Она запнулась, и улыбка сошла с ее лица. Братья, решительно поджав губы и прищурив глаза, двинулись к ней. Она подалась было назад, обежала глазами комнату в поисках выхода и, наконец, испуганно прижалась к двери, сложив руки на груди. Сумочка беспомощно свисала с тонкого запястья, жемчуг тускло сиял на шее. В солнечном свете, лившемся из окон, над которыми выставили рога головы буйволов-тамарао, качались тени двух братьев, грозно наступавших на девушку в черных мехах, прижавшуюся к двери.
- Он хочет всего лишь поговорить с вами, - сказал Пепе Монсон. - Он искренне и глубоко сожалеет о том, что произошло.
Он обещает не разыскивать вас, он хочет, чтобы вы сами пришли к нему, когда захотите.
- И на самом деле, - добавил падре Тони, - между вами действительно ничего не произошло. Да, вы нашли письма - но, Конни, разве справедливо осуждать его за то, с чем, как он утверждает, давно покончено раз и навсегда? Ведь все это случилось в прошлом; после того как вы поженились, для вас обоих началась новая жизнь.
- И еще он хочет, - сказал Пепе, - чтобы вы с ним начали все сначала, забыв то, что было раньше. Он согласен уехать с вами, куда вы захотите, Конни.
- Если вы спокойно поговорите с ним с глазу на глаз, - сказал падре Тони, - все уладится. Не лишайте его возможности объясниться. Мне показалось, он глубоко раскаивается и очень страдает от того, что заставил страдать вас. Нельзя лишать человека надежды на прощение.
- Он сейчас у себя и ждет вас, - добавил Пепе. - Вы ведь не намерены заставлять его ждать напрасно, да, Конни?
- Значит, он хочет, чтобы мы вместе куда-нибудь уехали? - переспросила Конни.
- Да, куда угодно, куда вы пожелаете, - ответил Пепе.
- И он не боится? Ему не страшно, что я такая?
Она улыбнулась и посмотрела на них, но ее губы слегка дрожали. Она, сняв шляпку и небрежно сбросив меха, сидела в красном платье на диване между двумя освещенными окнами. Перед ней возвышались братья Монсоны, два инквизитора в черном.
- Чего он должен бояться? - требовательно спросил Пепе.
- Я же вам об этом сказала, - робко улыбнулась она. - Я сказала вам, но не сказала ему, а он тоже хочет знать. Он руководствуется низкими побуждениями. И я не допущу этого, я не позволю ему ощупывать меня, чтобы выяснить истину.
- Послушайте, - сказал падре Тони, - неужели вы не хотите возвращаться к нему только по этой причине? Только потому, что вы думаете, будто у вас два пупка?
- Я не думаю, падре. Я знаю.
- Да, вы знаете, но только потому, что сами убедили себя в этом. Теперь вы должны убедить себя в том, что это не так.
- Но зачем мне пытаться разубеждать себя, падре? С двумя пупками я чувствую себя спокойнее. И счастливее - во всяком случае, счастливее, чем до того, как я об этом узнала.
- Счастливее! - воскликнул Пепе. - Но ведь вы же говорили мне, что вы в отчаянии, вы же говорили, что сгораете со стыда, вы же хотели, чтобы я сделал вам операцию!
Она улыбнулась еще шире, откинулась назад и потерлась щекой о мех.
- Да, я боялась, и это было глупо. Люди всегда боятся быть не такими, как все. - Но чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравится быть непохожей на них. О, конечно, меня пытаются убедить, что быть не такой, как все, - преступление. Вот я и пыталась убедить себя, что быть такой, какая я есть, - преступление; преступно иметь не один пупок, как все. И я решила, что должна ненавидеть себя, должна попытаться стать как все. Поэтому я и думала, что несчастна, поэтому я и пришла к вам, Пепе. Но вы мне не поверили. Нет, я знаю, что в самом начале вы поверили, но потом вы стали таким же, как все, как падре Тони; вы начали бояться меня или смеяться надо мной, думали, что я сумасшедшая. Никто мне не верил. Моя попытка быть как все не удалась - зачем же мне снова повторять эту попытку? И я решила отказаться, то есть, я хочу сказать, я уже отказалась от мысли переделать себя. Вот я и пришла сказать вам, Пепе, и вам, падре Тони, чтобы вы перестали беспокоиться обо мне. Да, мне казалось, что я испытывала отвращение, ужас и отчаяние, но, как я теперь поняла, эти чувства навязывали мне другие люди, потому что я не такая, как они. Но как только начинаешь думать о себе, и только о себе, без всякой связи с кем-либо или с чем-либо, сразу понимаешь, что глупо беспокоиться из-за того, что ты не такая, как все. Ты просто то, что ты есть. И на душе становится так легко, будто у тебя в жизни никогда больше не случится никаких неприятностей.
- Но вам это не удастся! - воскликнул падре Тони.
- Не удастся, падре? Но мне это уже удалось. Я целый день носилась по городу и все продумала. Вы помогли мне, падре, помогли тем, что сбежали от меня. И я сказала себе: если хорошие люди бегут от тебя так же, как и плохие, если на хороших людей ты производишь то же впечатление, что и на плохих, значит, ты действительно совершенно не такая, как все. И, носясь на машине по городу, я начала чувствовать себя все более и более одинокой, и вдруг я остановилась, вышла из машины, закрыла за собой дверцу - и все стало на свои места. Я снова обрела покой и умиротворение, - умиротворение, которое я чувствовала тогда в саду, умиротворение, которое мне давал Биликен.
Братья Монсоны недоуменно переглянулись.
- Биликен? - спросил Пепе. - Кто такой Биликен?
- Он… он мой старый друг.
- Это тот самый идол, которого вы держите в китайском храме там, на Филиппинах?
- Когда мне тяжело, я иду к нему. Для меня он источник умиротворения.
Падре Тони опустился на диван рядом с ней.
- Но это не то умиротворение, Конни!
- Мне безразлично, какое оно, но, пожалуйста, не лишайте меня его, падре.
- Но я должен! Должен!
- О, вы думаете, это тоже преступление?
- Худшее из всех возможных.
- Тони хочет сказать, - начал Пепе, тоже опускаясь на диван, - что неправильно, грешно бежать от жизни и очень, очень грешно отказываться от свободы. Послушайте, Конни, ведь вы прячетесь за этой выдумкой о двух пупках лишь для того, чтобы не встречаться с жизнью лицом к лицу, потому что вы обнаружили, что жизнь очень сложна; это для вас лишь предлог, позволяющий не делать того, что для вас трудно. К примеру, вы не желаете вернуться к мужу, потому что вы думаете, будто у вас два пупка…
- По этой же причине у меня никогда не будет любовника.
- Но как раз об этом я и говорю, Конни, - вы боитесь сделать выбор, ведь, чтобы его сделать, надо быть свободной.
- Выбор между чем и чем? Быть как все? Этого вы от меня хотите? Но я уже от этого спаслась: Биликен спас меня. Я уже никогда не смогу быть как они. Я даже не осмелюсь осуждать их, потому что знаю: какими бы чудовищами они ни были, в их глазах я еще большее чудовище. Так почему бы не оставить все как есть? Я никому не причиняю вреда, никому. Я просто знаю, какая я, и это удерживает меня от грехов, которые я, возможно, хотела бы совершить.
Отодвинувшись от нее, падре Тони сказал:
- Сумасшедшие тоже не грешат.
- Тогда я хочу пользоваться всеми привилегиями сумасшедших, хоть и не отношусь к их числу.
- Рано или поздно вы зайдете так далеко, Конни, что действительно окажетесь в их числе.
- Неужели вы не понимаете, падре? Я хочу быть хорошей, я стараюсь остаться хорошей. Разве от этого сходят с ума? Разве это так тяжело?
- Это действительно очень нелегко. Но вы, Конни, выбрали наилегчайший путь. Вы не боролись - вы просто сдались. Когда вы пошли к этому вашему Биликену, когда вы убедили себя, что у вас два пупка, вы отстранились не от зла, а лишь от борьбы со злом. Люди не могут быть хорошими, пока они не осознали, что в их воле быть плохими, если они этого захотят.
Она сжала переплетенные пальцы и, склонив голову, сказала:
- Умоляю вас, падре, не лишайте меня обретенного покоя.
- Живой человек не должен довольствоваться подобным покоем, - сказал Пепе, наклоняясь к ней. - И вы, Конни, сами знаете, что это вовсе не настоящее умиротворение. Это как опиум: часа два вы чувствуете, что все превосходно, но затем наступает пробуждение, и вы снова несетесь вверх по утесу на вашем "ягуаре".
- Мир иллюзий не может дать подлинного умиротворения, - сказал падре Тони, - потому что иллюзии длятся недолго.
- И единственный способ продлить их - это сойти с ума, - добавил Пепе.
- Вы должны выбраться из мира иллюзий, - сказал падре Тони, - иначе будет поздно.
- Вы должны вернуться, Конни, - подхватил Пепе, - снова вернуться в реальную жизнь.
- Откажитесь от этого ложного умиротворения, - сказал падре Тони, - и обретите смелость страдать.
- Прекратите, прекратите, прекратите! - вдруг закричала она, выпрямившись и прижав кулаки к щекам. - Боже, что я такого сделала? Я уже сказала вам, Пепе, и вам, падре: единственное, чего я хотела, - быть хорошей.
- Нет, Конни, - возразил падре Тони, - единственное, чего вы хотели, - это чувствовать себя в безопасности.
- А вы бы предпочли, чтобы я чувствовала себя… в опасности?
- Я бы предпочел, чтобы вы были свободны.
- Предположим, вы правы, предположим, я смогу освободиться, но откуда вы знаете, что это будет правильным шагом?
- Мы этого не знаем, - сказал Пепе.
- А разве это не риск?
- Огромный риск, - сказал падре Тони.
- Значит, лучше быть свободной, но порочной, чем несвободной, но праведной?
У падре Тони перехватило дыхание.
- Да! - отчаянно выкрикнул он.
Ее глаза сузились:
- Но вы же не знаете, на что я способна. Вы не знаете, какой выбор я могу сделать.
- И все же вам придется сделать выбор, - сказал падре Тони, - и вы должны чувствовать ответственность за свои поступки.