Лекарства! Так вот почему Нэтти проявила такую готовность ехать с нами: она положила глаз на ораморф (один миллиграмм морфина сульфата на кубический сантиметр жидкости), диаморфин (удобные шестиугольные таблетки, голубые по двадцать миллиграммов, коричневые по десять, класть под язык) и, разумеется, валиум. Я уже слышала, как она рассуждала вслух о том, что "ей дадут бромптонский коктейль". Сестра Смит оказалась не так глупа, чтобы вручить ей при выписке бумажный пакет с лекарствами, она отдала его Шарлотте. Наташа кинулась к нему, как чайка на добычу. Бог мой, какая нелепость! Ты умираешь, а твоя непутевая дочь является, чтобы спереть у тебя обезболивающее.
- Нэтти!
- Да, муму? - Ее хорошенькая набитая наркотиками головка возникает в дверном проеме.
- Что представляет собой сиделка?
Прежде чем ответить, Наташа входит и затворяет дверь.
- Она в ядовито-желтом кардигане, он ужасно ее бледнит.
- Понятно… А это отразится на ее искусстве врачевания, как, по-твоему?
- Не знаю… Ты спросила, как она выглядит. Шарлотта показывает ей кухню, а Ричард раскладывает диван.
- Сколько времени?
- Почти пять, муму.
- Тебе, наверное, нехорошо, моя радость… скажи Шарлотте, чтобы принесла мне лекарства.
Услышав это, она бежит рысцой, моя непутевая лошадка.
- Тебе плохо, мам? Больно?
Да, мне больно смотреть на твое круглое лицо. Больно видеть, что я породила еще одно белое жирное тело, как у Йоса.
- Дай мне таблетки.
- Доктор Боуэн сказала, что они тебе понадобятся только вечером.
- Что ж… - Я с трудом выдавливаю из себя слова. Для этого нужно проделать дыру в дрожащей мембране тошноты. - Откуда ей знать, черт возьми! Болит-то не у нее!
- Сейчас принесу.
Прежде чем двери вновь распахиваются, за ними слышится перешептывание. Мне почему-то упорно лезут в голову ковбои, которых вышвыривают из салунов в старых вестернах. Это кино, детка - наслаждайся. Нэтти стоит рядом с кардиганом.
- Миссис Блум! - Сиделка омерзительна. Возможно, еще больше похожа на труп, чем я. Мой ангел-хранитель - ангел смерти. - Я Дердра Мерфи. - А я специалист в области наглого неповиновения, возможно, крупнейший в мире. - Я буду дежурить у вас ночью. - Она говорит быстро, но четко. Никакого ирландского акцента.
- Вы пришли немного раньше, верно?
- Обычно ночная сиделка дежурит с восьми вечера до восьми утра, но в агентстве решили прислать меня пораньше, чтобы вам не пришлось иметь дело с двумя новыми сиделками в один день.
- Как любезно с их стороны. - Заботиться о собственной выгоде.
- Помогать - наша обязанность. - Верно, с помощью таких вот обвисших кардиганов вы помогаете мне быстрее распроститься с жизнью, земля не безопасна для человека с тонким вкусом. - Ваша дочь сказала, что вы хотели бы принять обезболивающее? - Пакет у нее в руках.
- Да, в том месте, где сняли швы, очень саднит.
Она исчезает в ванной - я слышу, как она перебирает коробочки и пузырьки с лекарствами, - и вскоре возвращается с ораморфом.
Я протестующе машу рукой.
- Нет-нет, мне нужна таблетка - эта штука не помогает.
- Вы уже приняли сегодня двадцать миллиграммов диаморфина, миссис Блум, если принять больше, у вас будет ужасный запор.
- Ужасный?
- Простите?
- В моем запоре нет ничего ужасного, сударыня. Я им горжусь. Всю жизнь я ненавидела испражняться, теперь с этим кончено.
- Я… я хотела вас спросить: вам не нужен переносной стульчак?
Только чтобы окунуть туда твою башку.
- Нет-нет, он не понадобится, просто дайте мне таблетку.
И она дает, устав от моей иронии. Я кладу таблетку в рот и, как только сиделка отворачивается, выплевываю на ладонь. Если жизнь тюрьма, то лучшего места для правонарушений, чем на смертном одре, не найти. Жаль, что я не занималась сексом чаще, и самым непотребным. А теперь одна из моих дочерей будет заниматься им вместо меня - получит стонущее наследство.
- Дердра!
- Да, миссис Блум.
- Можете звать меня Лили и, будьте добры, пришлите сюда Наташу.
Так много суеты и так мало разговоров о Великом.
- Да, муму?
- Вот, моя радость. - Я демонстрирую ладонь с коричневой таблеткой.
- Что это?
- Немного героина, лучше ты будешь глотать таблетки, чем колоться. Здесь… - я бросаю взгляд на влажную от слюны таблетку, - десять миллиграммов. Тебе хватит?
- Не совсем… но почему ты это делаешь, муму?
- Не совсем… Сходи-ка в ванную и принеси пузырек. - Она подчиняется, и я вытрясаю на ладонь еще две таблетки. - А теперь?
- Да. - Она глотает их, не запив. - Но почему ты это делаешь?
- Слушай, из-за твоих проблем с наркотиками я посещала разные дурацкие собрания, рыдала в приемных врачей и в палатах "скорой помощи", но ты продолжаешь колоться - Бог знает, что это тебе дает, мне это не дает ничего. Если ты хочешь побыть здесь со мной, мне нужно, чтобы твоя башка не была постоянно забита тем, что бы у меня стянуть - деньги или лекарства, я не хочу, чтобы здесь вертелся этот твой приятель-наркоман - как его?
- Рассел.
- Вот именно, Рассел. Я прекрасно обойдусь без него. Итак, если ты не против, снабжать тебя наркотиками буду я - вы согласны, барышня?
О, разумеется, она согласна. Я это вижу. Раньше я думала, что героин превращает людей в коматозных зомби. На мне его действие почти не сказывается, а вот Наташу он буквально заряжает жизненной силой - она оживляется от одного предвкушения его эффекта. Из ранимой, капризной и замкнутой она становится сильной, уравновешенной, общительной. Как-то раз она сказала мне, что героин дает ей ощущение "собственного совершенства", "уверенности в себе", и мне понятно, что она имеет в виду. Без героина она сущий кошмар, под героином просто прелесть. Матери не к лицу подобные мысли о дочери, но я ничего не могу с собой поделать - не могу, не могу, не могу. Сейчас она буквально порхает по комнате: убирает одежду в шкаф, наводит порядок на тумбочке у кровати - книги аккуратно сложены в стопку, маленький приемник придвинут ближе.
- Хочешь, я останусь на ночь? У тебя?
Сейчас она живет у Рассела, я знаю. За углом, за букмекерской конторой на шоссе. Поэтому она может кольнуться прямо утром - "закайфовать с утра", так она говорит.
- Это не обязательно - да здесь и нет места. К тому же, я думала, ты сейчас живешь с Майлсом.
Майлс ее бойфренд. У Наташи всегда есть бой - френд. Она не мыслит себе жизни без бойфренда.
- Да… но… знаешь ли…
- Что? О чем ты?
- Он такой скучный.
О да, моя дочь любительница острых ощущений. Возможно, если б я не воспитывала ее на образцах высокой драмы, ей не был бы свойствен театральный подход к жизни. Моя ошибка. Я бы сказалатеа culpa, но в доходных домах, в которых я в последнее время живу, около кассы красуется скромная надпись: НИКАКИЕ ДОЛГОВЫЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА НЕ ПРИНИМАЮТСЯ НИ ПРИ КАКИХ УСЛОВИЯХ. НИКОГДА.
- Ну, так что? Ты с ним живешь?
Живет. Этот факт подтверждается еще одним неуверенным сигналом домофона - явился Майлс. Майлс по фамилии и по своей природе - потому что ему приходится преодолевать пешком, верхом и на автомобиле много миль в поисках красотки Наташи. Мне хочется подозвать славного Майлса и предупредить, что такова будет его судьба и впредь. Что ему всю жизнь предстоит таскаться за этой бесполезной коровой, пока та будет пастись у других мужчин - щипать "травку"; а если он окажется настолько глуп, что сделает ей ребенка, то будет еще хуже. Он будет кричать в щель почтового ящика, пытаясь узнать, жив ли его ребенок, не загнулась ли его мать от передозировки, бросив его одного в каморке с ржавыми гвоздями, поранившись о которые можно схватить столбняк. Бедняга Майлс.
Он входит с почтительным видом - как будто он мой сын. Распахивает двойные двери, словно ливрейный лакей или посол, разъединяя перед лицом и соединяя за задницей.
- Муму? - Он перенял лингва-франка нашей семьи, наш прилипчивый арго. - Как вы себя чувствуете?
- Дома и стены помогают, Майлс. - Я стараюсь глядеть на него с притворной бодростью, чтобы скрыть истинную горечь. Он очень хорош собой: черные прямые волосы, строгие правильные черты лица - гораздо красивее всех мужчин, которые у меня были. Не то чтобы я испытывала к нему хоть каплю вожделения, даже до того, как появилась Разбойница. Нет, моя похоть старилась вместе со мной. В тридцать мне нравились только тридцатилетние мужчины, в сорок - сорокалетние, а в пятьдесят - те, кто, по правде сказать, уже стоял одной ногой в могиле. Моя похоть умерла вместе с ними - умираю и я. Как я ненавидела каторжную робу женских чар - все стрелки указывают на половые признаки - и как мне не хватает этого сейчас. Как выясняется, возможно, я жила для похоти.
- Я хотел сходить с Наташей в кино… если с вами все в порядке.
- Со мной все отлично, хоть я и не смогу составить вам компанию.
- Может, вам принести телек?
- Не беспокойся, у меня есть маленький приемник. Мне нравится слушать Би-би-си. Нравятся сводки новостей. Похоже, их можно слушать даже на том свете.
Четкую линию его рта смягчает сострадание, но он не отводит глаз. Он катастрофофил, наш Майлс, взращенный пьяницей-хиппи. Он рассказывал мне, что ббльшую часть детства провел, отдирая бесчувственные пальцы матери от бутылок с сидром "Мерридаун" и проверяя, не обмочилась ли Изида (я не шучу, именно так ее и звали). С беспомощными Майлс в своей тарелке, потому-то он и находит Нэтти столь неотразимой.
- Если вам что-нибудь нужно, муму, я сделаю - все что угодно.