Ее руки упали в туман.
- Ты не изменилась, Конни.
- Нет, изменилась!
- Ты всегда была бессердечным ребенком - и осталась им.
- Ты научила меня бессердечию, мама. Ведь я была нежеланным ребенком - это ты помнишь?
- Но я пыталась любить тебя…
- Нет. Ты всего лишь пыталась быть доброй, пыталась обуздать ненависть ко мне, но ты никогда не была той матерью, которую я создала в своем воображении. Когда я не смотрела на тебя, ты превращалась совсем в другого человека, - человека, который внимательно разглядывал меня и ненавидел. Так было, когда я была маленькой. А когда я выросла, ты даже перестала притворяться и вела себя так, словно я была уродом, а ты по доброте душевной - так и быть! - присматривала за мной.
- А разве на самом деле ты не урод?
- Да, мама, урод, страшный урод. Твой урод.
- Тогда ты должна пожалеть меня. Подумай, каким тяжким грузом на моей совести была ты все эти годы…
- …и каково тебе придется в будущем - еще много лет, потому что я все равно буду с тобой.
- Как ты можешь улыбаться!
- Почему я должна жалеть тебя, мама? Я ведь не плод твоей жалости, я плод твоего тщеславия, твоей порочности, твоей жестокости и твоей похоти. Я - все то зло, которое ты носишь в себе. И когда ты ненавидишь меня, ты ненавидишь свое зло. И я буду рядом с тобой до самой твоей смерти.
- Так ты поэтому последовала за мной? Поэтому приехала в Гонконг?
- Не бойся, я не убью тебя, мама, - во всяком случае, не сейчас.
Туман сгущался, и теперь они стояли в нем по грудь.
- Послушай меня, Конни. Я совершила преступление, выйдя замуж за твоего отца, но, когда ты родилась, я дала себе клятву, что ты не будешь страдать из-за того, что сделала я. Я старалась быть такой же матерью, как другие женщины. Верно - все это было ложью и притворством, но что мне оставалось делать? Я думала, что нужна тебе, Конни, и я не хотела, чтобы твое сердечко разбилось слишком рано. Но я все время знала, что рано или поздно ты раскусишь меня. И в конце концов мне пришлось бросить притворство. Я хотела, чтобы ты разобралась во всем сама. Я знала, что ты возненавидишь меня, но это было частью наложенной на меня епитимьи, и я думала, что, возненавидев меня, ты освободишься от меня и спасешься.
Теперь-то я вижу, что из этого ничего не вышло. Я не сумела оградить тебя от страдания, и сейчас ты мучаешься, а я ничем не могу тебе помочь. Но разве я одна во всем виновата? Мы с тобой не просто мать и дочь. Мы - две женщины, которых ничего не связывает между собой, кроме того, что у них были одни и те же мужчины, и ты при этом решилась быть моим судьей. Но так ли чиста твоя собственная совесть? О Конни, ты ненавидишь меня не за то, что я лгала тебе, а за то, что я перестала лгать. Ты хотела, чтобы мы и дальше притворялись, играли в любящую маму и любящую дочку, потому что тебе не нужна моя любовь, ты жаждешь моей крови. Ты и сейчас хотела бы жить в своем детском мире грез и чтобы я была подле тебя и плясала под твою дудку, выполняла бы твои прихоти, ты бы хотела шантажом подчинить меня себе - тебе нужно, чтобы кто-то стоял между тобой и реальным миром. Ты боишься свободы, Конни, ты не хочешь спасения. Из нас двоих именно ты лгунья, трусиха и обманщица, и, хотя ты стараешься внушить всем вокруг, что ты невинная жертва предательства, на деле это мы твои жертвы, и ты предаешь нас с тех самых пор, как обнаружила, что не можешь жить в нашем мире. И ты ни разу не упустила возможности - ни разу, Конни! - показать всем, как ты из-за нас страдаешь.
Ты убежала из школы не потому, что тебя травмировали сплетни обо мне и твоем отце, а потому, что хотела, чтобы весь мир узнал, что именно говорят о нас. И тебе это удалось, Конни, тебе это удалось. И потом ты вышла замуж за Мачо - о, ты сделала это с великой охотой, потому что этот брак ты тоже могла использовать против нас! Ты могла показать всему миру, что мы бессердечны, циничны и развращены, а ты - беспомощное дитя, которое мы продали в рабство. Но ведь ты сама бросалась на Мачо, еще когда была ребенком, и именно по той же причине, по которой сейчас бросаешься на Пако: ты хочешь, чтобы все видели, как я порочна, хочешь сделать меня посмешищем, хочешь лишить меня всякой надежды на радость, хочешь, чтобы вокруг хихикали, глядя, как мы обе охотимся за одним и тем же мужчиной. И как же ловко ты все рассчитываешь! Я не могу сейчас отшучиваться и закрывать глаза на то, что ты делаешь, потому что я должна думать о твоем отце, а отец должен думать о предстоящих выборах. И поэтому ты приехала сюда терроризировать нас, ты во всеуслышание с пафосом рассказываешь, какое ты чудовище и урод, чтобы все решили, что, должно быть, и семья твоя - сборище уродов. Ведь в этом цель твоей игры, верно, Конни?
- Нет, мама. И ты сама знаешь, что все, что ты сказала, неправда.
- Нет, Конни, это правда. Ты решила погубить нас. Либо ты, либо мы - вот твой принцип.
Они уже по шею погрузились в туман и, чтобы разглядеть лица друг друга, вынуждены были то и дело наклоняться вперед.
- Тогда спасай себя, мама, и возвращайся назад.
- Куда?
- Туда, где мы с тобой были раньше.
- И снова начать притворяться?
- Вовсе нет, мама! То был реальный, настоящий мир. Зачем только мы покинули его? Разве мы непременно должны были стать врагами? Почему мы не можем быть как все другие материи дочери?
- Потому что я не хотела тебя.
- Тогда захоти сейчас! Захоти и заново возьми меня в дочери!
- Захотеть! Как я могу этого захотеть, Конни? Ты сама только что сказала: ты порождение моего тщеславия, моей порочности, моей жестокости и похоти…
- Тогда роди меня снова! Роди меня другой!
- Тебе вообще не следовало появляться на свет, Конни.
- О мама, не отталкивай меня опять!
- Ты - все то зло, которое есть во мне…
- Не надо, мама, не надо!
- …и я не могу смотреть на тебя, не испытывая отвращения к самой себе.
- Тогда смотри же, мама, смотри, потому что ничего другого ты больше не увидишь.
Туман уже почти скрыл их лица, и они едва могли различить глаза друг друга, плывущие в потоке мутной пелены. Они неподвижно стояли, скрестив взгляды, как вдруг корабль громко застонал и содрогнулся, палубу тряхнуло и их бросило друг на друга, а потом на пол. Они покатились по палубе, их швыряло из стороны в сторону, и внезапно они услышали скрежет железа о гранит, услышали, как камень вспарывает сталь и рвет деревянные переборки. Издалека донесся тревожный гул голосов.
- Мама?
- Я здесь, Конни.
- Ты можешь встать?
- По-моему, нет. Моя нога…
- Я помогу тебе. Ну давай же, мама!
- Я не могу! Не могу!
- Ты должна попытаться! Должна!
- Бесполезно. Я не могу пошевельнуться. Ты иди, Конни.
В тумане глухо звучали панические свистки и звон колокола.
- О мама, я не смогу поднять тебя!
- Конечно, нет! Спасайся сама.
- Спасаться? Для чего?
- Разве ты не собиралась убить нас всех?
- Неужели ты в это верила?
- Конни, ты должна спастись, ты обязана!
- Слишком поздно, - сказала Конни и легла на палубу рядом с матерью.
Не успела она договорить, как погибающий корабль снова застонал и содрогнулся, и она почувствовала, как пол палубы под нею вспучился, а потом рассыпался на мелкие щепки и гора воды подбросила ее кверху в такой яркий свет, что она еле различала перед собой лицо матери в ореоле извивающихся змеями мокрых волос, с широко раскрытыми от ужаса глазами, белое лицо, поблескивавшее как отражение в зеркале; но вдруг светлая поверхность зеркала покрылась рябью, потемнела и превратилась в воду, спокойную, неподвижную воду у самого дна моря, чистую, холодную воду с запахом чрева и вкусом слез.
Пустое и черное небо, окружавшее ее теперь со всех сторон, ускользало, как только она начинала к нему приближаться, но при этом нависало над ней еще ниже по мере того, как "ягуар" пожирал километры дороги, выхваченные из тьмы светом фар. Ночь потрескивала, как лед на ветру, а она в одиночестве мчалась вверх в пустоту, но путь туда преграждал темный силуэт монастыря. В монастыре вдруг засветилось окно, потом другое, и скоро три четких ряда огней сияли на фоне черного неба. Услышав отдаленное ржание лошадей, она поглядела налево и увидела внизу, в пропасти, ровную площадку ипподрома, а за ней огни Счастливой Долины, рассыпанные, словно осколки луны. Там, внизу, были люди, они толпились на улицах, ели суп возле уличных лотков, выстраивались в очереди в храмы. Но то были другие люди и другая страна, а что, собственно, ей было нужно здесь?
- Да, - сказала мама, - а что нам здесь, собственно, нужно?
Они стояли на том самом месте, где раньше была веранда, и смотрели в ту сторону, где когда-то были клумбы роз и асфальтовая дорожка.
- Чего ради ты нас сюда привез, Маноло?
- Разве тебе не хочется снова увидеть наше старое гнездо? - спросил папа.
- А на что здесь смотреть? Ничего не осталось.
- Да, ничего… Нам пришлось бы строить дом заново.
- Я ни за что не согласилась бы снова жить здесь!
- Я знаю.
- Но тебе хотелось бы вернуться сюда, Маноло?
- Не приведи господь!
- Так в чем же дело?
- Моя семья жила здесь испокон веку.
- В таком случае благодари бога, что ты уцелел, что мы уцелели.
- …и что они уцелели.
- О да. Не думаю, что они были бы очень счастливы жить с нами.
- Наверное, нет.
- В этом доме мне постоянно казалось, что все, что я делаю, действует другим на нервы.
- Но мне тяжело думать, что они остались без дома…