Вот такими простыми, без помощи механизма силами и повернули мы эту гранитную глыбу, не повергаясь ниц перед безобразным ее величием, но древнему, ясному, чувствительному и прекрасному миру мы вернули его стыдливую красоту, гармонию и удержали его от грубых наслаждений.
Веками, знаете ли, тут торжествовали темная сила и неправда, и демон суеверия и нетерпимости изгонял все радужное из нашей жизни, но вот явилась миру вдохновенная живопись и возникла могущественная музыка – я до сих пор ее слышу, – стремительно возвратившая нас к нему.
К кому? Ах вы недогадистые! К нему, к нему, к нему. Димой его зовут.
Дмитрием, что означает "посвященный Деметре, богине плодородия".
Странно. Императоры хотят остаться в памяти людей, а ведут они себя так, что память людская стремится от них поскорей избавиться.
Как-то я встретил одного старика. Я спросил его: "Зачем ты жил?" – "Я жил ради улыбки". – "Ради чего?" – "Ради улыбки. Вспоминая меня, люди будут улыбаться".
Вот и весь разговор.
Вся эта возня с празднованием Победы напоминает пьянку в Куршавеле – никто и ни при чем. Кому война, а кому мать родная – не сегодня родилась поговорка. Во время Великой Отечественной жуткие дела творились в тылу – начальники все разворовывали и продавали на черных рынках, меняли там жратву на антиквариат и драгоценности. На фронте за спиной были заградотряды, в спину стреляли, в атаку шли с голыми руками – "оружие добудете в бою", на фронт вместо оружия мог прийти эшелон с гвоздями, чуть чего – штрафбат. В первую атаку уцелел, жди второй атаки. Уцелеешь в ней, значит, может быть, и останешься жить. Еду в окопы могли не подвозить несколько дней – ждали атаки, чтоб, значит, на еде сэкономить. Местное население – наше и не наше – трахали и немцы и свои. Бомбили по своим, по чужим, по кому попало. В Ленинграде голод был только для жителей, а партверхушка жила и жрала от пуза, скупая за еду через подставных лиц картины, вазы, золото и все, что под руки попадало.
После войны, перее…ав всех немок, австриячек и прочих с семнадцати и до семидесяти (этим, кстати, более всего занимались подоспевшие к победе тыловые части и разные там заградительные отряды), возвратились домой, прихватив эшелонами разного немецкого барахла. Генералы и маршалы – Жуков в их числе – по нескольку вагонов каждый. От картин фламандских и до нижнего белья.
После войны главным врагом был настоящий фронтовик – он все видел и все знал – тут уж не попразднуешь, не до 9 Мая, надо как-то народ утихомирить. Чем? Лагеря для недовольных, а праздновать 9 Мая с объявлением выходного дня будем только с 1965 года, чтоб, значит, фронтовичков поумирало побольше.
65 лет Победы. А с начала войны – 70. Тому, кто вступил в нее в 18 и прошел от начала до конца, а потом еще и до наших дней дожил, сейчас в лучшем случае 88. Это рекордсмены книги рекордов Гиннеса. И им же еще и КВАРТИРУ ОБЕЩАЮТ. Ну, ребята, это воощщще!
Жуткие потери. Жуткие и часто бессмысленные. Молодежь ложилась под пули, как трава под косу. До сих пор по костям ходим.
А куда делись безногие фронтовички на каталках? Катались в городах тысячами, а потом вдруг враз исчезли?
Калек на Валаам, а то и далее, это как в фильме "Менялы", когда мнимый слепой – пахан говорит: "Как настоящих калек-то вывезли, так и полегче стало…"
А пленные, как брат деда моего друга Матвей – артиллерист-комбат, попавший в плен с контузией и без сознания в харьковской мясорубке 1942 года, это про те времена Манштейн сказал: "Если бы я имел право, то наградил бы Рыцарским крестом Железного креста маршала Тимошенко…"– сначала в шталагах, а потом за четыре побега в Бухенвальде, а потом за то, что восстание поднимал, и амеры их освободили, – на 10 лет в магаданские лагеря….
А женщинам-фронтовичкам, народ рассказывал, запрещали с лета 1945 о войне говорить и награды носить….
У меня дед умер в 65 лет. Отец – в 68. Дед не дожил до первого празднования 9 Мая два года. Всю жизнь с тремя взрослыми детьми прожил в Петродворце в коммуналке, в комнате 9 кв. метров.
И не только он так жил.
Только в конце его жизни дочери моего деда смогли построить кооператив.
Он уже ничего не смог. Он войну в 47 лет закончил. А потом еще пожил немного.
А фильмы о войне? Отец ни один смотреть не мог. Вранье, говорил.
Вот такое послевкусие после праздника.
Низменнейшие и пошлейшие сочинения расходятся лучше всего. Я этим обеспокоен. Народ, то есть люди, отказывается читать высокое. А что у нас полагается за высокое?
За высокое у нас полагаются сочинения политических авторов, намечающих наши пути.
Таким образом, пути, так и не получившие столь необходимого им общественного обсасывания, постоянно находятся во мгле.
Во мгле, во мгле, во мгле – всепроникающей, приникающей, прилипающей, с трудом отдирающейся. И прежде всего во мгле терминов, значение которых всякий раз меняется при переходе от одного автора к другому.
Как тут не подумать о судьбе Отечества, бредущего по колено во всем?
Карлики. Политические карлики пишут такое, в чем легко вязнут настоящие великаны нашей арены. Карлики, которые сами дают мерку для определения своего роста, страшны той кашицей, в которой что ни крупица, то новый карлик. Взяв было в вопросе описания карликов эту высокую ноту, я тотчас же улетел в такую заоблачную даль, откуда долина, из которой я только что поднялся, представилась мне такой глубокой, унылой и безотрадной, что я с трудом нашел в себе мужество для возвращения.
То есть на повестку дня, стало быть, пора поставить вопрос о принуждении.
Пока только к чтению.
А я знаю, что мы будем читать. Мы будем читать слоганы.
Спикеру Государственной думы господину Грызлову нравится слоган: "Борис Грызлов грызет козлов". Однажды, по его собственному заявлению, он уже использовал его в ходе одной избирательной кампании, так что самое время, как он считает, использовать его в день всеобщего голосования.
А когда у нас случится это самое чудесное голосование?
10 октября 2010 года оно случится.
Так что вполне возможно, мы еще раз увидим господина Грызлова с этим украшением над головой.
Ну что ж, я полагаю, что это прекрасная, чувствительная идея, потому что все остальные идеи партии единороссов представляются мне не такими прекрасными, а тем более чувствительными.
И потом, русский язык – это же вкуснейшее из блюд. Ешьте его, пейте его всякий раз – вам не будет избытка. И как в нескольких словах можно обнаружить ближайшие перспективы развития Отечества любезного – уже намечены пути и цели, а также и способы достижения оных.
Могли ли мы рассчитывать на что-то иное? Нет!
И все, что нам остается, – это испуг и вопль.
Господи, хорошо-то как! Госпа-а-ди! Явилась миру чистая красота. Я все ждал, я надеялся, и вот она пришла, как всегда, совершенно внезапно – мгновенная, прекрасная, влачащая за собой толпу юношей, чувств и бесконечных мечтаний.
Вы спросите: "Кто? Кто у нас на сегодня является красотой?" И я отвечу: "Красотой на сегодня будет оно – ежегодное собрание РАН – настоящий букет из научных идей".
Должен вам заметить, мадам, что это просто отвесная крутизна.
Вы не знаете, куда у нас движется Россия?
Я знаю, куда она движется, но никому не скажу, потому что боюсь, что, услышав, все сейчас же бросятся совершать саркастические выходки.
Не знаю почему, но хочется рвать на полоски речи наших политических бонз. Рвать на полоски и раздавать всем на… на раскрутку трубок, разумеется. У нас не курят трубок? Ну да это все равно, потому что хочется рвать.
Кстати, почему-то вспомнилось, что с самого раннего возраста у нас все дети обучены умению обрывать крылья пойманным мухам.
Какая мерзость! Какая мерзость эта ваша теория о том, что никто-никто не думает о наших гражданах, об их быте и чувствах, об их желаниях и страстях.
Думают! О нас! Брам-пен-доля их всех побери!
Надо не беспокоиться ни о чем, особенно о разосланных вслед нам погоням, если они действительно разосланы. А почему? А потому что все равно ведь не застанут нас на месте. Мы то в себе, то не в себе.
Кстати, где там у нас череп бедняги Йорика? Самое время его погладить.
И еще, ваше преподобие, у вас, помнится, недалеко тут завалялась проповедь о нравственности в народе. Пора! Пора! Потому что если оставить все, как есть, то что тогда будет с миром?
С миром все будет в точности так, как и было: из дерьма возникнет сельское хозяйство.
То есть за мир я абсолютно спокоен, но нравственность – она, ее…
Словом, многое тут изнасиловано, так что порой… порой… поройтесь, ваша милость, в ваших же мыслях и явите нам это откровение.