- Ладно, я тебя оправдаю перед собой и твоей невинной подружкой! А ты, приняв на веру мои оправдания, опять пойдешь блядовать! И рано или поздно тебя рассекретят, и твоя девчонка узнает, какой ты сексуальный гигант! Не так?! - нет ответа.
Этот вечер следует считать ключом к нашему с Пашкой разрыву. Естественно, разбег был неизбежен… раньше или позже… Ну, считайте меня слабой на передок, безнравственной тварью, но захотелось задержаться при нем еще на какое-то время. Думаю - профессиональное любопытство взыграло…
Но Пашка умудрился нанести мне еще несколько метких ударов.
В разгаре любовного единоборства, приподнявшись на руках, он внезапно взглянул с беспокойством мне в лицо:
- Инна! Послушай… А ты точно… с Сохатым… не того? А то у него недавно находили триппер… Ты… здорова? Ин, я не за себя беспокоюсь, а за другого человека…
И попробуй в таких условиях получить заслуженный оргазм!
А потом, в безмерной неге, забыв ладонь на груди усмиренной (как он думал) любовницы, Павел Грибов размышлял вслух, что я опасный противник, настоящий друг - и потому могу стать настоящим врагом. Вскрытый нарыв в душе спровоцировал его необыкновенную говорливость.
- Инна! А ты хотела бы как-нибудь съездить со мной в Подмосковье, в дальнюю деревню?..
- Чего я там не видела? - искренне удивилась я, провинциалка, лимитчица, штурмующая Москву, та самая: "Понаехали тут! Сидели бы в своей деревне!".
- А вот представь себе, сердце… покой, тишина… аромат садов… сеновалы… дорога, уводящая в лесок…
- Свежий воздух, парное молоко, автобус два раза в неделю: туда - во вторник, обратно - в пятницу, пьяные мужики, дебильные дети, заколоченные дома… - продолжила я, попадая в его мечтательную интонацию.
- Какая ты ядовитая! - скривился и сплюнул он.
- Просто я приехала из паршивой Березани, на деревню насмотрелась, друг мой Пашенька, а твои представления о ней лубочные, откровенно фальшивые. Ты себе строишь мечту столичного плейбоя - тишина, покой, сеновалы, деревенские красавицы - кровь с молоком и навозом… А на деле деревня - глушь, нищета и отсутствие цивилизации. За редким исключением.
- Слушай, а вот мы в Переславль-Залесский ездили с приятелями на выходные… К одному другу… Девиц не было, успокойся - чистый мальчишник. На второй день мы нашли на окраине городка крохотное кафе, пивнуху, осененную березами. Пиво там было разбавленным до неприличия, зато атмосфера - потрясающей. Она просто убаюкивала! Мы сели на разножанровые стулья за обшарпанный пластмассовый стол и до отхода автобуса никуда не пошли. Часов пять сидели. Пили пиво и наслаждались сонным царством предместья. Ты знаешь, я там был счастлив, почти как сейчас. И сегодня, мотаясь по Москве, я вдруг вспомнил это кафе и очень захотел снова туда! Провести в нем несколько часов, зарядиться энергией, полюбезничать с продавщицей… Она была совершенная простушка, молодая, но уже располневшая, сильно накрашенная - и все же миленькая. Такое примитивное кокетство, такие очаровательные передние золотые зубы - по тамошним понятиям о красоте… Я очень хочу, чтобы мы поехали туда с тобой, когда станет тепло и они вновь вынесут на улицу тот ужасный стол и пару стульев…
- Но что я буду делать, пока ты будешь клеить продавщицу пива?
- Блюсти мою нравственность, естественно.
- Следить, чтобы ты не изменил с этой ларечницей своей любимой и мне?
- Ч-черт!.. Я говорил о другом. Я был в Сочи, в Кисловодске, в Клайпеде, даже в Болгарию ухитрился смотаться с делегацией литераторов, но нигде на земле не испытывал такой полноты отдыха! И сегодня, сейчас, обнимая тебя… Ты напряженная как струна, что понятно. Я тоже весь на нервах… Ситуация идиотская, верно… Требуется разрядка, иначе мы с ума сойдем! И я вдруг вспомнил Переславль-Залесский - какая нирвана снизошла на мою душу, Инночка, если бы ты знала! Если бы я мог перелить в тебя то блаженство!.. Так явственно представил пивнуху на окраине, затосковал… прямо увидел, как в кино, что мы с тобой сидим за тем колченогим столиком, пьем пиво и смотрим друг на друга… Я написал стихи, сердце. Хочешь, прочту?
Это было революционное свершение. Никогда раньше Павел Грибов не оказывал мне чести первой услышать его новые творения. Они до меня доходили только в "Перадоре", осолидненные микрофонным гулом. И я доверчиво пристроила лицо на плечо Пашки, ушную раковину - к самым губам, приготовилась внимать…
…и очень пожалела о выбранной дислокации, ибо она не давала смеяться, а меня так и распирало. Не могла я, периферийно прописанная, иначе реагировать на столичные иллюзии Павла Грибова! Они оказались столь же далеки от реалий маленьких городов, сколь представления народников девятнадцатого века от истинного быта и нравов обожаемого ими народа. Нет, конечно, стихотворение было отчасти ироническое… Мол, хорошо бы осесть в тихом провинциальном городке, обаять богемным шармом продавщицу пива, чтобы она в твою кружку цедила только чистый солод, и на закате читать ей стихи.
На пассаже:
Чтоб, как Родина, щедро поила меня
Продавщица "Очаковским" пивом…
Пусть бранятся подруги, слезами звеня, -
Я в деревне останусь счастливым!.. -
я, грешная, пискнула и свернулась креветкой под одеялом.
- Что с тобой? - недовольно прервал чтение Пашка.
- Судорога ногу свела, - нашлась я. Для вящей убедительности подрыгала ногой, чтобы тряслись не только плечи.
Павел дочитал пивную элегию, но уже без начального задора. Кисло спросил:
- Ну что, не понравилось?
- Ты - гений! Гений допущений! - яро заявила я, выползая из-под одеяла. Профессия научила меня делать лицо. Потребное выражение, наспех надетое, сидело на должном месте прочно. - Наконец-то я поняла, какая она, ноосфера…
В конце концов, мне было не привыкать к "ноосферным явлениям" - Пашкиным взрывам, резким, как детская неожиданность. И он заслужил от меня щелчок по носу, разве нет?
Гений Грибов сорвался с койки, будто подброшенный пружинами, и, одеваясь, сбивчиво кричал, что все бабы одинаково убоги и не достойны слушать его стихи и постигать его мечты. Я скорбно наблюдала за лихорадочными сборами. Пашка убежал в ноябрьскую ночь, нахлестанный раненым самолюбием. Как только за ним захлопнулась входная дверь, я дала выход водопаду истерического смеха.
Глава 5
Мое alter ego скифский конник устремился в неизведанное. Ему, как всякому фаталисту, вскоре поступил сигнал свыше - "Там дорога!".
Судьбоносная веха выглядела банально: объявление на последней полосе еженедельника "Сей-Час-Же", втиснутое между двумя комиксами. Еженедельник "Сей-Час-Же" считался желтым, как авто "Дэу" корейской сборки, вопреки внешней густопсовой радуге по серой бумаге. Специализировался на нижнем белье звезд эстрады. Фото сиятельных трусов и бюстгальтеров занимали две трети полос. Статьи походили на подписи к снимкам. Разнообразили безразмерную экспозицию исподнего материалы мистического толка - откровения провидцев, воспоминания воскресших, веселые покойнички и прочая нечисть - и секс во всех позициях (в том числе в гражданской).
Предпоследний номер "Сей-Час-Же" лежал у меня на работе под электрочайником в роли термостойкой подставки, был покороблен, но еще читабелен. Прихватила его, чтобы веселее скоротать чаепитие. Тут-то мне и бросилось в глаза объявление, восхитительно свежее на фоне комиксов по дореволюционным анекдотам. "Требуются корреспонденты в отделы светской хроники, новостей, политики, непознанного… Обращаться по телефону…"
Я допила чай и якобы забыла газету на своем столе. Призыв меня зацепил, но я еще колебалась и пыталась сама себя обмануть: "Откуда звонить - отсюда, что ли? Миллион ушей…". Но карты мои тасовал сегодня настойчивый ангел, и через десять минут сосед по кабинету, сотрудник "Периферии", облеченный правом писать авторские материалы, стал собирать заплечную сумку: пошел в зоопарк готовить предновогодний репортаж про обезьян.
Одна в кабинете, только последняя рохля не позвонила бы по тому телефону.
Ответили мне таким тоном, словно звонки были вовсе нежелательны. Потом еще минут пять переключали. После блуждания по волнам мини-АТС я услышала энергичное сопрано:
- Слушаю вас!
Последовала процедура представления. Я вовремя вспомнила, что пару раз березанская вкладка "Сей-Час-Же" брала у меня материалы, чем и козырнула. Козырь не произвел впечатления на собеседницу - это оказалась замредактора газеты, она, в свою очередь, вылила на меня ушат московского газетного снобизма: работа в региональных изданиях, даже в нашем, ничего не значит. Можно там быть хорошим корреспондентом, а здесь элементарно не потянуть. Желательно приходить к нам уже с готовой агентурной сетью - швейцары в ночных клубах, санитары в моргах, оперативники из милиции.
- Приходите в понедельник, часам к девяти… нет, к половине десятого. Принесите свои материалы, я их посмотрю.
Отбой.
Галина Венедиктовна была невозможно крученой бабой от тридцати двух до шестидесяти пяти - эдакой динамо-машиной в безупречной юбке из твида, стильной черной водолазке и коллекционной серебряной сбруе. Я чувствовала себя перед ней нахальной школьницей. Чтобы не осрамиться перед прошедшей огни и воды московской журналисткой, я опустила очи долу - на богатые, белого металла, кольца замредактора.
- Да, это неплохо, но мелко… А вот это полная чепуха… А это в Москве даже показывать стыдно, - наманикюренные ногти хищно терзали мое потрепанное портфолио. - Какую чушь у вас в Березани пишут, страшно подумать… "Сей-Час-Же" на местах просто вредит престижу издания… А со звездами вы работали? Нам не нужны певцы областных филармоний, нам нужны стопроцентно раскрученные фигуры!