Сергей Львов - Спасите наши души стр 12.

- Прошу! - сказал Геннадий и распахнул перед Асей дверь, пропуская ее вперед и слегка склонив голову. Ему самому понравилось, как это у него по­лучилось. - Пойдем наверх, Рыжик,- предложил он и первым зашагал на балкон кафе по широкой де­ревянной лестнице, покрытой мягким ковром. На середине лестницы он остановился и объяснил: - Ты не обижайся, что я впереди иду. В зал ресторана и кафе мужчина всегда входит первым. А когда по лестнице идут вверх, тоже опережают свою даму...

- Это еще почему? - с интересом спросила Ася.

- Такое уж правило, - объяснил Геннадий.

- А ты откуда все это знаешь?

- Я еще много чего знаю, - сказал Геннадий, - но если хочешь, иди ты первая. Поскольку нет пра­вил без исключения.

Но Ася не захотела быть исключением, и он сам выбрал место и прошел к нему, ведя ее за собой и уверенно, как углы на улице, огибая чужие стулья. Он посадил Асю к облюбованному им столику за ко­лонной, поставил себе стул напротив, а потом, поси­дев так минуту, переставил его, чтобы сидеть с ней рядом.

Как ему все удавалось сегодня! Ася даже согла­силась выпить вина. Генка потребовал было целую бутылку "Российского полусладкого", полагая, что оно понравится Асе, но потом вспомнил, на чем при­ехал. Он сказал виновато:

- А мне, знаешь, вина совсем нельзя сегодня. Я за рулем.

- Вот и хорошо, - ответила Ася. - Зачем вино? Нам и так весело. Или нет?

Ее голос прозвучал так, будто она не утвержда­ла, а спрашивала, и спрашивала не его, а себя. Но Геннадий этого не заметил. "Нам весело", - сказала она. "Нам", - сказала она.

- Почему ты сегодня такая? - спросил Геннадий.

- Какая?

- Ну, не такая, как всегда.

Ася покачала головой.

- Не знаю. По-моему, я обыкновенная.

- Нет, ты необыкновенная, - упрямо сказал Геннадий. - И это я не только про сегодня, а про всегда. Ты должна знать, какая ты необыкновенная.

- Рыжая, - сказала Ася.

Геннадий возмутился:

- Ты - рыжая? Ты самая...

Он остановился: все уже было сказано.

Ася ничего не ответила и, отвернувшись от него, стала смотреть через перила балкона в нижнюю часть зала. Ее волосы, рыжие, нет, не рыжие, как ему всегда казалось, а какие-то темно-золотые или, ско­рее, светло-бронзовые (точно такой цвет был у самых тоненьких жилок сопротивления, с которыми всегда было много возни при монтаже) - неважно, как на­зывается этот цвет, важно, что такой цвет мог быть только у Асиных волос, - эти ее волосы и щека с нежным румянцем были совсем рядом с ним. Го­раздо ближе, чем только что на мотороллере, когда она сидела сзади.

- Не смотри на меня так, - попросила Ася, не оборачиваясь.

- Как?

- Вот так, как смотришь. Давай лучше есть мо­роженое.

Ну что ж, будем есть мороженое. Все равно нужно набраться сил после слов, которые он только что сказал Асе. Они и для него самого были неожи­данными. Геннадий не знал, что может говорить такими словами.

Он так задумался, что не заметил, как опередил Асю: она еще только доедала шоколадные шарики, осторожно проверяя ложечкой, не тают ли остальные, а он уже съел и два шоколадных, и два сливочных, и два крем-брюле.

Геннадий тревожно покосился на Асю. Все-таки это было нелепо: заговорил о том, какая она необыкновенная, и вдруг набросился на мороженое, как голодающий. А все потому, что задумался. И не заметил бы, что ест и сколько съел, если бы не вкус двух последних шариков земляничного мороженого, от которого во рту сразу запахло детским зубным порошком. Но Ася все так же глядела вниз и в сторону.

"Волнуется, - с облегчением догадался Генна­дий. - Все-таки то, что я сказал, это настоящее при­знание. Понятно, переживает".

Теперь нужно было сделать два следующих реши­тельных шага - спросить: "Как ты ко мне относишь­ся, Рыжик?" Нет, без "Рыжика". Просто, серьезно, мужественно: "Ася, как ты ко мне относишься?" И еще нужно было сказать: "Я случайно видел, как ты сегодня выходила из церкви. Это все муть и пере­житки. Хочешь, я объясню, почему никакого бога нет и быть не может?"

Геннадий решил начать с того, что легче: с су­ществования бога. Но и к этому несложному делу требовался подход: может, ей уже серьезно забили голову религиозным дурманом и предрассудками?

- Я хочу задать тебе один вопрос, - сказал он значительным голосом.

Ася повернулась к Геннадию и внимательно на него посмотрела.

- Не надо задавать мне этого вопроса, - сказа­ла она и снова стала глядеть вниз.

- Почему? - растерянно спросил Геннадий. Как она могла угадать, о чем он с ней собирается гово­рить? - Я, конечно, не вмешиваюсь, - сказал он, - твое личное дело. Ты не думай, что я тебе речи го­ворить буду, я только хотел спросить... Ну, и ска­зать. Понимаешь...

Геннадий остановился. Все было очень просто: необъяснимых явлений в природе нет, все можно по­нять и объяснить. Мир материален, материя состоит из атомов, атомы из электронов, физика изучает за­коны их движения, и даже самые загадочные посте­пенно становятся понятными. Полный порядок! Если раньше еще люди могли верить в бога, то те­перь, когда машины сами решают задачи, а по небу летают спутники и ракеты, где может быть бог? Ка­кой? Зачем? Для него и места не осталось. Все очень просто.

И все-таки здесь, в кафе, в ярком свете люстры, которая висит почти рядом с их головами, у столика, на котором стоят вазочки с горками разноцветных шариков мороженого и стаканы с весело лопающи­мися пузырьками газа в ярко-красной воде, странно говорить с девушкой о таких серьезных и скучных вещах.

Слово "мировоззрение" Генка в последний раз употребил в девятом классе, когда писал сочинение "Мировоззрение новых людей по роману Н. Г. Чер­нышевского "Что делать?". Он получил за сочинение тройку. Это было не самым лучшим воспоминанием в его жизни. С тех пор как окончил школу, он впол­не обходился без этого слова. В мире и без него все было ясно.

И вдруг такая история! Сидишь в кафе с девуш­кой. Она тебе очень нравится. И чувствуешь, что обязан, прямо-таки обязан начать с ней разговор, где никак не обойтись без слов, которые казались созданными только для того, чтобы скользить по ним глазами в скучных учебниках. А может, махнуть на все это рукой? Ну, была в церкви, ну, не была - важность какая!

"Струсил, - подумал вдруг Геннадий. - Я стру­сил!"

Ну нет! Трусости он себе позволить не мог. Ни­где! Ни в чем! Никогда! Придется начать еще раз снова. Он собрался с духом.

- Хочешь еще мороженого, Рыжик?

- Я еще это не съела.

- Доедай. А потом я кофе закажу и пирожное, ладно?.. А теперь я тебя все-таки спрошу: ты что, веришь в бога?

- Это и есть тот вопрос, который ты хотел задать? - спросила Ася.

У нее в глазах запрыгали веселые огоньки.

- Именно! - решительно сказал Генка. - Только я не понимаю, чему ты смеешься?

Но он уже понял. Ну и дурака он свалял! Как это все было? Он сказал: "Мне нужно задать тебе один вопрос". А она сказала: "Не надо задавать мне этого -вопроса". Все ясно! Ася ждала от него совсем другого, боялась этого, потому и сказала так. Ему бы спросить: "Как ты ко мне относишься?" Ему бы ска­зать: "Я люблю тебя, Ася!" А он ляпнул: "Ты в бога веришь?"

Очень ему нужно знать, верит она или не верит! Если верит, что же, он перевоспитать ее не сумеет? Уж это-то не проблема. Вот теперь хохочет - и пра­ва. Привел в кафе и начал лекцию, как действительный член Общества по распространению... Позор!

- Нет, - говорит Ася очень весело, - я ни во что такое не верю. А ты думаешь, я не знаю, откуда ты это взял? Видел, как я сегодня из церкви выходила, вот и вообразил невесть что. Очень ты прони­цательный, Генка. Шерлок Холмс! А у меня в церк­ви дела.

- Какие у тебя могут быть там дела? - изумился Геннадий.

- А вот этого я тебе не скажу. Общественные.

- Ну и не нужно, - согласился Геннадий с об­легчением. Значит, можно переходить к самому главному. - Я хочу еще тебя спросить, - начал он и остановился - почувствовал, что теперь, когда он та­кой момент упустил, не сможет выговорить того, что готовился сказать весь вечер. - Может, махнем от­сюда? - предложил он.

В кафе, где он свалял такого дурака, ему реши­тельно разонравилось. Ася согласилась уйти.

- Куда поедем? - спросил Геннадий, наступая на педаль стартера.

- К реке, - сказала Ася, - на набережную. Все-таки удивительная она девчонка! Если бы Геннадия спросили, где он больше всего хочет сейчас оказаться, где ему легче всего будет сказать Асе то, что он хочет, он, конечно, выбрал бы набе­режную.

И вот она, набережная, самый тихий ее участок. На тротуаре, который тянется вдоль последнего квар­тала доживающих свой век старых домов, редкие прохожие. Зато на дорожке, идущей вдоль каменного парапета, людей много. Это не обычные пешеходы. Это влюбленные.

Они медленно идут вдоль реки, они останавлива­ются и смотрят вниз, облокотившись на холодный камень ограды, они спускаются по широким ступеням к самой воде. И вечерняя река старается для них изо всех сил. Она расстилает перед ними струящиеся лунные дорожки от фонарей - для каждой пары свою отдельную дорожку; она заставляет на другом берегу МОГЭС с его высокими трубами и огнями ка­заться океанским пароходом; она подбегает крошеч­ными волнами от проходящих буксиров к самым ногам влюбленных, когда они спускаются на покрытые зеленым мхом каменные площадки при­чалов.