- Да, я знаю. Я действительно знаю, - сказал он, одергивая пиджак и подтягивая галстук. - Она кое-что обо мне узнала - какие-то старые дурацкие письма. Но Конни в общем-то такой ребенок, она, вероятно, даже не заметила, что они написаны много лет назад. А ведь с этим давно покончено раз и навсегда.
Криво улыбнувшись, он потянулся к бутылке, но неожиданно его улыбка увяла, а рука замерла в воздухе.
- Собственно говоря, - сказал он, глядя прямо перед собой, - я сам не сознавал, что с этим покончено, и понял, только когда узнал, почему Конни сбежала.
Он сжал кулаки и так грохнул ими по столу, что стаканы и бутылки подпрыгнули.
- Но ведь я не желал ей зла! Я никогда не желал ей зла! - выкрикнул он, молотя кулаками по столу. - Я люблю ее и только сейчас понял, как я ее люблю! Ведь мы были счастливы. Я бы сделал что угодно, лишь бы уберечь ее от того, что произошло. Но раз уж так вышло - пусть. Я не жалею. Мне сейчас тошно, но я рад, что это случилось. Да, я рад!
Наступила тяжелая пауза, и Пепе повернулся, чтобы уйти и не видеть эти конвульсивно вздрагивающие плечи.
- Нет, погодите! - воскликнул Мачо. - Не уходите, мистер Монсон. Извините меня. Я не спал несколько ночей подряд. Я беспокоился за Конни, я действительно беспокоился. К черту ее отца! Мне наплевать, если он и провалится на этих дурацких выборах! Я знаю, вы правы - я не должен пытаться увидеть Конни сейчас, и я не буду. Ей нужно время, чтобы прийти в себя. Но передайте ей, пожалуйста, что мне надо сказать ей что-то очень важное. Вы скажете ей, что я жду ее? Нет, не здесь. Я сегодня же утром уеду из гостиницы. В Гонконге у нас есть знакомые - семейство Валеро. Передайте Конни, что она в любой момент может связаться со мной через них. И еще скажите ей, что нам с ней вовсе необязательно возвращаться домой. Мы куда-нибудь уедем, куда она пожелает. Вы передадите ей все это, мистер Монсон? Пожалуйста!
Это последнее "пожалуйста", словно нажатием кнопки, вернуло на его лицо прежнюю улыбку.
- И поверьте мне, я глубоко тронут вашей заботой. Я так рад, что у Конни есть друг. Но все же скажите этой идиотке, что у нее есть еще и муж, ладно?
Уже в дверях, повернувшись, чтобы попрощаться, Пепе увидел, как молодой человек в синем костюме и полосатом галстуке упал в кресло и закрыл глаза дрожащими руками. Он больше не улыбался.
В ярко освещенной комнате все пел и пел проигрыватель.
Впервые они встретились в 1939 году на каком-то политическом банкете в одном манильском кабаре. Ему только что исполнилось двадцать, ей тогда, пожалуй, уже перевалило за сорок. Была душная летняя ночь, и Мачо с отцом стояли у окна, глядя, как политические деятели скользят в танго со своими женами; отец и сын чувствовали себя довольно одиноко среди приглашенных. Мимо них проплыла пара: сеньора де Видаль в объятиях мужа. Супруги остановились, чтобы поговорить со старшим Эскобаром. Мачо был представлен Видалям и вскоре остался наедине с сеньорой, так как его отец и ее муж под руку удалились наверх, где играли в рулетку. Мачо нимало не сомневался, что муж сеньоры сказал ей что-нибудь вроде: "Давай подойдем к Эскобарам. Им скучно, а это никуда не годится. Старик, знаешь ли, контролирует немало голосов на юге. Я позабочусь о нем, а ты возьми на себя мальчика". Тем не менее он был очарован жизнерадостной Кончей Видаль, которая восхитительно выглядела в тончайшем синем платье без рукавов и с голубоватыми бриллиантами в ушах. Она посочувствовала ему - здесь нет молодых женщин, с которыми он мог бы потанцевать; он пригласил ее на танец и почувствовал себя очень большим и неуклюжим, когда заключил в объятия ее хрупкое и чуть влажное тело.
Около полуночи, когда отец вернулся в зал, Мачо снова стоял один у окна: сеньора переодевалась для любительского концерта, который давали супруги политических деятелей. Она сказала, что участвует в танце "вместе с целой дюжиной сенаторских жен и с гроздью бананов на голове". Но Мачо с отцом уехали до начала концерта: отец хотел успеть на утренний пароход и отнюдь не собирался проводить последнюю ночь в Маниле, глядя на виляющие зады сенаторских жен. Когда "два Телемаха" (отец и сын носили одно и то же классическое имя - Телемако) выходили из зала, их провожало немало внимательных взглядов. Они оба были хороши собой: высокие, с нагловатыми глазами, в одинаковых белых шелковых костюмах, темно-синих рубашках и голубых галстуках. Отец Мачо на прощание обвел все собрание презрительным взглядом: южные плантаторы недолюбливали "правительство в Маниле".
Они взяли такси и отправились на квартиру к двум секретаршам, с которыми собирались провести пару часов, но, когда Мачо постучался в комнату, где развлекался отец, тот крикнул ему через дверь, что останется здесь до утра. Мачо отправился подкрепиться жареным цыпленком в ближайший ресторан, где было полно молодых людей, танцевавших буги-вуги. Он встретил там приятелей с юга, и они увезли его с собой, не дав доесть цыпленка: вся компания собиралась на ночное купание. Они погрузились в машину и отправились за город на пляж близ рыбацкой деревушки, но вода там воняла, и к тому же вокруг плавали какие-то скользкие твари. Одной из девиц к шее прилипла медуза, и девица закатила истерику. Они вытащили ее на берег и принялись растирать обожженное место песком, отчего она завизжала еще громче. Тогда они оделись и пошли бродить по деревушке в поисках врача, пристально вглядываясь в таблички на дверях, а когда наконец нашли нужный дом, то принялись так орать и колотить в дверь, что во всех соседних домах зажегся свет, открылись окна и показались заспанные лица. Увидев двух парней, которые поддерживали обессилевшую девушку, жители высыпали на улицу, но, когда они - и врач тоже - узнали, в чем дело, все страшно рассердились и грубо велели молодым людям убираться прочь.
Настроение было испорчено, и они покатили назад в город; к тому же все хотели есть, но денег ни у кого не оказалось. Они остановились у ресторанчика, где подают прямо в машины, заказали массу еды, а потом, улучив момент, удрали вместе с тарелками, чашками и вилками. Увидев, насколько безнравственны их кавалеры, девицы расхныкались - при одной мысли о том, что им придется отправиться в тюрьму без трусиков и комбинаций (в них они купались, а потом так и не надели), их бросило в дрожь. Кроме того, было воскресенье, а как они могли пойти к утренней мессе, когда только что совершили кражу? В центре еще горели фонари, освещая подметавших улицу стариков в красных штанах. Молодые люди остановили машину, собрали всех оказавшихся поблизости уборщиков и раздали им посуду. Теперь все были счастливы, и они решили послушать мессу у отцов-доминиканцев в старом городе.
В большой темной церкви было пусто - служба шла в ярко освещенной часовне Богоматери, и там уже собралось много сонных людей в вечерних туалетах: они заходили сюда по дороге домой с субботних развлечений. Мачо опустился на скамью рядом с коленопреклоненной женщиной в большой голубой шали и тут же заснул. Проснулся он оттого, что кто-то дернул его за ухо; открыв глаза, он увидел перед собой лицо сеньоры де Видаль в разноцветных пятнах - утренний свет пробивался сквозь цветные витражи готических окон. Он посмотрел на ее голубую шаль и недоуменно спросил: "А где же ваши бананы?" Она хихикнула и еще раз дернула его за ухо. Он сел и протер глаза. Было уже совсем светло, они остались одни в опустевшей часовне, и она сказала, что его приятели уехали, а она обещала присмотреть за ним.
Машина сеньоры де Видаль ждала у церкви, но она отпустила ее, и они пошли по узким немощеным улочкам, где колеса экипажей за долгие годы выбили глубокие колеи, мимо забранных решетками окон и причудливо украшенных ворот, за которыми виднелись грязные дворы со сломанными фонтанами - когда-то жилища сильных мира сего, теперь прибежище портовых грузчиков и нищих студентов. Он, еще полусонный, всю дорогу молчал, она, напротив, оживленно болтала и, хотя не спала всю ночь, шагала с энергией человека, придерживающегося правила "рано ложиться, рано вставать…". Они остановились возле палатки уличного торговца, уселись на низкие стулья и пили дымящийся кофе и ели рисовые пирожки, прямо с огня, вкусные и хрустящие, пахнущие утренними полями, а прохожие - спешившие в церковь старые богомолки, рабочий люд, направлявшийся в порт, испанские монахи и американские моряки - с удивлением смотрели на даму в голубой шали и драгоценных серьгах, завтракавшую прямо на улице возле низкопробной забегаловки. Потом сеньора сказала, что хочет подняться на стены старого города.