свое-то я давно уж прожил, теперь у других прихватил… Но смерть, эта ведьма, знать, боится моих старых костей… Ей подавай молодых!.. Ох, ох, ох!.. - тяжко вздыхает старик. - Она, смерть, как и мы, люди… каракулевые шкурки выделываем из молодых барашков, а не из старых овец… Вот и она… Так спокон веку ведется…
Старик бродит среди машин, толкается там и сям меж людей. Белая, как только что выпавший снег, его голова мелькает то тут, то там. Рядом с такими великанами, как Унгуряну, он кажется сущим ребенком - высох так, что остались, кажется, одна кожа да кости. Выбравшись на обочину, начинает кричать на машины, как на своих волов: "Хо, чтоб вы подохли, проклятые!.. Псы бешеные!" То и дело подходит к своему колодцу, придирчиво осматривает: не задела ли какая-нибудь из машин сруба. Грузовики между тем покидают зацементированную площадку возле родника. Дрожь их могучих стальных тел передается воде - та хлюпает в своей холодной глубине.
- Х-м… коровьи образины!.. Чего доброго порушат мой колодезь!.. И кто только выдумал эту моду - ездить на машинах?.. Покойникам и тем нету от них, машин этих, покою!.. Не бояр же каких-нибудь хоронят!.. Мертвых не разбудишь ни музыкой, ни причитаниями, ни автомобилями, ни еропланами!.. А колодезь мой, как пить дать, попортят!.. Дрожит земля под колесами, как во время сражения… Вода плещется и кипит, как в чугуне!.. Так вам и нужно, коли вы молитесь только своим еропланам! - грозит он под конец кому-то своим сухим кулаком.