– Ведите же меня в дом! – требовала дама.
Тщательно умытые и причёсанные жильцы дома были рассажены на диванах в гостиной. Воздух стоял ещё более удушливый и тяжёлый, чем в обычные дни.
Оторвав взгляд от ожерелья гостьи, доктор умоляюще посмотрел на меня. Его губы потянулись к моему уху:
– Пожалуйста, помузицируйте! Гость у нас. Благодетель…
Кажется, готовый принять на себя всю полноту ответственности за этот мир, я подошёл к роялю и объявил:
– До-мажорная сонатина Клементи.
Гостья опустила голову.
Тело доктора вздрогнуло, а в его глазах, охваченных приступом недоумения, я прочёл: "Маэстро, сегодня мы празднуем Хануку, а вы тут с этим Клементи…"
Я виновато улыбнулся, прикрыл крышку рояля, а гостья, торопливо попрощавшись с присутствующими, вновь взяла меня под руку, и мы направилась к стоящему во дворе чёрному автомобилю.
Я спросил:
– Как вам наше веселье? Понравилось?
– Да, – вполголоса проговорила женщина, – весёлый кошмар.
Я обернулся на доктора. Тот растерянно глядел нам вслед. Я помахал ему свободной рукой. Доктор открыл рот. И снова закрыл.
На заднем сиденье автомобиля восседал (я увидел) Цицерон(а).
– Вы прихватили его с собой? – удивился я.
– Цицерон в курсе, – сказала женщина. – Он знает…
– О чём он знает?
– Обо всём.
Я оглянулся на Цицерона.
Тот отвернулся.
– А меня вы, кажется, похитили?
Женщина не ответила.
– Зачем?
Женщина молчала.
– Что-нибудь случилось?
Женщина потрогала на шее ожерелье и сказала:
– Кажется, меня больше нет.
– Где вас нет?
– Думаю, что нигде.
Я снова взглянул на Цицерона.
– Дружище, ты что-нибудь понимаешь?
Цицерон снова отвернулся.
– Кажется, он тоже не понимает, – сказал я женщине. – Так меня всё же похищают?
Женщина покачала головой.
– Я похожа на похитителя?
– Мне нужно домой, – буркнул я.
– Разве я вас держу? – Женщина повернула ключ зажигания.
"Мерседес" остановился на моей улице.
У Цицерона был подавленный вид.
– Сегодня Цицерон неразговорчив, – сказал я.
– Сегодня – нет, – отозвалась женщина. – Да и что он может сказать?
– Тогда скажите вы.
Лицо женщины вдруг помолодело.
– Мы увидимся? – спросила она.
Я пожал плечами.
Лицо женщины вновь постарело.
Я захлопнул за собой дверцу.
* * *
Немного потоптавшись в коридоре, я заглянул в комнату жены. Эстер сидела на ковре и чему-то улыбалась, но, заметив меня, попросила, чтобы я расчесал ей волосы. Я ушёл за расчёской в ванную, а когда вернулся, застал Эстер лежащей на ковре животом вниз; её рука шарила под диваном. Я подумал о тех вечерах, когда, возвратившись из кинотеатра "Офир" домой, мы с Эстер ложились в нашу кровать и любили друг друга.
– Вот она, – сказала Эстер, достав закатившуюся под диван пуговку.
Я радостно покачал головой и сообщил, что теперь по праздникам буду получать дополнительные сто долларов.
Эстер сказала:
– Пуговка не сбежала.
"Это замечательно, что пуговка не сбежала", – подумал я и вдруг вспомнил сказку из "Триумфальной арки", где волна ласкала утёс до тех пор, пока тот не рухнул.
Эстер подняла ко мне лицо и предложила потанцевать (чтобы мы потанцевали).
– Ты просила причесать тебе волосы, – напомнил я.
– Танцевать! – сказала Эстер.
Я поставил диск, и мы, немного потанцевав, остановились у окна. По улице бродили люди и о чём-то разговаривали. Одни морщились, другие смеялись. "Каждый со своей музыкой", – подумал я.
Потом я взял руку Эстер и спросил, помнит ли она бар с дубовой дверью. Эстер пожала плечами. Я напомнил:
– Была осень, и шёл дождь. Мы пили водку и слушали, как поёт Элла Фитцджеральд. Это было нашим началом. Ты помнишь?
В ответ Эстер погладила моё ухо.
Мы потанцевали ещё.
Потом я накормил Эстер ужином, и мы долго молчали. Я подумал, что люди, которые друг друга мало знают, говорят охотно и много, а те, которые друг друга знают хорошо – подолгу молчат. "Вот оно – продолжение нашего начала", – сказал я себе и себе же не поверил.
Потом позвонил внук. У него был озабоченный голос.
– Я толстым не стану?
– Надеюсь, что нет.
– Не хочу быть толстым!
– Не будь.
– А отчего толстеют?
– От того, что мало двигаются и однообразно мыслят.
– Я мыслю однообразно?
– Ты – нет.
– Выходит, я толстым не стану?
– Так выходит.
– А у моей бабушки появились странности, да?
– С чего ты взял?
– Разве нет?
Я не знал, как ответить.
– Дедушка…
– Что?
– Почему ты молчишь?
– Я не знаю, что тебе сказать.
– Потому что я ещё маленький?
– Я не знаю, что тебе сказать, потому что ты уже не маленький.
– Дедушка!
– Что?
– Хочешь, я не стану замечать, что у бабушки появились странности?
Я промолчал.
– Дедушка…
– Что?
– Нужно притворяться и не замечать?
– Иногда нужно.
– Ты так думаешь?
– Я знаю.
– Хочешь, чтобы я тоже знал?
– Придётся. Всё равно придётся…
– Притворяться – это так же, как лгать, да?
– Примерно так же.
– Ложь сходит с рук, пока тебя не поймали.
– Откуда ты знаешь?
– Я же не младенец.
– Прости, я забыл.
– Видишь, как хорошо, когда есть кто-то, кто бы тебе напоминал!
– Верно. Это всегда хорошо…
В телевизоре сообщили о засухе в Пакистане, и я решил спуститься с Эстер в скверик возле нашего дома, чтобы вдоволь надышаться свежим воздухом.
На дорожках сквера хрустел гравий, а над кустами жасмина кружили птицы. С дальней скамейки доносился приглушённый смех. Возле клумбы с анютиными глазками Эстер остановилась. Откуда-то пахнуло вечерней влагой. Высоко над нами замерла луна; её свет придавал цветам белую окраску, и казалось, будто на нас глядят глазки маленьких призраков.
– Дыши! – сказал я Эстер. – Пожалуйста, дыши!
Две узкие тени отделились от дальней скамейки и слились с темнотой.
Вдруг лицо Эстер исказилось.
– Нет! – вскрикнула она. – Там снег!
– Где?
– Там, – шептала Эстер. – Где горы, там снег…
Я взял руку жены.
– Вернёмся домой?
– Домой, – отозвалась Эстер.
Я стал вспоминать, чем можно ещё задобрить судьбу, кроме как молитвами, постукиванием по дереву или опущенной в карман брюк кроличьей лапкой.
Когда мы поднимались домой, мне показалось, будто по ступенькам лестницы за нами следуют чёрный автомобиль и белый пёс. Я оглянулся. Нет – они не следовали. Я хихикнул. От жалости к себе.
– Спокойной ночи! – сказал я жене.
Эстер опустилась на ковёр.
"Будь на месте утёса железобетонная конструкция, она бы, возможно, не рухнула", – подумал я и мягко прикрыл за собой дверь.
* * *
Пианино.
Аккорд…
Пассаж…
Стаккато…
И одинокий звук – словно хлопок дождевой капли…
* * *
Это был один из тех редких вечеров, когда мы с Эстер смогли поужинать вместе. Вначале мы поговорили о дочке и внуке, а потом я сказал, что пытаюсь писать балладу о человеке, который старается не утерять в себе мужчину.
– Зачем ему это? – спросила Эстер.
Я наклонился к руке Эстер, поцеловал её.
– Ты хороший, – сказала Эстер.
С кухонного стола я собрал посуду и принялся её мыть.
Я услышал:
– Ты поведёшь меня в кино на последний сеанс?
Ответить я не успел, потому что затрезвонил телефон.
Я ушёл к себе и поднял трубку. Там молчали.
– Кто это был? – спросила Эстер, когда я вернулся.
Я пожал плечами.
– Может, с почты?
– Не знаю. Там было молчание.
– Что за молчание?
– Вроде бы тяжёлое.
– За твою балладу дадут много денег? – спросила Эстер.
– Возможно.
– На билеты в кино хватит?
Я привлёк жену к себе. Её щёки покрылись рыжими пятнами.