Пайпэткэ не помнила ни матери, ни отца. Бездетный дядя Амунтэгэ не умел возиться с ребенком, тетка же Тачана невзлюбила девочку сразу и на всю жизнь. Под градом ругани и оплеух прошло ее детство, да что оплеух - если бы навсегда оставались на теле следы хворостины, то Пайпэткэ была бы вся полосатой. Никогда в жизни она не надевала новой одежды - ей перешивали старье и обноски. У очага было ее постоянное место, она ломала тальник, носила воду - но это считалось прогулками, а ведь чтоб вскипятить чайник, тальника нужно не меньше вязанки. И лед таскала, и шкуры скоблила… Гнула спину, страдала и мало спала девочка, но выросла очень здоровой и крепкой. В детстве на нее никто не обращал внимания, однако потом люди как-то вдруг обнаружили, что это уже не девчонка, а девушка, причем заметная, очень красивая, но, правда, и странная. Лицо у Пайпэткэ было белым-белым, как шкурка песца, а еще белей были зубы - белее самого чистого снега. Черные маленькие глаза на таком лице могли свести с ума самых достойных парней; эти глаза безостановочно двигались, они как будто жадно и боязливо искали что-то необычное и нездешнее… Если бы ее дядя не женился на Тачане, то женихом Пайпэткэ стал бы внук Тачаны. Однако дядя женился; оказались родственниками и все другие люди Улуро. Однажды с Индигирки приехал очень хороший парень.
Увидел ее - изменился в лице, а послушал ее разговоры - нахмурил брови.
Уехал жених: понравились, но и насторожили его эти бегающие глаза, да и вообще она показалась ему неуравновешенной, непонятной. Потом появился купец Потонча, а вместе с ним и слухи о каких-то его тайных порывах и тайных мыслях. И стоило болтливому Потонче чуть-чуть приоткрыть эти тайны, как Пайпэткэ метнулась к нему - и уж ничего не понимала, ни в чем не отдавала себе отчета… Вторым был шаман Мельгайвач. Этот тоже привез с собой слухи о тайных делах, только был он очень уравновешенным, очень уверенным и очень красивым… Знал все это отчаянный, резкий в словах Эргэйуо, но она отказала ему - и не потому, что он оказался моложе ее, а потому, что в сравнении с Потончей и шаманом-чукчей он был маленьким, незаметным парнишкой, который и сказать-то ничего интересного не умеет. И она не считала бы его женихом, но он оставил на ее сердце шрам: Пайпэткэ казалось, что именно ее отказ заставил Эргэйуо отчаяться до конца и совершить страшное дело…
Потом было раннее-раннее утро, которое она никогда не забудет.
Несчастливая, неудачливая сирота в тот рассвет собрала свои потертые шкуры-подстилки и выползла из тордоха. Она увидела солнце, но такое, какого она не видела никогда: туча отрезала верхнюю половину красного шара. Серый туман застилал тундру, серым было и небо - и ей показалось, что солнце не встает, а садится или что все на свете перевернулось кверху ногами…
Прячась от людских глаз - обходя тордохи стойбища сзади, с потертыми шкурами на плече, перебралась бедняга в тордох к шаману Сайрэ.
Жизнь Пайпэткэ с гадким, уродливым стариком поначалу казалась ей таким жутким сном, который не протянется долго и все равно оборвется. Сон, однако, не обрывался, а Сайрэ относился к ней ласково, часто как к дочке, и она поняла, что здесь все-таки лучше, чем у старой сатаны тетки. Хуже стало, когда наступила осень: уходить из тордоха надолго она не могла, спать хотелось все больше и больше, а лежать рядом со стариком было самым тяжким мучением. Как долго на земле живет человек - это она поняла к весне: зима для нее тянулась так же медленно, как все ее годы, прожитые у Тачаны. А вот лето принесло радости - это когда собиралось большое камлание. Сайрэ тогда принарядился, помолодел. Люди всячески выражали ему почтение, приносили подарки. Пайпэткэ было приятно. Но лучше б радости не приходили: кончилось лето - и во всем своем ужасе встало будущее; Пайпэткэ поняла, что больше никогда и ничего хорошего не случится - напомнив о себе людям, шаман будет с каждым годом стареть и стареть, а потом станет беспомощным, неподвижным. И так пройдут ее годы. После сиротства в детстве, сплошных обид, унижений и мук в лучшую пору жизни - еще и одиночество в старости… Пайпэткэ вспомнила, что не так давно она была очень решительной. И, начав упрямо думать, что же ей делать, она пока что стала поругиваться со стариком. Время шло, а выхода она не находила.
И вот неожиданно, в тот самый день, когда из стойбища укочевали последние семьи и тордох Сайрэ остался брошенным среди безлюдного мира, под страшный грохот озерного льда, Пайпэткэ почувствовала, что радость все-таки может прийти. Словно сам бог подсказал ей желание - желание ощутить в животе тяжесть. Мысль о ребенке захватила ее властно и целиком и словно озарила всю ее изнутри. С этой мыслью она начала пересиливать отвращение и прижиматься к дряхлому старику, с этой мыслью она во сне бродила по цветущей тундре, с ней вставала, с досады ссорилась с мужем и в задумчивости шевелила угли в затухающем очаге…
- Ты чего это, ке, опять шкурки перебираешь? Лежат они в мешке - ну и пусть лежат… - с этих слов Сайрэ и началась нынешняя перебранка.
- Гляжу, из чего пеленки можно бы вырезать…
- Пеленки! А огонь совсем угасает, и чайник пустой.
- А зачем тебе огонь и горячий чай? Все равно ты бодрее не будешь…
- Тебе бы только одно…
- Да, одно. А тебе… тебе и одного не надо! Прежде чем брать молодую жену, нужно было подумать - справишься ли.
- Я же не сам - люди меня попросили. От злых духов тебя оградить…
- Меня? Люди просили? От каких духов?
Старик не проговорился: дело прошлое, и в свое оправдание можно было сказать самое главное.
- Ты же сидела тогда на камлании! - ответил он. - От духов Мельгайвача оградить.
- Что? Это так было со мной? - Пайпэткэ бросила на пол пыжиковые шкурки. - Люди просили? А людей натравил ты! Это значит, что ты с людьми делаешь, что захочешь?.. Глупая, глупая, глупая… - Она закрыла лицо руками, и из-под ее ладоней на грудь покатились слезы. - Тачана меня наказала, - отняла Пайпэткэ от лица руки, - а я подчинилась ей по привычке.
А если бы подумала лучше - ох, какой у меня слабый ум! - если бы догадалась людей расспросить, то всем вам назло ушла бы в лес, к стойбищу Мельгайвача, встречалась бы с ним. И хоть немного пожила бы в радости. И был бы теперь у меня ребенок…
- Да-а… - проговорил Сайрэ, раздумчиво моргая одним глазом. - С твоим умом что-то не то… Теперь я совсем хорошо вижу, что духи Мельгайвача жили в твоем теле. А знаешь ли ты, чьим ножом Эргэйуо ударил девочку? Ножом Мельгайвача. Поезжай к нему и спроси: менялся ли он с Эргэйуо ножами? Он подтвердит… А знаешь ли ты, почему не согласилась стать женой Эргэйуо? Потому что и в нем и в тебе жили духи, и ты не сама отказала ему. И Мельгайвач не мог взять тебя в жены - не мог же он жениться на своих духах! О, ты о себе только думаешь и ничего не знаешь…
В глазах Пайпэткэ потемнело. Она беспомощно опустилась на шкуры возле мешков.
- …А когда тебя прятали в мой тордох, то спасали детей, - продолжал старик. - И не ошиблись люди: на большом камлании что сказали? Что я был прав…
Если бы с Пайпэткэ случилась одна - вот эта беда, ей бы сейчас стало легче. Когда знаешь, с какой стороны подкралось несчастье, то уж непременно узнаешь, куда бежать. Но вся жизнь Пайпэткэ была словно накрыта черной ровдугой, и от еще более черной шаманской разгадки-путаницы ей стало совсем плохо. Так плохо, что она ничего уж не видела перед собой, ничего не могла услышать.
А как раз в это время донесся звонкий скрип полозьев и хруст снега под копытами бегущих оленей.
Сайрэ тревожно вскочил.
- Ке, встань… Потом… Ке… Гости… шкуры… в мешок… - зашептал он у самой двери.
Но Пайпэткэ так и не встала.
А Мельгайвач уже показался в тордохе.
- Гость? Мельгайвач? - отступая, спросил Сайрэ. - В такой мороз и ко мне?
- Рапыныл? - поздоровался тот, сбивая с кухлянки иней.
- Меченкин , - ответил Сайрэ, внимательно разглядывая чукчу. - Я так понимаю - только большая нужда заставила тебя ехать ко мне.
- Очень большая нужда, - подтвердил гость. - Ехал к тебе, чтоб совет получить, чтоб поговорить с глазу на глаз, рот ко рту, уши к ушам, лицом к лицу.
- Что ж! Если приехал - значит, и говорить будем. Садись. - Сайрэ расстелил шкуру. - Ке, - ласково сказал он жене, - гостю с дороги надо бы чаю согреть.
Пайпэткэ встала. Лицо у нее было чужим, почти мертвым, она не взглянула ни на Мельгайвача, ни на мужа - и стала бросать на угли тальник, даже не посмотрев, есть ли в чайнике лед или вода.
- Я готов слушать, - сказал Сайрэ, усаживаясь поодаль от гостя. - Жена моя мешать нам не будет, у нее свои, женские заботы и мысли. - Старик явно давал понять Мельгайвачу, увидевшему шкурки возле мешков, что жена вроде бы готовится стать матерью. Пайпэткэ поняла это и вдруг зло, с ненавистью глянула на старика. Но промолчала.
- Что-то ты, хайче, одиноко стал жить, - проговорил чукча, сделав вид, что ничего не заметил. - Люди укочевали, а ты остался. Разве люди боятся тебя, разве гонят так, как меня?
Сайрэ боязливо поглядывал на огромные руки гостя, которые он положил на колени, растопырив толстые пальцы; кто его знает - зачем он ехал - схватит за глотку, на нарту прыгнет, а Пайпэткэ и с места не сдвинется…
- Я хотел бы дальше послушать тебя, - сказал он, доставая трубку, чтобы скрыть робость. - Пока не пойму, к чему ты разговор клонишь.
- Нет, я хочу сказать, зачем тебе, старику, и твоей молодой жене таскать лед, копать снег, чтобы найти дрова? Жил бы с людьми, они бы все для тебя сделали. Такому шаману, как ты, разве отказать в помощи можно?