Раз Павел Грибов пропал без видимых причин - не ссорились, не спорили о русской культуре, не квасили вместе до беспамятства, чреватого вопросами "А что вчера было?" и неприятными откровениями. Пропал просто - утром простился со мной жадным поцелуем и возгласом "До вечера, сердце!", сбежал по лестнице, торопясь на раннюю встречу с каким-то приятелем, не пришел и не позвонил. В тот вечер я тревожилась за любовника чуть ли не больше, чем за дочь.
Самолюбие не позволило мне звонить по мобильным Пашкиных друзей, а его телефона я не знала (!). Компромисс, на который оно, скрипнув, согласилось - на третий день после пропажи любовника прийти вечером в "Перадор", угнездиться за своим столиком и послушать разговоры вокруг. Вдруг да выяснится, что Павел Грибов отбыл в загранкомандировку (ушел в запой, постригся в монахи, скоропостижно женился, попал в тюрьму за распространение наркотиков, тьфу, тьфу, что я несу!).
Публика подобралась - как нарочно, сплошь незнакомые физиономии. Мир - бардак, люди - его сотрудники, кабачок дерьмовый, кухня плебейская, спиртное паленое… Я вяло выпила порцию пива, ощущая себя засланным казачком, которого не туда заслали. Пиво не доставило желанного расслабления. Вдобавок на сотовый позвонила Ленка - сама набрала номер, бабушка только ее за руку держала! - и стала канючить: "Пиезжай! Сича-ас пиезжай!". От сочетания всех этих факторов я - брошенная Пашкой, бросившая Ленку! - точила слезы в полную пепельницу и самозабвенно жалела себя. Даже словила за хвост мрачное мазохистское удовольствие "Вот я умру, а вы все заплачете и поймете!".
Но умереть мне помешал русский примитивист Василий Сохатый (подлинная фамилия!).
- Инна, ты?! - негаданно удивился он.
- Разве я так изменилась с воскресенья? - ответила я.
И Васька, приземлившись за мой столик, завел бодягу: отчего я грустная, не болит ли у меня где, не купить ли мне пива, раз уж я с Пашкой поссорилась…
Чудо прозорливости пришлось мне не по вкусу.
- Кроме Павла Грибова, в мире нет людей?
- Чего? - оторопел Василий.
- Раз я плачу, то другой причины, кроме Пашки, не может быть? Нет других людей, из-за кого мне переживать?
- Да я думал… - стушевался примитивист. Он был славным, простым и добрым парнем, очень похожим на то животное, фамилию которого носил, и даже послушничество в ордене русской наивной поэзии не испортило его бесхитростную натуру.
- Индюк, - говорю, - тоже думал. С чего ты взял, что мы поссорились?
- Да я, Ин… Пашку сегодня видел, он ничего такого не сказал… Только он пошел к Сотскому, а ты, гля, здесь…
Неимоверное облегчение затопило грудь: "Жив, собака!".
На радостях я угостила Сохатого пивом, мы заболтались, и почти весело трещали до тех пор, пока он не пристроил лапищу мне на плечо.
- Это что это?
- Ты же мне давно нравишься… - залепетал уже поддатый Вася. - Я ж не Пашка, я ж тебя не обижу, Иннуш… - но руку снял.
- Кто меня обидит, тот дня не проживет, - предупредила я. - Вот еще, новости. Я тебе что - ресторанная девка?..
- Нет, ну что ты… Ты классная… Я, наверное, для тебя плоховат… А я тебе стихи написал, хочешь, прочту?
В "Перадоре" на этот вопрос не полагалось отвечать "Нет!". Героем Сохатого был сельский оболтус, которого хочет женить мать на одной из соседских дочек - а он резко против.
Она что слово - про невест, что взгляд - на окна их,
А я дом их обхожу, как яму с лужею.
Скрипят калитки старые мне вослед: "Жени-их!" -
А я водку пью, мать не слушаю…
Честно сказать, мне, с моим суконным рылом, такая поэзия больше была по нраву, чем эстетический мат Владислава. В чем я и призналась сдуру Сохатому. А у него заполыхали глаза, и рука воровски легла на мою талию.
- Понравилось? Правда? Супер!.. Ты очень классная, Ин!.. Я вот и Пашке говорю - она классная, а ты с ней так… А он знаешь чего? - придвинулся ко мне Сохатый совсем тесно. - А он мне сегодня и говорит: если классная, то можешь сам… с ней… попробовать… он не против… А, Иннуш?..
Я оттолкнула все гамузом - Ваську Сохатого, кружку пива, стол - и вскочила, выпрямившись.
- Что-о?!
Где-то внизу кружилось испуганное лицо Василия. Он не мог сфокусировать на мне взгляд.
- Что ты сказал? Повтори!..
- Инна… - он трясся, как пойманный воробей, - Ин, ты прости… Ради бога, Ин! Это не я сказал, это Пашка сказал… Я ему про тебя - что ты мне нравишься… Он говорит, сам попробуй… Не возражаю… Вот и все, Ин… Ты очень сердишься?
Сердилась ли я? Нет, чтобы выразить степень брезгливости, затопившей меня мутным шквалом, это было слишком бесцветное слово. Для Пашки я не могла подобрать определения… А Василий Сохатый показался мне в ту минуту шакалом Табаки. Я хотела объяснить это недоделанному примитивисту… но махнула рукой и пошла восвояси, кинув возле пивной кружки Лося несколько сотенных бумажек. Расплатилась.
Он подбоченился в дверном проеме, а под мутной лампочкой прихожей подбоченилась его зеркальным отражением я. Выжидала.
Непокорный варяг сломался первым. Но начал, по своему обыкновению, с фанаберий:
- Ты даже не спросишь, где я был?
- Хочешь - скажи.
- А тебе это нужно?
- Тебе, наверное, нужнее…
- Извини, может быть, мне уйти?
- Как пожелаешь.
Он пожелал не уходить. Пожелал традиционных пельменей под водку. Пожелал рассказать о своих достижениях последних дней. Пожелал поведать, что у него готовятся публикации в двух "толстяках" и что его приглашают на какое-то московское радио рассказать о проекте "Ангаже". И - под занавес вступительной части - пожелал признаться, где все-таки был.
- Инночка, сердце, мужчина - существо полигамное… - началось признание.
- В смысле - производящее много шума? - уточнила я. Этого оказалось довольно, чтобы обойтись без прелюдии.
- Суди меня, как хочешь - я был у женщины. - Пауза. - Инна… Я был у женщины, которую люблю.
Такого я прямо и не ожидала - сердце в горле бултыхнулось, породив боль в грудине. Гулкий отзвук удара по чувствам был мне давно знаком - первая любовь, Пашка, Багрянцев не щадили меня. "Ты же сильная! Ты же выдержишь!" - твердили они разными голосами на один лад. Но за то время, что я была сама по себе, я научилась усыплять даже воспоминание о саднящих любовных ранах. И вот Павел Грибов с ловкостью опытного хирурга сделал очень болезненный разрез "оборонительной ткани".
- Есть на свете женщина, которая мне дороже всех благ мира. Я ее люблю. Более того - она живет в моем доме. Она молода и… неискушенна, она верит мне, верит в силу моего чувства… Я не могу сделать ей больно… Не могу, чтобы она разочаровалась во мне… Потому что вместе со мной она разочаруется во всех мужчинах, - Павел пристально разглядывал батарею. Я присела напротив него, механически закинула в рот сигарету - он, обычно куртуазный, забыл поднести зажигалку. Долго и нудно говорил, как запутался в двух своих любовях и сейчас не знает, как с нами обеими быть. Однозначно, что его девушка не должна страдать от мерзости нашей с Грибовым связи. Но и бросить меня он тоже не в состоянии. Еще бы, злорадно подумала я, оставляет меня, водку и пельмени про черный день. Догадка подтвердилась - Павел Грибов открыл мне, что барышня зарегистрирована в общаге Литика и частенько ночует там, чтобы не вызывать подозрений. Такие ночи он считает по праву принадлежащими ему - то есть, на данном этапе, мне. Зато в другие ночи они с любимой девушкой (Пашка странно заикался, пытаясь назвать ее: "Ми…" - а дальше в горле застревало. Милочка? Мисюсь? Мими?) живут у Грибова в Марьиной Роще. На первых порах такая полигамия гения забавляла. А теперь вот стала тяготить. Произнося это все, он поводил плечами, как в лихорадке. Вероятно, совесть почесывалась.
Когда признание иссякло, я позволила себе три вопроса. Как в экзаменационном билете - две теоретические выкладки и задачка. Первый оказался легким:
- Думаешь, никто из твоих приятелей еще не проболтался?
- Что ты! Это исключено! Они все люди чести! Поэтому я очень благодарен тебе, что ты не делаешь на публике резких жестов… Скрываешь нашу связь… Инна, поверь…
- Настолько благодарен, что решил подложить меня под Сохатого… Это как?
Грибов стал изучать вместо батареи свои носки. Носки требовали штопки. Запинаясь, что совсем ему не шло, он блеял: запутался, пытался решить проблему методом Александра Македонского, зная, что я нравлюсь Сохатому, благородно решил переуступить ему любовницу - "а вдруг у вас с Васькой что-то получится?!". Но когда Сохатый ему передал, как я психанула, устыдился. И более того - испытал облегчение, ибо не выжил бы, если б я согласилась его оставить. Пошел бы и утопился прямо сейчас в Москве-реке. Нет, в Яузе - она не замерзает.
Задачка нравственного свойства была, на мой взгляд, еще сложней:
- Предлагаешь мне придумать оправдание твоему положению? Не выхода из ситуации ищешь, а приемлемую, достоверную ложь для своей подруги хочешь состряпать. И чтобы я тебе в этом помогла, да?
А на взгляд Грибова - примитивной:
- Да, да, черт возьми! Ты угадала! Я не хочу с тобой расставаться, но не знаю, как быть!.. - Я хочу жить с другими, а спать с тобой. Между прочим… ты можешь не верить, но когда я кончаю со своей подругой… для меня самое главное - не сказать: "Инна!". Потому что в этот момент я всегда представляю только тебя. Ты - мое обозначение оргазма. Высшего наслаждения… Ты очаровательная женщина… Ты такая пикантная стерва в постели… такая огненная, такая ласковая… что я и в самом деле не могу представить себе жизни без тебя.