Девочка Лена и морская пена
В конце весны нас с Севой занесло на стадион "Динамо": захотели посмотреть игру "Динамо" и ЦСКА в первом чемпионате России по футболу [61] . Добирались на метро. Теперь за вход в метро надо было платить жетонами, которые стоили пятьдесят копеек. Пятачки, символ метрополитена, из-за инфляции ушли в прошлое. А жаль. Я их любил. Они были такие большие, круглые, и пятерка на них тоже была круглая. И герб Советского Союза на них был различим лучше, чем на других монетах. А еще они всегда дружно и звонко высыпались из разменных автоматов, развешанных в вестибюлях метро…
Дерби выиграли динамовцы – 2:1. Но не игру я запомнил. Другое. Мы стояли в динамовском фанатском секторе, когда на передних рядах в полный рост нарисовался заводила, в котором я, к удивлению, узнал Сашку-рыжего, сына моего тренера Петра Михайловича "Понял сё". Сашка заметил меня и улыбнулся. Рядом с ним был Белый: блондин, волосы – до плеч… Он врезался в память еще в школьные годы: тогда случайно мне посчастливилось пройти с ним бок о бок после футбольного матча в толпе фанатов от "Динамо" до "Белорусской" сквозь эшелоны конной милиции и другие преграды. Лил проливной октябрьский холодный дождь, а Белый шел по асфальту босиком, и это меня изумило! "Во Белый дает!" – слышалось со всех сторон… Теперь Белый обнимал Сашку, а тот, повернувшись к нам, фанатам, лицом, к полю спиной, зарядил кричалку:
– Атомная бомба? – он воздел руки к небу
– Нет! – хором выдохнула трибуна.
– Водородная бомба?
– Нет! – выкрикнула трибуна.
– Бомба, которой играют дети?
– Катя Лычева?
– Нет, – я тоже голосил вовсю.
– Прикладная математика?
– Нет! – все прыгали.
– Оловянные солдатики?
– Ор-де-на Ле-ни-на Мос-ков-ское Динамо!
– Даааааа! Ди-на-мо Москва!
Это было великолепно и напрочь вышибло из головы мысли о надвигающейся сессии и очередном курсовике, который, теперь уже на тему "Выход американских корпораций на публичные рынки", я писал у своей новой научной руководительницы. Но мне не терпелось снова показать его профессору Аникину, тем более что на сей раз я разукрасил свой труд эпиграфами, один из которых, как помню, был из Маяковского: "Теперь довольно смеющихся глав нам, в уме Америку ясно рисуете! Мы переходим к событиям главным. К невероятной, гигантской сути". Профессор великодушно согласился взглянуть на мою работу и вскоре вернул мне ее со словами: "Что же, Руденко, если так будете продолжать, из вас выйдет неплохой инвестиционный банкир". Похвала Андрея Владимировича окрылила меня и хоть и туманно, но, как мне показалось, обозначила будущие горизонты. Я шел и мечтал: "Стану инвестиционным банкиром, заработаю кучу денег, у меня будет дорогая машина и большой дом!". Мечты мечтами, а летом потребовалось найти работу: денег не было вообще, а цены росли и росли. Жизнь каждый день доказывала, что времена, интересные для историков, тяжелы для простых людей. Однажды нам с Севкой не хватило даже на половину буханки "Бородинского". Еле наскребли на четвертинку. Уплетали мы ее с удовольствием, на улице Шаболовка, попутно обсуждая только что назначенного нового мэра Москвы Юрия Лужкова [62] . Я вспомнил, как отзывался о Лужкове предыдущий мэр Гавриил Попов: "Классический бюрократ в хорошем смысле слова. Политикой совершенно не интересуется. Твердый характер, из старообрядцев, совершенно не пьет". А сам Лужков заявлял о себе так: "Я член КПСС на хозяйственной платформе". Мы и не ведали тогда, что "член" растворится во времени, а вот "платформа" окажется старт-площадкой. Мощно оттолкнувшись от нее крепкими ногами, приземистый Юрий Михайлович станет настоящим капиталистом, богачом, контролирующим заводы, газеты, пароходы, хотя официально будет владеть лишь несколькими земельными участками для ведения пчеловодческого хозяйства, а также автомобилем ГАЗ и автоприцепом для перевозки ульев. Упоминать о его богатстве будет опасно, но знать о нем будут все. Впрочем, до этого еще было далеко.
На одном "Бородинском" долго не проживешь, деньги были очень нужны. Случай заработать, к счастью, представился. Коммерческий магазин на улице летчика Бабушкина с опаской, но все-таки приоткрыл передо мной свои двери. Он располагался в крохотном двухкомнатном помещении на первом этаже кирпичной жилой башни и распродавал импортную одежду. Хозяева, однако, решили диверсифицироваться и нырнуть в сантехнику и "отделку". Они держали нос по ветру – спрос нарастал: в Москве поднималась волна квартирных ремонтов, которая через некоторое время и вовсе захлестнула город.
Лужков отталкивается от платформы! На заднем плане первый мэр Москвы Гавриил Попов.
Моей задачей было продавать болгарскую, а значит, импортную керамическую настенную плитку "Морская пена" для ванн и туалетов с борта грузовика у магазина "Сантехника" на пересечении Ярославского шоссе и МКАД. "Вот ведь совпадение, – подумалось тогда. – Только что, болея за "Динамо", кричал: "Девочка Лена, морская пена", а теперь я эту "морскую пену" продаю. Знак судьбы, что ли?". "Уходила" плитка замечательно. За ней приезжали даже знаменитости – телезвезды Татьяна Миткова и Евгений Киселев [63] . Миткова приезжала на белом "Мерседесе", причем, по-моему, за рулем. Это была невидаль – женщина, управляющая таким автомобилем!
Появился у меня и второй источник дохода: освоил регистрацию фирм. Вечерами я писал уставы новых товариществ с ограниченной ответственностью, потом между делом закидывал их в регистрационную палату, а дальше работа делалась сама. Клиенты, появлявшиеся из ниоткуда, были довольны, а один из них, вьетнамец Фиеу Нгуен Динь по кличке Федя, спросил, не могу ли я оформлять вид на жительство для вьетнамцев, естественно с выгодой для себя. Вьетнамцев было много, они почему-то не хотели уезжать к себе домой, предпочитая съезжаться в Москву со всех концов бывшего СССР. Маленькие, слабенькие, голодные, они с головой бросались в наш штормовой рынок, пополняя ряды спекулянтов, теневых воротил и контрабандистов. Товара у них было много, особенно алюминиевых кастрюль.
"Что ж, заработаю", – решил я, и мы с Федором хлопнули по рукам, предвкушая солидные барыши. Оставалось только договориться с московским ОВИРом, чтобы азиатов регистрировали без помех. Это я сделал, протянув сотрудницам государственного учреждения руку взаимопонимания. В ней я держал пять шоколадок "Сникерс". Малыш-батончик "Сникерс", покрытый "толстым-толстым слоем шоколада" и только начинавший свое триумфальное шествие по стране, обладал в то лето магической силой. Он был и валютой, и символом Запада, а заодно и символом новой жизни. Его рекламировали так много, что на просьбу перечислить планеты школьники стали отвечать: "Марс, Сникерс…" [64] . Цены начали пересчитывать в "Сникерсы": "Это стоит три "Сникерса", а это – два"… На Дальнем Востоке людей, покупавших два "Сникерса" в неделю, сразу же без сомнений относили к среднему классу. Короче говоря, пять "Сникерсов" в ОВИРе сделали дело. Вьетнамцы потекли через наши с Федором руки стабильным ручейком.
Жан-Мари Папен
Теплым августовским вечером, когда роскошный ливень опустошил город, я брел с Моховой улицы домой, к бывшим грузинским садам, по улице Герцена. Мой видавший виды зонтик, огрызаясь погоде колючими сломанными спицами, отчаянно защищал меня от выбивающегося из сил дождя. Я миновал знаменитый горельеф на доме 7, с изображением самоудовлетворяющегося советского электрика, которого, по преданию родителей, любили показывать своим друзьям студенты-журналисты. Тут же, на углу Газетного, я вообразил себе доктора Живаго, ведь это прямо здесь он сел в переполненный трамвай, шедший от университета к Боткинской, не ведая о том, что не доедет до своей остановки, что его сердце перестанет работать в самом начале Пресни, наверное, там, где сейчас ограда Зоопарка.
Переходя волшебный, хрустальный от капель, без единой души Тверской бульвар с фиолетовыми грунтовыми аллеями, я оторопел от неожиданности, услышав сзади: "Покупайте журналы "Пари Матч" на французском языке! Здесь и только здесь вы найдете интервью с великим Жаном-Мари Папеном!". Я оглянулся и увидел слившегося со стволом тополя, промокшего до последней нитки уличного торговца журналами, лицо которого было спрятано под широким капюшоном черной куртки. "С ума сойти! – подумал я. – На бульваре же кроме меня – никого! Кому он продает? В такую погоду! К тому же Папена, футболиста, обладателя "Золотого мяча" 1991 года, зовут не Жан-Мари, а Жан-Пьер…". Недоумение, однако, стремительно сменилось радостью, когда в незадачливом газетчике я распознал Кирилла Федорова, студента факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ, прославленного футболиста университета и бесшабашного весельчака.
– Вот это да! Что ты тут в такой дождь делаешь? – обрадовался Кирилл.
– А ты?
– Журналы продаю! – цветные иностранные журналы на глянцевой бумаге тогда были редкостью. – Уже три продал.
– Кому?
– Да какому-то иностранцу. Он тут без зонта бежал, ему надо было прикрыться.
– Откуда они у тебя? Журналы?
– Бордовских дала. Знаешь ее? Баскетболистка наша из МГУ. Устроилась на радио "Максимум" тут, на Пушкинской. Пойдем к ней?
– Зачем?
– У нее журналов знаешь сколько там валяется? По соседству с "Максимум" редакция газеты "Московские новости".
Они эти журналы и выбросили. А это ж целое состояние, если продать!
Но, рассудив, мы решили, что благоразумнее будет дойти до ближайшего кафе и обсушиться. Когда настало время прощаться, Кирилл щедро протянул мне самые красивые журналы, с Папеном на обложке:
– На, возьми!
– Да ладно, ты же их продашь, денег заработаешь…