- А ты, догор, знаешь, почему мы слабы? Потому, что у нас нет ни шестисот шкурок, ни денег. А если было бы это, то как раз бы время сейчас завозить лес, говорить о светлой вере и божьем доме, о своем попе и еще о том, что шаманы - черти…
- Ты, Куриль, накинул аркан на собственную руку, - сказал Мамахан. - Ты все эти дни прицеливался?
- Нет. Я приглядывался к ветвистым рогам шаманов-чертей… Я в конце зимы проведу большое оленегонное состязание. Поставлю на первый приз половину своего табуна, другие богачи поставят по стольку же, и я выиграю этот приз. Выиграю - или отдам печать кому угодно.
- А я продам этих оленей, куплю бревна, ты привезешь Их - и в Булгуняхе или на берегу Большого Улуро застучат топоры, - договорил Мамахан.
- Это не главное. Главное, я скажу всем людям, что отдаю выигрыш светлой вере.
- Хорошо. Но кроме этого, ты еще соберешь шкурки - и божий дом будет готов? А как же я? Может, ты без меня справишься?
- Глупому все это я рассказал бы не так…
- Догор Куриль! До чего же у тебя умная голова! - Мамахан даже вскочил на ноги. - Я, значит, тоже должен провести состязание? Конное? Я на первый приз ставлю двадцать! Хватит! А выиграю сорок или больше… - И он добавил вкрадчиво, с расстановкой: - Сегодня мы пьем водку…
И покатилась вторая половина зимы под уклон, на ровное поле гонок.
Не мешкая, Афанасий Куриль отправил посыльных к богачам индигирской и восточной тундры. Мамахан послал вестовых во все якутские заимки. А как только дни начали удлиняться, Куриль покинул свой Булгунях, перекочевал к Большому Улуро и на едоме Артамона поставил огромный тордох.
Жаркими, хлопотливыми были эти дни у богатых друзей, решивших бросить вызов шаманству.
Куриль первым делом подобрал гонщика. За три луны до состязаний он пришел в тордох Пурамы и спросил:
- Пурама не забыл, кто он такой?
- Я? Твой шурин и первый охотник, у которого в мешках вместо шкурок гуляет ветер.
- Шкурки, надо менять на порох и железные капканы. А Пурама рыбу и мясо отдает шаманам, а потом шкурки на еду меняет.
- Я не пойму, зачем ты ко мне пришел и что хочешь сказать.
- Пурама не забыл, что его близкий родственник два раза подряд выигрывал на состязаниях? Хороший гонщик - вот кто такой Пурама!
- Теперь понимаю. Я, значит, должен выиграть тебе еще одно стадо и тоже умереть? Смотри, Куриль… Мельгайвач жирел, жирел - и лопнул. Кака ограбил его - и тоже лопнет. Всем богатством тундры одному человеку завладеть нельзя - бог не разрешит.
- Пурама прав. Я назначил большое состязание. Но гонки проведу по старому правилу: приз выигрывает хозяин оленей, а не гонщик. И ему незачем будет умирать… А за меня переживать нечего: если лопну, то не сейчас. Сядем, шурин, поговорим спокойно.
В тордохе было тепло. Пурама отличался огромным трудолюбием, без дела не мог сидеть, а лазить с иводером по снегу мог сколько угодно. Но хоть и любил Пурама жить в тепле, был он, однако, настоящим сыном тундры. Худой, с сухим обветренным лицом, он казался человеком, которого не может взять никакой мороз. Да, в тундре все зависит от подвижности и трудолюбия - ленивых она жестоко наказывает. А Пурама побывал в таких переделках, что иной и не выдержал бы. К тому же характер у него был вспыльчивый, и жил он в постоянном напряжении, словно дикий зверек. Куриль, знавший его гордый и независимый нрав, редко бывал у него и мало ему помогал. Но сейчас он пришел - ему нужен был человек-пружина, человек-стрела.
- Я скажу кое-что важное, и Пурама сам поймет, почему об этом пока не надо рассказывать никому… Я и купец Мамахан решили поставить в тундре большой божий дом… - Куриль замолчал в надежде узнать, как воспримет главную новость простой человек.
И то, что последовало за этим, обрадовало его. И без того узкое лицо Пурамы стало вытягиваться - рот его открылся от удивления, а быстрые маленькие глаза будто ушли куда-то назад, чтобы издали разглядеть человека, знакомого и вроде бы незнакомого.
- Мы поставим божий дом, - продолжал Куриль, - а божьим человеком, попом, станет не приезжий, а свой юкагир. Мы его пошлем в острог на обучение. Но божий дом будет для всех, и строить его должны все. Я приду к Пураме первому и попрошу хотя бы одну песцовую шкурку.
- Я дам две! Нет, я дам три! - выпалил Пурама.
- Две хорошо, три не надо - пусть другие тоже дадут… А я и Мамахан богаче вас всех, и потому мы должны больше внести. Мы внесем, но мы хотим еще больше внести - чтобы дело шло скорей и надежней.
- Я понял тебя, Апанаа, кажется, хорошо понял, - сказал Пурама. - Призы отдадите? И их надо взять? - Но тут лицо охотника неожиданно переменилось, стало обыкновенным, злым и недоверчивым. - Я понял тебя, - повторил он, но уже иным, недобрым голосом. - Я дам песцов, я погоню оленей. Однако с условием: перед самой гонкой ты скажешь людям, что весь выигранный табун отдашь божьим работникам, которые сделают божий дом. Согласен? - Пурама привычно искоса посмотрел прямо в глаза Курилю, будто прицелившись в него из ружья. - Не сердись, Апанаа: дело такое - сразу не сообразишь. Тебе я верю.
Ты добрее других богачей. Но все вы обдумывали с Мамаханом? А вдруг Мамахан не выиграет приз и ничего не даст? И тогда тебе одному отдавать будет обидно…
- Он меня с наглым Какой равняет! - вспыхнул Куриль, забыв, что стоит ему согласиться с условием, как зятю крыть будет нечем.
- Почему ж я равняю? - спокойно сказал Пурама. - Приз будет честно выигран… Да кто же поверит тебе, - сорвался он с мягкого тона, - что в тундре богачи захотели поставить божий дом, как в остроге? Да еще захотели попом посадить юкагира, чтобы он с самим богом и царем разговаривал! Нет, не поеду я.
- Ну и ладно. К чертям! - встал Куриль и нахлобучил шапку. - Найду другого. Я сам хотел сказать, что оповещу народ: приз - для божьего дома. Найду гонщика. А Пурама пусть идет и прислуживает Сайрэ. Может, шаман посоветует охотнику из ружья Себе в живот выстрелить. Погляжу я, как зятю совестно перед богом будет, когда железный крест к облакам на ремнях потянут…
Он зло расшвырял обтрепанные полы ровдуги и, конечно, ушел бы, если б слова его не убили наповал все неверие и подозрительность Пурамы.
Охотник вскочил и с ловкостью затравленного песца втиснулся в дверь между жердью и напрасно обиженным гостем.
- Апанаа, постой, - залепетал он, - зачем же ты так. Ну какой ум у меня? Что я видел и что понимаю? выкинь из сердца мою обиду - мне твою выкинуть будет трудней…
И Пурама взялся исполнять такое неожиданное, такое важное и страшноватое поручение зятя.
Тайна, которой была покрыта его подготовка, напрягала и ум, и силы его до предела. Он сам отобрал оленей, переглядев всех потомков тех самых оленей, которые принесли Курилю богатство. Первый раз он выехал в тундру после полуночи, когда меньше всего бывает опасность встретить каюра или посыльного-сплетника. Уже на другой день после пробной объездки Пурама пришел к Курилю и сказал, что нарта не годится для состязаний - она тяжела и груба. Куриль велел пока ездить на этой: пусть олени привыкнут к тяжелой, и тогда легкую они понесут как на крыльях.
Катаясь на нарте, Пурама часто крестился, а еще чаще разговаривал с богом. Нет, он не просил его помочь выиграть приз, который оказался очень большим. Он просил его сделать сердца Куриля и Мамахана твердыми, чтобы из них не ушла добрая воля и чтобы в них не проникла ни обида, ни зависть.
Новую нарту взялся выстругивать лучший мастер Нявал. С Нявалом разговор был короткий: зима перевалила за середину, и его семья, как всегда, нуждалась в еде, чае и табаке. Ну, а насчет тайны договариваться не пришлось - Нявал по необходимости-то не умел толком сказать двух слов. Нарта у него получилась сказочной - он сам съездил к купцу Мамахану, и вместе с ним они выбрали самые стройные, без сучка и извилины, молодые березки, и тесал, гнул, сушил и подгонял он каждую рею с великим терпением. Готовую нарту можно было поднять рукой и повертеть ее в воздухе.
А Пурама продолжал гонять по тундре оленей. Он гонял их и днем, и ночью, не щадя ни их, ни себя. И за три луны олени сбросили жир, исхудали, но зато и окрепли.
Первым из богачей, приехавших на берег Большого Улуро, был Тинелькут - владелец огромного стада в восточной тундре. Тинелькут потребовал, чтобы в призовом табуне Куриля были ламутские важенки и быки: он надеялся на выигрыш, который позволил бы ему распространить кровь ламутских, самых лучших оленей на восточную тундру, то есть на свое стадо, состоявшее из каргинов. Куриль согласился.
Вторым, из Халарчи, пожаловал голова чукчей Кака. Встретив его, Куриль тотчас подумал: "Ага, богатеет без меры и уже зарывается. Проиграет, нет - лопнет", - вспоминал он предречение Пурамы. Но оказалось, что Кака не будет играть: он лишь привез послание от Мельгайвача, который почему-то решил поставить на приз последнюю половину своего стада… "Нет, тут все правильно, - сообразил Куриль, - Кака его в это втравил. Хочет смягчить свою вину перед ним и сам будет готовить гонщика. Да! Гонщик-то, у них - Кымыыргин. Это же черт, а не гонщик… Ладно… Ну, а если Мельгайвач проиграет, то что ж; разориться на гонках - это почет и слава, не то что разориться из-за неспособности управлять богатством…"
Условились так: на три якутских шагания, от едомы Артамона до берега
Малого Улуро и обратно. Все три стада соединяются в один приз, и его целиком получает хозяин. Второй приз - десять оленей, третий - пять. В гонках будут участвовать все желающие. На том и разъехались.