- А чего показывать? Видно же по колесам, что пустой!
Но таможенник все же глянул в будку, а там темно. И вдруг прямо на него из темноты выходит наш баран: бэ-э!
- А цэ шо такэ?
- Та баран же.
- А он один?
- Конечно.
- Украли?
- Командир, я тебе клянусь здоровьем этого барана. Едем на окружную - стоит, голосует. Я ему: куда? А он: на Киев. Я говорю: куда я тебя посажу? А он: да я вас всех забашляю. А я: так два же места в кабине; ты хочешь, чтобы я из-за тебя прав лишился? А, черт, ладно, лезь в будку. Он себе травы нарвал. Ребята, просит, подсадите. Мы его подсадили, до Киева везем.
- Ты меня за идиота считаешь? Ты кому лепишь?
- Да ему правда на Киев нужно! То ли от стада отбился, то ли… ты спроси его.
- Кончай базар, мужики. Где скоммуниздили барана?
- Если честно, командир, на базаре купили.
- Давай так. Помнишь "Кавказскую пленницу"? Вот мой адрес: будешь делать шашлык - обязательно позови.
И вот мы с этим бараном снова едем на Киев. Он то в одну стенку - бабах! - то в другую. Я наконец не вытерпел:
- Да пусть он хоть приляжет, отдохнет, что ли. Скажи ему - пусть ляжет.
А Вовка, тоже баран порядочный, отвечает:
- Ты ему колышек вбей в будку и привяжи.
Такой у него дебильный юмор. Привезли-таки к бабке.
- Бабуля, мы там барашка нашли…
- Точно не украли?
- Да не, ба, ты че! В нашей стране разве можно украсть? Никто ниче не крадет, все берут - за деньги или без денег.
Короче, зарезали барана. А мента не позвали: на фиг он нужен…
Глава шестая
А интересные парни эти бандиты! Я бы с ними в разведку пошел, да там бы их и положил из автомата. Но каждый, в натуре, светлая творческая личность - и ни фига больше!
Андрей, мой шеф, племянник Папы, старше меня всего на год. Или младше? Всегда короткая стрижка, джинсы, кроссовки, рубашка клетчатая, и все офигенно дорогое. А кольца, перстни и эти цепи на шею считал за говно. Все холодное, говорил, мешает.
По характеру лиса, но тупая. Бывает тупая лиса? Бывает! Какая-то думающая зверюга этот Андрей, но не хитрая, а повадки точно лисьи, ходил мягко. Не то что гермафродит или там голубой, а хочет быть интеллигентом. Есть у голубых такая походка - с подъемом на носочках. А Андрей так не ходил. Он, гад, плывет. С вопросом сразу же:
- Феликс, - снабженцу, - где мои бабки?
Курил много, и только "Кент"-мультифильтр, "Мальборо" не признавал. Баб любил, как курево, до смертной икоты, только замужних. Он часто сам дежурил на фирме, за ночь до десяти проституток к нему привозили. Денег на зарплату нет, а на них - сколько угодно.
Когда Андрей был пьян, я его на "шестерке" до дома добрасывал. А утром он звонит, что садится пить чай. Андрей, блин, Киевский! Так я его с фирмы еду забирать. А если Андрюха вечером с телкой на блядки, я беру, если свободен, "БМВ".
Еще он любил дорогие часы и пистолеты. Помню, купил "марголин" лаковый, принес на фирму и говорит:
- Лука! Это на случай ядерной войны. Будешь отстреливаться.
Пистолет постоянно лежал в ящике его стола.
Три бандита от Папы охраняли нашу фирму. Этих я узнаю всегда: и ночью, и со спины. Зорро - конченый наркоман, худой, вечно сгорбленный, темный цвет кожи, но руки чистые. И в армии не служил, а в гроб пора. Его никогда не ломало: при себе вечно таскал наркоту в любом ассортименте и количестве.
Белый - качок, среднего роста, но рубашка пятьдесят шестого размера, шелковая, и обязательно лаковые туфли. Этот был боец: на кистях такие кости набиты - вдвое больше моих кулаков, огромные, синие кости со старыми мозолями. Сразу видно: не слесарь. Он разбивал дверь и не чувствовал боли, локтем мог выбить замок. Белый, как и Зорро, хрен знает почему, ненавидел спортивные костюмы.
Зорро, как правило, "разводил". Такой говор тягучий, тянучий, как будто ну не сопли жует, а воздух не может выдохнуть:
- Ну че ты гонишь такой базар…
А курнуть, нюхнуть, я ж говорил, у него всегда при себе. Насыплет прямо в бумажку, даже не свернет в трубочку (некогда), просто загнет на концах и - раз! - засосал: ах-а-а!..
Я говорю:
- Ты че, кончаешься?
- Едь, Лука. Такие мульки вижу… Ну, мужики, все, труба!
Пальцы веером, и начинает пургу гнать.
А вот Заяц наоборот, этот очень интеллигентный. Он сидел много. Высокий такой, блин, элегантный, спина ровная и голову держит прямо. И только в спортивном костюме, в самом дорогом.
- Я не люблю пургу гнать, - всегда грустно говорил он.
Если его спросишь, он ответит, а то молчит. С "клиентом" говорит так:
- Два дня. Через два дня нет денег - мы тебе визу делаем в Турцию.
Разворачивается и уходит.
Зорро и Заяц жили по соседству. Как-то прибегают утром, звонят на фирму по "хэнди" от калитки: открой.
Как будто нельзя крикнуть-звякнуть. А им по фигу: платим-то мы. Я открыл.
- Где Андрей?
- Сейчас будет.
А они чего-то ругаются, спорят:
- Да не было этого!
- Да было!
Входит Андрей:
- Что случилось?
- Я иду с Зайцем, - рассказывает Зорро, - видим: летающая тарелка!
Андрей говорит:
- Зорро, ты уже укололся.
Зорро же что горит, пьется, нюхается - все в себя, глаза уже посинели.
- Летающая тарелка, Андрюха! Этаж шестой-седьмой. Мы идем, а она нам светит! Я не кололся, ты мне веришь? Нет?
Глава седьмая
Говорят, что я когда-то родился. Наверное, брешут. Такие, как я, появляются в готовом виде. Сколько есть чудес света, я не знаю, но я точно - первое!
Помню, что очень-очень давно жил в Сибири, в городке Стрежевом. Было там и полярное сияние, и жара летом за сорок. Болота парили, комаров больше, чем ягод, а зверья не меньше, чем комаров.
Мне одиннадцать лет. Как будто день рождения. Все за столом, заходит отец.
- Да ты опоздал, па, к столу.
- А я привез тебе подарок! Пойдемте все, покажу.
Выходим. У отца на крыше "Москвича" стоит карт "Пионер": пятьдесят кубов, двигатель форсированный, три передачи. Я одурел! В тот день, наверное, и родился… водилой!
Анатолий Семенович, тренер клуба, сказал мне:
- Ты здесь один со своим картом. Но у каждого человека видно, подает он надежды или нет, а у тебя не видно. Ты чего-то боишься. Нет?
Чего мне бояться? Только первого места. Я никак не мог представить себя себе на самой вершине, на кончике пьедестала и поэтому постоянно ошибался. Я был вечным "призовым". Но я хотел быть гонщиком. Или музыкантом. Но за семь лет ни разу не брал "золото", а без него в "Формулу-3" не попасть. Поэтому на чемпионате РСФСР парни сказали, что все мне помогут: всех будут держать и давить. Я тогда уже на багги гонял.
И вот до финиша - всего два круга. Первым шел "питерский", третьим - я. Наши ребята зажали второго на внешнем круге. Он притормозил, и я его обошел. На последних виражах меня догнал Горилла. Ему, видно, тоже "золото" приспичило. Он подставил мне переднее колесо, я перелетел через него, и, когда машина оторвалась от асфальта, наступила тишина. Как у нас в Сибири перед офигенным дождем. Я даже детдом вспомнил…
Глава восьмая
Ну и все, что до детдома. А это такая седая древность - труба! Тогда и летописцев еще не было. А я уже был.
Короче, мне всего три годика, мы в Киеве живем, в старом-престаром районе, на Подоле. Это где самый старый и знаменитый украинский революционер Владимир с крестом на горе и окна всех первых этажей ниже уровня земли. В нашем дворе было несколько домиков и большие деревянные ворота, створки ворот перекосились и почти не открывались. Через ворота мы пролезали бочком, а въезжать-выезжать было просто некому.
И хрен его знает, как в таких крошечных домишках и двориках вмещалось столько разного народу! Кто в домино стучал, кто через ворота бочком пролезал, кто на велосипеде по двору гонял. Но из всего народа мне запомнился только один совсем немой мужик, Алик. Отца моего звали Алик и мужика Алик, и оба - с бородой. Немой Алик нам, пацанам, из коры делал парусники, и мы эти парусники у колонки, где мать набирала воду, в луже пускали.
Все немые - умельцы. Если бы я был немой, тоже до хрена чего бы умел. Хорошо, что я не немой.
А квартира у нас была такая. Дверь открываешь входную - заходишь в махонькую прихожую. Ну, не совсем махонькую, но когда дверь вовнутрь открываешь, она почти касается следующей двери. В прихожей стоял ящик с моими игрушками и весь инструмент отца. Толкаешь вторую дверь - коридорчик метра четыре длиной. Что там? Бабушкина кровать, кухонный стол, электрическая плитка и две табуретки. Третья не вмещалась. Хотя нас в квартире не трое, а пятеро жило. Я, сестра Витка, пап-мама теснились в комнате на семь квадратов, бабка спала в коридоре, ей там просторно было: дед-то давно помер. Теперь понятно, почему во дворе было столько народу?
Отец работал в троллейбусном парке и подрабатывал в детсаду плотником, мать - где-то бухгалтером, бабка - по дому, а мы с Виткой ходили на молочную кухню за двумя бутылочками: в одной была манная каша, а в другой - клюквенный морс. С тех пор я обожаю манную кашу и клюквенный морс, а мог бы и ненавидеть. Такой у меня характер.
Отец всегда занимался только мной. А мама - только Виткой. Я еще до первого класса знал все буквы. Слагать их не мог, а какая буква по счету и как называется, говорил, не думая. А то, что кто-то там, какой-то вундеркинд-акселерат-мазохист, еще до школы читать-писать умел, это, по-моему, просто ранний маразм и ни хрена больше! Зачем же тогда школы понастроены?