- Как кореянки готовят - бог ты мой, пальчики оближешь! Вот эта самая Вероника… Любила сильно, до умопомрачения, всякий мой приход пир горой закатывала. Я у нее кой-какие рецепты списал. Показал бы их тебе, да что толку… Ты ж готовить только пельмени из пачки можешь…
- Что ж ты на ней не женился, если она тебя так любила и так вкусно готовила?
- Если на каждой из-за такого пустяка жениться… женилки не хватит! К тому же с ней не о чем говорить было. Что можно, я с ней молча делал… А после того, сама знаешь… поговорить ведь тянет. Начнешь о стихах, о звездах… Отвечает: "А у нас дувал оползает". Ну убожество! Наскучила через месяц… С тобой хоть в беседе можно время провести… Пойдем покажу, что сегодня написал!
В общем, довольно скоро я, продвинутая журналистка, как и тьма женщин всех времен и народов, совершивших ту же ошибку - брак с поэтом, по той же причине - помутнение рассудка от упоения обращенных к ним рифмованных строк - разочаровалась в супруге. И была очень близка к тому, чтобы разочароваться в литературном творчестве в целом. Хотя литературное творчество было ни при чем. Не оно же лежало на диване целыми днями, листало в поисках заковыристых рифм словарь Даля, не оно отказывалось от попыток найти нетворческую работу, отрицая возможность возвращения к станку. Не оно задирало меня критикой хозяйских и кулинарных способностей. Не оно морщило нос от пыли на подоконнике, от Ленкиного плача, от предложения погулять всем вместе…
Лоцман-навигатор четырех браков, все вторые участницы коих, по его словам, до сих пор готовы были принять Константина Георгиевича обратно в одних трусах, с долгами, с высокой температурой, с проказой и чумой, с незаконными детьми и сворой преследователей позади, избалованный вниманием "баб", разучился смотреть в зеркало и не замечал, что вороные его кудри становятся бывшими, что следами от моли по ним ползет седина, что морщины перерезают былую усмешку сердцееда и что гардеробчик его стильный уходит все дальше от запросов моды. И не ужасался он разнородным записям в своей трудовой книжке: "слесарь подвижного состава, станция Выжеголо, стаж работы 2 месяца", "зоотехник, совхоз имени Клары Цеткин, стаж работы 1,5 месяца", "водитель автокрана, автобаза № 13, город Навои, уволен по 33 статье ТК РФ"… Березанская строчка там красовалась всего одна - слесарь-ремонтник.
Часто и любовно Константин Георгиевич перелистывал пожелтевшие газетные вырезки и посеревшие бумажки, хранимые в заветной папке из розового картона. Там были отчеты о писательских конференциях, семинарах молодых авторов (бэ-э-э!), школах литактива, съездах Союза писателей Республики Узбекистан и групповые фотографии, где я безошибочно узнавала своего мужа по блядскому блеску в ретушированных глазах и месту около самой смазливой дамы. Антураж блеклых фото пленял романтикой опереточного Востока - плодовая флора, павлины, ишаки, чадры и платки на смеющихся женщинах, купола мечетей или крупные ножовки гор по линии горизонта… Константин обожал пересказывать подробности тяжеловесно-роскошных писательских съездов в бывших ханских дворцах, с мозаичными бассейнами и пестрыми, как бы тоже смальтовыми, павлинами. По ходу рассказа он обычно раза два-три отводил в сторону глаза и бормотал: "Ну, сама понимаешь…" - когда речь заходила о литераторшах и писательских женах.
Неизменное чувство муж питал к зеленому чаю, словарю Даля и пиву "Охота". И к стихам. В дни моих получек он просил покупать книжные поэтические новинки.
- Как можно жить без стихов? - жестом Остапа Бендера закидывая на спину хвост радужного кашне, рассуждал Константин по поводу и без повода.
- Ты лучше скажи, как можно жить со стихами, но без еды? - перебивала я, целясь ему в голову очередным томиком "Поэтической России". Даже если и попадала, это было бесполезно.
Я закрыла глаза даже на то, что Багрянцев единолично построил план продажи нашей с мамой квартиры - с синхронной покупкой однокомнатной и комнаты в коммуналке. Пригласил на дом менеджера из агентства недвижимости "Феерия" и вызвал с работы меня, спровоцировав дядю Степу на очередной разнос. Багрянцев был уверен, что молодая семья должна жить отдельно от тещи и детей. Разменом квартиры он, хитрец восточный, хотел поставить точку в полемике с тещей Ниной Сергеевной, которая не желала его прописывать в нашу хатку. Пяти минут мне хватило, чтобы объяснить менеджеру, что ему не видать процента с невозможной сделки. Но с мужем объясниться было куда сложнее…
Охлаждение наших с Багрянцевым отношений накатило, как разлив, по весне, когда вся зимняя сказка половодьем стаяла. Огромная ломаная льдина плюхнулась в чашу моего терпения с попыткой продажи квартиры. Но и она не сразу привела к разрыву. Она еще скрипела и ворочалась, мучая меня, пытаясь поудобнее улечься в ложе. Мы еще почти целый месяц после "размена" играли роль супругов. Первым сломался, как ни удивительно, Багрянцев. Вечером, под одеялом, подполз ко мне, лежащей к нему надменной спиной, обнял, стал что-то такое нашептывать, стихи опять прочитал… И треснула надменная мерзлота, истекла горячим соком самой обыкновенной плотской страсти.
Неизвестно, сколько бы времени я "запрягала", чтобы сорваться с места, на котором мы с Багрянцевым топтались как пришитые, уже втайне друг друга ненавидя, но связанные хоть недолгой, а привычкой. Если бы не событие, пришедшее в наш дом в сизой форме судебных приставов.
Дверной звонок грянул на рассвете, как обухом пробудив меня. Я писала подработку всю ночь под дозированное ворчание регулярно просыпавшегося от света настольной лампы и щелканья клавиш компьютера Багрянцева. Пока я трясла головой, думая, сон ли был громкий посторонний звук или явь, пока, определив его источник, выкарабкивалась из кровати, пока искала на ощупь халат и дверь из комнаты, мама опередила меня у порога. "Кто?" - истово боясь, спрашивала она, а ей отвечали что-то сугубо официальное. Наконец, сталкиваясь руками, мы с ней открыли дверь, и люди в форме шагнули в наш дом.
- Гражданин Багрянцев Константин Георгиевич здесь проживает? - спросил тот из них, что вертел в руках несколько бумажек.
- Да, - испуганно сказала мама. - А что такое?
- Ничего особенного. Служба судебных приставов. Можно его увидеть?
- Костя!..
- А по какому делу? - вылез хриплый со сна Багрянцев, в криво застегнутой рубахе и с художественным вихром надо лбом.
- По делу о взыскании алиментов…
- Кем? - живо спросил Багрянцев.
- …гражданкой Шиллер Софьей Адамовной! - пристав с бумагами отслюнил от них повестку в контору. - И не советую больше пропадать, - присовокупил. - Долго вас искали, Константин Георгиевич, долго…
- А я и не прятался, бог ты мой! - фанаберился Багрянцев. - Просто сменил место жительства вместе с семейным положением. И не удосужился еще, простите великодушно, поставить официальные органы в известность о моей радости… - "радость" он иллюстрировал мимолетным поцелуем в мое правое ухо.
- Радуйтесь на здоровье! - сурово изрек "бумажный" пристав. - Только о детях своих не забывайте. Переводите им деньги, чтобы они тоже за вас порадовались.
- Я когда в контору вашу явлюсь…
- И не откладывайте! Сегодня прием с тринадцати до семнадцати ноль-ноль!
- …так честно и заявлю, что стабильного дохода у меня на данном этапе моего существования нет и не предвидится!.. Потому как по состоянию здоровья не могу работать на тяжелых физических повинностях. А равно не могу устроиться, вслед за дражайшей, например, супругой, на интеллектуальную службу, потому как образованием, извините, не вышел, и даже аттестат об окончании средней, не самой плохой, кстати, школы города Орла где-то на тяжком жизненном пути посеять удосужился…
Пристав без бумаг - молодой, видно, неопытный, - аж хмыкнул, восторженно заслушавшись. А старший, бывалый и брезгливый, сказал - как отрезал:
- Перестаньте, Багрянцев, паясничать, а приходите по повестке, иначе будете в районное отделение службы доставлены под конвоем. Там разберутся, можете ли вы платить алименты… если докажете свою недееспособность, вам повезет, - он устрожил насчет конвоя, но я его понимаю. - И кстати… - его жесткая рука еще что-то вынула из вороха официальных бумаг и протянула Багрянцеву, - письмецо возьмите. Искало вас долго, вместе с повесткой пришло на нашу службу - видимо, для вручения. Та же гражданка Шиллер - обратный адресат.
От потертого конверта пахло тревогой.
- Сонька? - удивился Багрянцев. - Соскучилась, что ли? Ну ладно, товарищ генералиссимус, я вас понял, приказ выполню, в наручники меня брать не надо…
Приставы отбыли. Я разрыдалась.
Гражданка Шиллер была второй женой Багрянцева. Они нажили сына Эдика, которому сейчас катило к восемнадцати годам. Это мне удалось выжать из мужа за время двухчасовой дебильной перебранки. Алименты Багрянцев не платил с самого развода. "Они меня выставили из Сибириады своей, куркули немецкие - мол, я мало зарабатываю! А я в их свинячьем городке не мог никуда на работу устроиться! Там лесоповал да шахты - вся биржа труда! Выгнали из дому, лишили возможности с сыном видеться!.. И я ж им, бюргерам, должен свои кровные отдавать?.."
Однако к тринадцати ноль-ноль Багрянцев собрался, побрился, завязал пожалостнее любимый шейный платок и отбыл на беседу с судебными приставами. Видать, обеспокоился.
Письмо из Сибири, из пункта с диким именем Щадовка - мама предположила, что это шахтерский поселок, названный в честь совкового министра, - небрежно брошенное Багрянцевым, нераспечатанное, белело на уголке книжного шкафа. Несколько раз я прошла мимо, решительно глядя в другую сторону. Потом схватила его и вскрыла, не заботясь замаскировать свое любопытство.