А тут еще слух пошел, что скоро начнут трудармию расформировывать. Жизнь в лагере стала совершенно невыносимой на этом сквозняке свободы, потянувшим с воли. Эта тема - свобода! - создала постоянную, напряженную атмосферу в бараках. Как ни странно - атмосферу весьма агрессивную: каждый боялся не дожить до свободы, а лагерный опыт подсказывал, что даже при самом удачном раскладе до воли доживут не все. Возникла конкуренция на выживание, с упорной борьбой за каждый дополнительный шанс. Даже мирный, немногословный Аугуст подрался однажды по ничтожному поводу или вообще даже безо всякого повода, просто ответив на чей-то грубый толчок не менее остервенелым тычком кулака. Нервы были у всех на пределе, в том числе и у бригадира Буглаева, который ни с того ни с сего вдруг взвивался - особенно в адрес учетчиков, которых он теперь постоянно обвинял в занижении кубов его бригаде в пользу других бригад. Наверно, в его обвинениях была правда, потому что такого рода дела процветали в лагере всегда и дирижировались самим начальником лагеря, но почему Буглаев "сорвался с цепи" именно сейчас? Объяснение было одно: нервы. Подстрекаемый этими раздерганными нервами, Буглаев отхайдакал в конце концов одного из учетчиков до того, что тот попал в санитарный барак, а сам Буглаев очутился бы с гарантией в карцерной яме, если бы не был столь ценным бригадиром на фоне сильно поредевших рядов лесорубов и хронического отсутствия пополнения.
Все знали, что Победа - уже рядом, но когда однажды в мае на лесную делянку, постоянно спотыкаясь и падая на скользкой дороге, прибежал вдоль насыпи из лагеря один из охранников, без фуражки и без оружия, и закричал: "Победа! Победа!", это застало зеков врасплох. Они побросали топоры и пилы и окружили охранника, как будто ждали от него дальнейших разъяснений. Но у охранника не было дальнейших разъяснений. "Гитлер застрелился", - добавил он для ясности.
- А Сталин? - спросил кто-то, - что Сталин говорит?
- Не знаю, - сказал охранник, - всем приказано в лагерь, кончай работу…, - и побежал обратно.
Кто-то запел частушку: "…Цветет в тундре алыча для Лаврентий Палыча…", но сбился на крик "А-а-а!..", повернулся и побежал в лес; кто-то обхватил руками медноствольную сосну, которую только что собирался спилить. Несколько зеков молча обнялись. Аугуст просто сел на ближайший липкий пень и обхватил голову руками, проваливаясь в пустоту: Победа! Что дальше? Отпустят? Свобода? И что? И куда?…
В лагере произошел в тот день митинг с криками "Ура!" после каждого выступления. А выступлений было много: начиная с начальника лагеря полковника Горецкого и вниз по званиям - вплоть до лейтенанта Чехурды, который крикнул: "Мы победили! Немцы разбиты наголову!". Каждый из выступавших пытался доходчиво объяснить зекам, ценой каких невероятных лишений добыта наша Победа, и зеки каждый раз согласно кричали "Ура" и нюхали воздух: не готовится ли праздничный обед по этому поводу. Но в лагере воняло как обычно: потом, опилками, парашей, собаками и потайным махорочным дымом пополам с запоздалыми гороховыми выхлопами тут и там. Под конец митинга Аграрий провозгласил, наконец, что будет праздничный ужин, и громогласное, тройное "Ур-ра-а-а" в честь великой Победы спугнуло птиц в поредевшей вокруг тайге.
В тот день никто больше не работал, и все оставались на зоне, поэтому охрана была мобилизована в полном составе - на всякий пожарный случай. Вертухаи на вышках стояли по двое. Но все оставалось в рамках порядка. Зеки понаивней собирались кучками и вели перевозбужденные беседы о будущем. Зеки поопытней стирали портянки или заваливались на нары спать: восстанавливать силы, пользуясь нежданно выпавшим праздником.
До середины лета еще работал Аугуст на победу, которая уже свершилась где-то, а он все валил, валил и валил лес, пока однажды утром, в понедельник 30-го июля на перекличку не вышел лично Аграрий и не провозгласил:
- Я собрал вас тут, граждане заключенные, для того, чтобы объявить вам пренеприятнейшее известие… Поступил приказ, короче, который я обязан выполнить, как мне ни тяжело при этом на сердце. В общем, короче, это солнечное утро на этом солнечном плацу для вас последнее, граждане трудармейцы, и ничего я с этим поделать не могу: приказ есть приказ. Время обняться и попрощаться между собой у вас еще будет - почти что целые сутки я вам даю… Вот так вот, - Горецкий чуть не плакал: во всяком случае интенсивно утирал мокрое, красное лицо метровым носовым платком.
Жуткая тишина повисла над лагерем: казалось, вездесущие навозные мухи - и те перестали жужжать на лету, отключили моторы и перешли на режим планирования. Начальник сказал непонятное, это не укладывалось ни в чьей башке… "Почему утро это должно стать последним? За что? Ведь мы победили! Враг разбит! Только недавно еще героями всех обзывал… А сегодня на тебе… Всех, что ли? Всех разом? Прямо тут, в лагере?", - переглядывались зеки…
Первыми, как всегда, очнулись блатные.
- Эй, начальник, а нас что - тоже того? Это как же, в натуре? Это незаконно!..
- А вас не касается, волки вы драные! - с ненавистью в голосе рявкнул в сторону блатных колонн начальник лагеря, - заткните свои хлебала. Вам - свое удовольствие теперь будет по полной программе. Вам теперь - за всех лес валить, и их норму - тоже, - указал он на трудармейцев. Все, уркаганы: с завтрашнего дня эпоха трудового подвига начинается уже для вас. И у вас есть выбор: либо в лес, либо на корневую подкормку…
Вой, и свист, и ор взметнулись над блатною ратью, и по знаку Горецкого сразу трое или четверо автоматчиков ударили очередями над головами урок. Урки повалились на землю, визжа. Трудармейские же ряды все еще пребывали в ступоре: чудовищность услышанного превышала способность информационных каналов протолкнуть услышанное к центрам понимания. Неужели вот так вот просто, дорогой Иосиф Виссарионович? И это и есть твое большое спасибо?
А Горецкий с трибуны, как орел из горного гнезда, обозревал застывшие в ужасе, серые лесорубные батальоны перед собой, и краснел обширной рожею своей все больше и больше. При этом глазки его сияли. Он был доволен достигнутым эффектом. Но ему хотелось еще. Поэтому он закричал опять:
- Понимаю как вам сейчас тяжело, граждане зеки, в этот скорбный момент расставания. А мне каково? Одного ребенка потерять - это уже горе великое, а я сразу две тысячи своих детей должен проводить…, - и Горецкий стал сморкаться в свой платок-скатерть, и сморкался долго и художественно, как Станиславский в Большом театре. Высокую патетику момента испортили, опять же, блатные: "Да здравствует товарищ Сталин!", - кукарекнул кто-то из их рядов. Горецкий поморщился и крикнул автоматчикам: "Не стрелять! Это правильные слова, хотя и дураком сказанные. Но повторю их и я: да здравствует наш дорогой товарищ Сталин!". Однако, широкие массы на сей раз не откликнулись, и огорченный Аграрий Леонтьевич буркнул сам себе под нос: "Засранцы хреновы…", после чего снова обратился к трудармейцам, сворачивая базар:
- Короче, объявляю всем официально: наш с вами лагерь, граждане трудармейцы, то есть трудармейская его часть с завтрашнего дня расформирована. А сегодня государство наше распорядилось, так и быть, покормить вас еще на халявку, а завтра всё: завтра каши не будет! И долой с моей шеи, и чтоб духу вашего тут больше не было, - глаза у Агрария засверкали с невиданной силой, как у сумасшедшего, и он стал снова сморкаться, но тут же вздернул голову и завопил:
- Эй, там: что там за кипеж опять? Вас все это не касается, граждане уголовные: с вами будет отдельное распределение, вы к трудармии не относитесь…, - в этом месте блатные оглушительно загалдели, засвистели и заматерились, так что охране пришлось от себя, без приказа дать пару автоматных очередей над их головами…
- …Фашистов отпускаете, а честным ворам дальше сидеть?! - истошно вопили из колонны уголовников, и слышно было, как он рвет ткань одежды на себе, - Ну, ссуки, нну, ссссуки-и-и-и!!!..
- Заткните там хлебало урке своему, а то я сейчас всю малину вашу в одну яму свалю! - рявкнул Аграрий в сторону уголовных, и опять повернулся лицом к трудармейцам:
- Так что ваша героическая работа тут закончилась, с чем я вас и поздравляю от имени руководства лагеря. Бригадирам сдать инвентарь, а после, поотрядно, всем в контору, за справками и за расчетом. Вопросы есть?
- Какие справки? - спросили из первой шеренги.
- Для трудовых книжек. Чтоб стаж вписать. И деньги заработанные получите там же, в конторе…, - В толпе блатных снова поднялся дикий вой.
- Какие еще деньги? - перекрикивая шум, спросил все тот же трудармеец.
- Твой папа дятел с красной головкой, что ли? - закричал на него Аграрий, - не сказал тебе, отправляя в трудармию, что на белом свете деньги бывают? Ты где находишься?: Ты находишься в "Труд-Армии"! Понятно? Вот за труд в армии ты и получишь деньги. Понятно теперь? Советскими ассигнациями госзнака! В соответствии с законом СССР о труде и на основании ваших отработанных трудовых нарядов… Да пошел ты в жопин домик со своими дурацкими вопросами, остолоп! Остальным всем всё понятно?
- А нас куда?
- Куда хотите, хоть на Марс. Кроме Москвы, Ленинграда, Киева и Поволжья. Проездные документы будут выдаваться сегодня до упора и завтра с восьми утра. Только жрать вам завтра тут уже не обломится, дармоеды. Станете все с завтрашнего дня богатеями и будете дальше на свои питаться, в мягких вагонах ездить… Слушай мою последнюю команду!.. Ррразойдись!..