До чего велик бывает соблазн кого-нибудь пожалеть; Порпентайн то и дело поддавался этому искушению. Сейчас он мельком взглянул на Гудфеллоу и подумал с восхищением, которое жалость делает отвратительным: гениальный ход - рассказать о Джеймсоне. Этот знал, что нужно. Он все знает. Как и я.
Это необходимо. Порпентайн уже давно понял, что так называемой интуицией владеют не только женщины; у большинства мужчин это свойство не выражено и раскрывается или болезненно обостряется только в таких профессиях, как у него. Но поскольку мужчины живут в основном реальностью, а женщины - мечтами, то дар предвидения остается в основе своей женским; поэтому так или иначе всем им - Молдуорпу, Гудфеллоу, двоим из Бриндизи - приходилось отчасти превращаться в женщин. Возможно, установление "порога сочувствия", преступать который никто не смел, было своеобразным проявлением признания.
Но не все можно себе позволить - например, закат в Йоркшире. Порпентайн понял это, когда был еще новичком. К человеку, которого надо убить, или к людям, которым собираешься причинить зло, жалости не испытываешь. К агентам, с которыми работаешь, также должно притягивать лишь esprit de corps, и не более. И уж точно запрещено влюбляться. Если, конечно, вы хотите быть удачливым шпионом. Одному Богу известно, через какую борьбу прошел Порпентайн в ранней юности; но так или иначе он остался верен упомянутому принципу. Взрослея, он приобрел весьма изворотливый ум и был слишком честен, чтобы его скрывать. Он воровал у уличных торговцев, к пятнадцати годам освоил все премудрости карточной игры, мог убежать, когда не стоило ввязываться в драку. В один прекрасный день, крадучись вдоль конюшен по переулкам Лондона середины века, он постиг важнейшее правило "игры ради самой игры", которое по неуклонному вектору вело его к 1900 году. Теперь ему казалось, что любой маршрут со всеми ответвлениями от него, аварийными остановками, стокилометровыми уходами от преследования остается случайным и не ведет к конечной цели. Безусловно, это было правильно, неизбежно; но не открывало глубинной истины, поскольку все они действовали не в старой знакомой Европе, а в области, покинутой Богом, в тропиках Дипломатии, чьи границы им запрещалось пересекать. Следовательно, ему приходилось играть роль идеального английского колониалиста, который, пребывая в джунглях один, каждое утро бреется, каждый вечер одевается к ужину и свято верит в принцип "во имя Святого Георгия никакой пощады врагам". В этом, безусловно, была занятная ирония. Порпентайн самому себе показывал язык. Ведь оба противника - и он, и Молдуорп, - каждый по-своему, позволили себе непростительное: они прониклись местным духом. Так уж вышло, что оба агента забыли, на какие правительства они работают. Казалось, что, несмотря на нечеловеческие ухищрения и изворотливость, таким, как они, в конечном итоге не избежать краха. Что-то должно было произойти, но что именно или хотя бы когда - поди угадай. В Крыму, в Шпичрене, в Хартуме - какая разница? Но внезапно в развитии событий произошло выпадение или скачок: представим, как некто, утомившись от хлопот, донесений в Министерство иностранных дел, парламентских резолюций, ложится в постель и засыпает, а проснувшись, обнаруживает у своих ног призрак, который ухмыляется и вещает всякую абракадабру, - бедняга уверен, что так и должно быть; не потому ли наши герои восприняли грядущий апокалипсис как повод для большого подведения итогов или как возможность окинуть взглядом век уходящий и свои собственные пути?
- Вы так на него похожи, - не умолкала девушка, - ну точно мой дядя Ивлин - высокий, красивый - о! - ничего общего с жителями Лардвика-на-Фенише.
- Ха-ха, - издал в ответ Гудфеллоу.
Услышав в его голосе нотки тоски, Порпентайн стал тщетно размышлять над тем, кто она - почка или цветок; или, может быть, сорванный ветром лепесток, который теперь летит сам по себе. Ответить было трудно - с каждым годом становилось труднее, - и он не знал, почему: то ли к нему наконец начала подбираться старость, то ли в ее поколении был какой-то изъян. Его сверстники набухали почками, цвели, а почуяв в воздухе вредоносный дух, складывали лепестки, как некоторые цветы на закате. Есть ли смысл с ней об этом говорить?
- Боже мой, - раздался возглас Гудфеллоу.
Подняв глаза, они увидели изнуренную фигуру в вечернем костюме и, как оказалось, с головой рассерженного сокола. Голова загоготала, сохраняя злобное выражение. Виктория прыснула.
- Это Хью! - радостно воскликнула она.
- Он самый, - прозвучал изнутри голос. - Помогите мне снять эту штуку.
Порпентайн проворно вскочил на стул и помог Хью снять маску.
- Хью Бонго-Шафтсбери, - бесцеремонно уточнил Гудфеллоу.
- Хармахис, - Бонго-Шафтсбери показал на глиняную голову сокола. - Бог Гелиополя и верховное божество Нижнего Египта. Вещь подлинная, маска использовалась в древних ритуалах. - Он уселся рядом с Викторией. Гудфеллоу нахмурился, - Буквально значит "Хор на горизонте", изображаемый также в виде льва с человеческой головой. Как Сфинкс.
- О, - вздохнула Виктория, - Сфинкс.
Она казалась настолько зачарованной, что Порпентайн озадачился: гоже или негоже так восхищаться ублюдочными египетскими богами? Ее идеалом должен быть либо мужчина, либо уж настоящий сокол; нечто среднее не годилось.
Они решили не заказывать ликеры, а остановиться на фослауере - вино было подделкой, зато стоило всего ничего.
- Как далеко вы намерены спуститься по Нилу? - спросил Порпентайн. - Мистер Гудфеллоу говорил, что вас интересует Луксор.
- Полагаю, это совершенно неосвоенная территория, сэр, - ответил Бонго-Шафтсбери. - С тех пор как Гребо в девяносто первом году раскопал гробницу фиванских жрецов, там практически не велось серьезных работ. Конечно, стоит посмотреть на пирамиды в Гизе, но все это жутко устарело после того, как лет шестнадцать-семнадцать назад мистер Флиндерс Петри исследовал их вдоль и поперек.
- Представляю, - пробормотал Порпентайн. Сведения наверняка из какого-нибудь Бедекера. Порпентайн был уверен, что эта бешеная активность и целеустремленность в области археологии приведет сэра Аластэра в бешенство еще до того, как завершится круиз. Разве что Бонго-Шафтсбери, как Порпентайн и Гудфеллоу, не собирался ехать дальше Каира.
Порпентайн замурлыкал арию из "Манон Леско", Виктория кокетничала сразу с двумя кавалерами, стараясь не отдавать предпочтение ни тому, ни другому. Публика в ресторане поредела, здание консульства по другую сторону улицы было темным, лишь на верхнем этаже два-три окна еще горели. Возможно, через месяц огонь будет во всех окнах; возможно, весь мир будет охвачен огнем. Планируется, что пути Маршана и Китченера пересекутся у Фашоды в районе Бехр-эль-Абиад, всего в сорока милях от истока Белого Нила. Лорд Лэнсдаун, глава военного ведомства, в тайной депеше, направленной в Каир, предупреждал, что встреча состоится 25 сентября: послание это читали и Порпентайн, и Молдуорп. Внезапно лицо Бонго-Шафтсбери передернулось, словно от тика; Порпентайн понял, что кто-то стоит у него за спиной, и с отставанием секунд в пять догадался, кто именно, поскольку давно подозревал археолога. Гудфеллоу неуверенно, с досадой кивнул, но весьма приветливо произнес:
- Здравствуйте, Лепсиус. Что, устали от климата Бриндизи?
Лепсиус. Порпентайн даже не знал его имени. Гудфеллоу, понятное дело, знал.
- Срочные дела призвали меня в Египет, - процедил агент.
Гудфеллоу наслаждался букетом вина. Вдруг, неожиданно:
- А ваш спутник? Мы так надеялись снова его увидеть.
- Уехал в Швейцарию, - ответил Лепсиус, - страну свежих ветров и белоснежных гор. Приходит день, и вам надоедает этот грязный Юг.
Они никогда не лгут. Кто его новый напарник?
- Но можно отправиться еще дальше на юг, - подхватил Гудфеллоу. - Думаю, если спуститься по Нилу достаточно далеко, можно вернуться к первозданной чистоте.
Заметив тик Бонго-Шафтсбери, Порпентайн не сводил с него глаз. Теперь худое болезненное лицо не выражало ровным счетом ничего; но допущенный промах заставил Порпентайна насторожиться.
- Но ведь там действует закон джунглей, - сказал Лепсиус. - Никаких прав собственности, одна борьба; победитель получает все. Славу, жизнь, власть и собственность - все.
- Возможно, - отозвался Гудфеллоу. - Зато у нас в Европе цивилизация. Повезло. Закон джунглей упразднен.
Вскоре Лепсиус ретировался, выразив надежду, что они снова встретятся в Каире. Гудфеллоу в этом не сомневался. Бонго-Шафтсбери по-прежнему сидел неподвижно, с непроницаемым видом.
- Странный господин, - заметила Виктория.
- Разве странно, что между чистотой и ее отсутствием человек выбирает чистоту? - попытался начать дискуссию Бонго-Шафтсбери.