– Клянусь, я стану мужчиной! – сказал Дани.
Я внимательно посмотрел на внука и подумал: "Если так, то моя жизнь, возможно, повторится…"
– Постараюсь! – добавил Дани.
Я показал большой палец.
– Смелее, внук. От жизни не отворачивайся. Другой всё равно не бывает…
Дани ухмыльнулся:
– А от своей любви?
Я предпочёл промолчать.
– Мама говорит, что любовь – это мутный процесс и, спотыкаясь о своё прошлое, люди буксуют в настоящем, а в будущем они, будто в трясине, застревают.
– Так говорит твоя мама?
– Да, а что?
Я пожал плечами.
– Моей маме несладко, да?
– Кисловато.
– А это правда, что от любви умирают?
– Не обязательно. Сегодня лечатся от многого…
Сложив два пальца буквой "V", Дани прокричал:
– Yes!
Снова телефон.
В трубку дышали. Дышали – только и всего.
– В трубке послышалось лишь дыхание, – сказал я, вернувшись на кухню.
– Перегрузки на линии, – пояснил внук и спросил: – А ты проживёшь долго?
Я кивнул головой.
– Сколько?
– Сколько потребуется, чтобы написать балладу о мужчине, который…
– Который что?
– С этим субъектом я должен ещё разобраться, так что…
– А у бабушки жить долго получится?
– Не знаю. Обо всём таком знал один лишь Чжуан Цзы. Этот китаец считал, что жить долго удаётся только тем, кто ни к чему не пригоден и кто своей жизнью никому не мешает.
Повеселев, Дани сказал:
– Выходит, у меня получится!
Я поаплодировал.
Дани спросил:
– Что ты станешь делать, если бабушка умрёт?
– Наверно, захочу тоже умереть.
– Как это?
Я промолчал.
– А если умрёт мама? Или я?
Я не сдержался:
– Зачем ты спрашиваешь?
Дани объяснил:
– Спрашивают, когда не понимают.
– Ещё поймёшь, когда проживёшь свои годы, и когда узнаешь, что каждый прожитый день – это маленькая жизнь.
– Так уж и каждый день?
– Каждый. Начиная с самых первых.
Дани смотрел на меня с недоверием, а я подумал, что к нашей следующей встрече мне придётся подготовиться более тщательно.
– Кушай! – сказал я.
На кухню вошла дочка.
Вспухшие глаза.
Подрагивающие губы произнесли:
– Мои цветы маме не понравились. Ни мои цветы, ни то, как я одета.
– Цветы?
– Да, мои цветы.
– И мои тоже.
– Что?
Я бросил взгляд на внука. Он увлечённо поедал цыплёнка.
Дочка вышла в коридор. Я – следом (вслед) за ней.
Моя бедная девочка! С тех пор, как её покинул муж, она пребывала в состоянии постоянной растерянности. Её речь то и дело перемежалась выражениями (словами) "не думаю, что…", "не могу себе представить, что…", "вряд ли оно…"
– На маму не обижайся, – начал я. – Ты ведь знаешь, что теперь она… Мы должны… Теперь особенно…
Дочь покачала головой:
– Ума не приложу, как ты с ней справляешься…
– У нас с твоей мамой обмен ценностями. Я для неё единственный. И она для меня. Для мужчины это что-то да значит…
– Для мужчины?
Я хотел сказать что-то ласковое, но нужных слов не находил. Бедная моя дочка… Я вспомнил о крохотном существе, которое из глубины коляски тянуло ко мне ручонки, принуждая меня почувствовать себя отцом. Я брал мою малышку на руки, пытаясь изучить её личико, но оно чуть ли не каждый день менялось настолько, что я не успевал к нему привыкнуть. Теперь оно…
Дочь шагнула ко мне.
– Мой бедный папа… – прошептала она.
Я отвёл глаза в сторону.
Дочка позвала сына, и они ушли.
* * *
Телефон.
Я поднял трубку.
Там молчали.
– Слушаю.
Сдержанное дыхание.
– Слушаю!
Щелчок. Короткий. Сухой.
"Что это? – думал я. – Что? Что? Что? Что? Что? Что?"
Я прислушался к тишине.
Тишина свою тайну не выдавала.
Снова перечитав переданное Цицероном письмо и сменив рубашку, я вышел прогуляться по городу.
Было начало декабря, приближалась Ханука, и люди ожидали прихода зимы и дождей, но в Тель-Авиве стояла солнечная погода. Раввины были недовольны, считая, что народ недостаточно горячо молится. Я резко остановился… нет – замер, нет – остолбенел, нет – окаменел: на одной из скамеек бульвара Ротшильда сидела безупречно одетая пожилая дама и чему-то улыбалась.
Теряя дыхание, я пролепетал:
– Юдит?
Дама подняла на меня глаза и твёрдо сказала:
– Видимо, обознались.
Я стоял, словно охваченный внезапной афонией.
– Глаза… У Юдит были такие же…
Женщина поправила на шее колье из бирюзовых камней и, подвинувшись, сказала, что если я утомился от прогулки, то могу присесть рядом.
Я присел. От волос женщины исходил запах "Chanel № 5".
– Вашу знакомую звали Юдит? – заговорила женщина, и я увидел, как на её правом виске вздулся сосудик.
Я кивнул.
– Мы были совсем молодыми, когда… Глаза у Юдит были такие же, как у вас…
Женщина прервала меня, спросила:
– И как далеко вы зашли?
– Не очень… Юдит сбежала от меня.
– Сбежала?
– Улетела.
– И вы не сумели забыть?
– Нет, хотя очень старался.
– Зачем?
– Чтобы жить дальше.
– Мне жаль, что вы обознались. Расстроились?
– Скорее растерялся. Мне семьдесят, а я растерялся…
Моя собеседница смотрела на меня так, как смотрят, когда ожидают услышать слова совсем другие.
В шагах трёх от нашей скамейки повстречались двое мужчин.
– Живёшь? – спросил один.
– Живу, – ответил другой.
– Зачем тебе? – спросил первый.
– Так мне что, взять и умереть? – пробурчал второй.
– Почему бы тебе этого не сделать? – ласково проговорил первый.
– Умереть – это вроде бы в дураках оказаться, – заметил второй – А от твоих вопросов меня тошнит.
– Вот и вырви, – посоветовал первый. – Сам не сможешь, могу засунуть тебе два пальца…
– Тебе бы только засунуть… – сказал второй. – Иди к чёрту!
Первый пошёл. Второй посмотрел, как уходит первый, и тоже пошёл, только в противоположную сторону.
С моря подул тёплый ветерок, но вскоре потерялся.
Вдруг женщина сказала:
– В молодости я была трусихой и хотела освободиться от незащищённости. Тогда я не знала, что… Тогда я не думала, что…Тогда я не представляла себе, что… Тогда мне казалось, веду себя разумно, но я допустила ошибку и оказалась в Йоханнесбурге. Это была моя maxima culpa. Очень скоро я поняла, что одним лишь разумом жить невозможно – человек не так задуман… С тех пор я испытываю чувство вины и перед собой, и перед одним человеком. Меня постоянно преследуют где-то прочитанные слова: "Нужно отдать огню его долю, чтобы спасти остальное". Мудро, да?
– Вовсе нет, – возразил я. – Огонь не задобришь. Он, как и память, ненасытен…
Моя собеседница, нахмурив брови, замолчала.
Я помолчал в ответ.
Вспомнился тот день, когда…
Юдит взяла из моих рук огромный букет белых роз и поставила их в воду. Цветов хватило бы на три вазы, но в комнате оказались всего лишь две. На этажерке я увидел пластмассовую коробочку с моей записью (кассетой), а чуть ли не полдивана занял собою огромный плюшевый пёс. Я заглянул в глаза тому, кто посмел занять моё место.
– Зачем он здесь? – спросил я.
Губы Юдит отстранённо улыбнулись и сказали:
– Можешь присесть на стул.
Моя голова вдруг наполнилась пустотой.
Через два дня Юдит позвонила и сказала, что плюшевый пёс на её диване – подарок от жениха. Я чуть было не спросил: "И "Chanel № 5" тоже?" – но вместо этого сказал:
– Отличный пёс!
– Это всё, что ты можешь сказать?
Я принялся подыскивать другие слова, но, не найдя ничего более умного, спросил:
– Зачем тебе жених?
– Чтобы вырваться, – услышал я.
– Из чего?
Юдит не ответила…
– Однажды, – продолжила женщина, – я заглянула в какую-то небольшую церквушку и поставила свечу. "Господи, – просила я, – освободи мою память!" С тех пор прошло много лет, но Господь мою память так и не освободил. Видимо, тогда, в церквушке, поставив свечу в чужом храме, я совершила ещё одну ошибку. Иногда я думаю, что Бог решил меня наказать…. Такое быть может?
– Бог не наказывает, – сказал я. – Бог всего лишь не прощает.
Наши взгляды встретились.
– Что не прощает? – испугалась женщина.
– Не знаю. Его понять трудно.
Женщина перевела взгляд на мои руки.
Я почему-то сказал:
– Теперь у меня дочь.
Женщина продолжала разглядывать мои руки.
– Кто знает, возможно, дочь могла быть у вас и с той, которую звали Юдит…
– Возможно, но это была бы другая дочь.
Мы помолчали. Потом женщина сказала, что её зовут Лия.
– Лия?
Мой вопрос прозвучал, наверно, довольно неловко, потому что женщина сказала:
– Вас что-то смущает?
– Нет, – торопливо ответил я и добавил: – Меня зовут Макс.
– Так вас зовут?
– Почему бы нет?
Женщина рассмеялась.
– Почему? – не понял я.
– Ради Бога, простите, я не над вами смеюсь. Просто мне вдруг подумалось о любви.
– Над любовью не смеются.
– Нет?
– Думаю, что нет.